50 Нет, не в воле тут и не в земле, и не в рыви, и не

в хапе, а такое время, это верно, вздвиг и взъерш, реши-

тельное, редчайшее в истории время, эпоха, вздвиг всей

русской земли — России. Это весенняя накатывающая

волна, в крути вертящиеся палочки — самое сумбурное,

ни на что не похожее, весеннее, когда все летит кверх

тормашками, палочки вертящиеся —

И я стиснулся весь, чтобы самому как не закрутиться

такой палочкой.

Россия — Россия ударится о землю, как в сказке надо

удариться о землю, чтобы подняться и сказать всему миру:

— Аз есмь.

— Но можно так удариться, что и не встанешь.

— Все равно, не хочу быть палочкой!

— Теперь это невозможно: или туда или сюда.

Я не все понимал, что говорилось во мне, и часто

просто слов не было, а какая-то круть туда и сюда —

обрывки слов.

А все сводилось: чтобы не растеряться и быть самим

под нахлывающей волной в неслыханном взвиве вихря.

И что я заметил: звезды, которые я видел в канун,

погасли, вихрь овладевал моей душой.

— Да, я бескрылый, слепой, как крот, я буду рыть,

рыть, рыть —

Вечером сосед Пришвин рассказывал о всяких чудесах.

Рассказал о арестованных городовых, которые собрали

между собой по подписке 215 рублей —

«на нужды революции».

И я себе представил, как эти городовые, усатые, в

сапогах, а кто и в женском платье — и такое со страху

бывало! — надо же как-нибудь выкручиваться... такое

время —

«на нужды революции!»

— А в Царском на митинге городовой вышел в сол-

датском: «Я, говорит, иду на фронт, не все мы такие,

зачем же на детей позор? Я могу быть убит!» «А когда

будешь убит, тогда и говори!»

51 — А как же с деревней?

— Ничего, в деревню поехали: «тучи!»

*

— — едем в Москву —

«Чем чернее труд, тем больше прав на свободу,

вы кто такой?»

«Я? — и не долго думая: — я, — говорю,—

отходник: и в Киеве и тут приходилось...»

«Получайте билеты».

Попали на Плющиху в Новоконюшенный к Льву

Шестову.

Шестов над спиртовкой, поставил чайник.

«Революция или чай пить?»

И сам глазами смеется:

«Помолчи, — не дает ответить, — такое время,

лучше помолчи».

На Зубовском бульваре на ларьке продают белые

хлебы.

Я выбрал три хлеба — как большие рыбы.

«Сколько?»

«По рублю».

Схватил я у ларечника колун, да на торговку:

«По-рублю!»

«За все — 50 копеек».

А сама так смотрит — и задаром отдаст! — так,

только одни сверлки — глаза.

Опустил я колун — и всего-то у меня полтора

рубля! — все и отдал.

III

О МИРЕ ВСЕГО МИРА

Третья неделя и с каждым уходящим днем входит

новое — жуткое.

И эта жуть представляется мне всё от праздности: на

улицах, мне кажется, не идут уж, а «ходят».

Углубляется революция, — так сказала одна барышня

из редакции.

И как была счастлива!

52 Я видел о ту пору счастливых людей: и их счастье

было от дела.

— Революция или чай пить?

Другими словами:

— Стихия — палочки вертящиеся? — или упор, само-

упор?

Те, кто в стихии — «в деле», — они и счастливы.

Потому что счастье ведь и есть «деятельность».

И скажу, до забвения видел я тогда таких деятель-

ных — счастливых.

Чай-то пить совсем не так легко, как кажется! Ведь

чтобы чай пить, надо прежде всего иметь чай. А чтобы

иметь чай

Есть, впрочем, одно утешение: эта стихия, как гроза,

как пожар, и пройдет гроза, а ты останешься, ты должен

остаться, вдохнув в себя все силы гроз.

— Но грозой может и убить!

Пришвин — увлекающаяся борода, — так его прозвали

на собраниях, «увлекающейся бородой», — Пришвин всё

в ходу, не мне чета, но тоже не в деле, и вот приуныл

чего-то.

