536 Дни яркие — солнцем проняло — прёт.

А у него с глазами чего-то:

и не двоится, а муть,

зажмурится, потрет — пятно—

ультрафиолетовое.

Шел Поляков по Набережной к книжным ларькам:

не найдется ли какой книжки оккультной?

Сколько хотите! — и оккультной и по терапии.

Остановился. Прицелился — книга к книге, всякие —

Но только что за корешок тронул, откуда ни возьмись

ветер — как дунет:

шляпу-то и сорвало,

вскрутнуло!

и — в Сену.

Тут Поляков не удержался: досадно — новенькая ведь!

у Дел иона! — да как матнёт —

И кто бы подумал:

Поляков жизни благочестивой —

Поляков-Литовцев!

прошлым летом вместе на гору Андекс подыма-

лись (это вроде как наша Лавра монастырь) и с

Элиасбергом, и какие уж там слова, он и песен-то

не поет... Постойте! у Шестова — рисовал Шес-

това Борис Григорьев, зашел Поляков посмот-

реть — это Борис Григорьев! Или и в самом

деле прав Шкловский: уши даны человеку не для

того, чтобы все слушать, а чтобы хлопать

ушами!

Поляков не удержался —

И в ту же самую минуту в глаза его влипли листы —

лист за листом — расписанные, как нарезанные, с усиками,

закорючками —

а это клад вышел!

Тронул: бумага старая, а живет. И ничего сразу не

разберешь — чего это? — а наше — русское.

— Сколько? — спросил Поляков по-французски.

И не торгуясь, заплатил мелочь —

продавец-то и сам ничего не понимает, откуда?

Забрал Поляков связку и домой.

А какая была шляпа — соломенная! — Делион!

537 Как ехали из России, взяли мы с собой земли — так

с переточку в костяной коробке —

русская земля!

Был я всем и стал ничем, как и всякий тут русский

без России.

А земля — это и память и крепь.

Жили мы у Делион на Кирхштрассе. Только что начали

обживаться: подвесил я над столом паука, открыл «Обезь-

янью палату» и за работу.

Русскому человеку тут, в Германии, большое ученье:

начинай с аза и долби, как школьник —

книг, каких хочешь, — ведь нет такого вопроса,

над которым бы не потрудился немец! — и вокруг

работа кипит: слышали вы, как проходит поезд,

как он дышит, так тут работа.

Ноябрь — там в России первопуток, а здесь дождище,

самая осень и только клён стоит перед окногл зеленый.

В субботу приходили дети — в «Обезьяньей палате»

им вольготно: ведь для них все в ней живое от пряника

«Micheli» до черного Унтергрундика, такого косматого

духа, который по подземной дороге — от Wilhelmplatz

до Wittenbergplatz — ночью один катается, винтики про-

веряет.

Приходила Ира, — играли в медведи.

Приходил Гиви, персидский мальчик, разговаривал с

ним по-грузински — дети на всех языках понимают! И

Леночка: ей все кошечку хочется, медведей не надо —

медведей она не боится, сама пугает.

Приходила Женя: я ей «книжку писал», она мне домики

рисовала.

Потом Гржебинские дети и Юра — «паука смотреть».

И Андрей Белый —

я ему про сон, что мне снилось сегодня, как

ходили мы с ним по дорогам, потом входим в

комнату, а там лежит на постели — большущая

черная, как унтергрундик черный, ворона, а брюш-

ко и лапки лягушиные. И не то она спит, не то

так отдыхает. И Андрей Белый будто сказал, что

эта ворона — вороляг — это я. Вот, говорю,

никогда-то я не думал, что я —