«В мясе-то копаться человечьем — все эти вертящиеся

палочки — вся эта накипь старых неоплатных долгов —

месть, злоба — весь этот выверт жизни и неизбежность,

проклятия — революция — нос повесишь!»

Соседки наши, учительницы, обе тихие, измученные.

Я часто слышу, как старшая жалуется:

— Несчастье мое первое, что я живу в такое время.

А другая кротко все уговаривает:

— Очень интересное время. После нам завидовать

будут. Надо только как-нибудь примириться, принять все.

И разве раньше лучше нам было?

— Да, лучше, лучше, — уж кричит.

И мне понятно:

«Как хорошо в грозу, какие вихри!»

И мне также понятно и близко:

«В мясе-то копаться человечьем — все эти вертящиеся

палочки, — гроза, раздор, тревога и самая жесточайшая

месть и злоба, выверт жизни — революция».

53 — Хорошо тому, кто при деле, а так — —

— Представляю себе, как вам трудно! — мне это та

барышня сказала редакционная.

— Когда происходят такие исторические катастрофы,

какой уж тут может быть счет с отдельным человеком! —

на все мои перекорные рассуждения ответил Ф. И. Ще-

колдин.

— Да, потому и наперекор: ведь катастрофа-то для

человека, а человека топчет!

— Видел я на старинных иконах образ Иоанна Богосло-

ва, — заметил археолог И. А. Рязановский, — пишется

Богословец с перстом на устах. Этот перст на устах —

знак молчания, знак заграждающий.

— Бедные счастливые палочки, куда вихрь понесет,

туда и летите!

Палочками разносились по белому свету семена рево-

люции.

*

А сегодня Пришвина и не узнать.

Сегодня — 14-ое марта: знаменательный день:

ко всему воюющему миру обратились с призывом

о мире —

— Посмотрел я, — рассказывал Пришвин, — рожи

красные: чего им? Какая война? Домой в деревню, к бабе.

Конечно, мир.

И я почувствовал, что оживаю.

Ведь я словно умер, и вот опять родился, учусь говорить,

смотреть —

Сегодня я в первый раз стал писать.

А какая весна на воле!

*

— — вижу образ Божьей Матери — венчик на

образе из чистого снега; выдвигаю ящик бумаги

достать и вытянул ногу — шелковая тонкая ту-

фелька. А живем мы не в доме — над домом.

Леонид Добронравов поет: Величит душа моя

Господа!

54 IV

ЖЕРТВ РЕВОЛЮЦИИ

О похоронах жертв революции говорили давно.

Спорили о месте: хотели первоначально на Дворцовой

площади похоронить, да, говорят, Горький вступился, и

постановили на Марсово поле нести.

Пугали всякими страхами: и то, что пулеметы будто

на крышах не все сняты и, как пойдет процессия, тут и

начнется стрельба; и того еще боялись, что нужен порядок,

а как его сделать? — никто никого не слушает.

Накануне прибежала к нам во двор девчонка из сосед-

него дома, предупреждает не выходить на улицу:

— На 17-ой линии с седьмого этажа с крыши только

что сняли пушку!

А случившиеся при этом страховоды подтвердили:

— Из Москвы в одну ночь пешком целый полк пришел:

бегут с войны.

23-го марта ровно месяц, как началось.

23-го марта и состоялись похороны.

Без колокольного звона несли красные гроба.

А если бы знали, какой есть погребальный перезвон —

в старых русских городах, в Сольвычегодске и нынче

звонят, — большое искусство!

На Марсовом поле говорили речи и из всех запомни-

лось — В. И. Засулич:

«о втором издании русской революции».

Сумрачны были эти похороны, как и день сумрачный.

*

На углу 14-ой линии какой-то самозваный милиционер,

пользуясь случаем — народ на похоронах! — залез в

квартиру на самый на верх.

Была одна женщина в квартире с детьми, подняла крик.

Соседи — одни женщины оставались — на крик бросились,

навалились на «милиционера» и потащили вниз.

Крик поднялся на всю линию.

Собралась толпа.

— Голову ему снять мерзавцу!