534 Мазанная сластями, калом и кровью, протянула лапу и ко

мне — к нам, писателям русским, которых на многомил-

лионной Руси и ты с своим коротким умом можешь без

большого труда пересчитать по узловатым пальцам.

Понимаешь ли ты, самодовольная и торжествующая

обезьяна, хоть что-нибудь в моей жизни и в моей воле,

можешь ли ты вызвать под своим тупым черепом хоть

отдаленные мысли, хоть намек о моем труде? Знаешь ли

ты хоть что-нибудь о той боли, какая жжет меня, о той

тревоге и муке, в которой проходит моя жизнь наяву и

во сне? Снились ли тебе сны мои и играло ли сердце

твое от радости, заливавшей душу мою, от той радости,

от которой светится весь мир — дышат камни, оживают

игрушки, глядят, разговаривают звезды, и разрывалось ли

сердце твое от тоски и скорби, которая обугливала всякий

блеск и свет? Нет, ты дрыхнешь и тебе ничего не снится,

нет, ты не страждешь, ты только орешь от голода и

визжишь от похоти, и нет звезд над тобой. Как же ты,

нищая духом, можешь посягать на мою волю и распоря-

жаться моим трудом, который есть одна живая боль?

И еще скажу тебе, понимаешь ли ты, что я последний

нищий, собираю окурки, чтобы набить хоть одну цельную

папиросу, всем приятелям и знакомым должный, и никогда

не знаю, буду ли завтра обедать или только языком

щелкать, и тело мое измождено, душа измучена, кожа с

нее содрана — ты не понимаешь? — понимаешь ли ты,

что, под видом благодеяния народу, ты запускаешь лапу

не в карман мой, который пуст, а лезешь к моей шее, к

кресту моему, который тяжелее золота и горячее огня.

Прочь обезьяньи лапы! Ты не смеешь! Мой труд нельзя

ни реквизировать, ни национализировать, как нельзя мысли

моей ни повелевать, ни приказывать — меня можно только

убить.

P.S. Весь сыр-бор загорелся из-за Михайловского. При

чем Михайловский? Какое тебе дело до Михайловского?

Михайловский — русский писатель, обысков не произво-

дил, в тюрьмы никого не сажал, говорил о правде —

истине и справедливости. Какое тебе дело до правды?

Твоя правда — ложь, твоя истина — обман, твоя спра-

ведливость — застенок. КЛАД

Эка, куда его занесло! Ищи среди бела дня на Набе-

режной в Париже —

нарочно не придумаешь!

Клады кладутся с зароком — и первое дело: знать

зарок.

А зарок зароку рознь: один зарок — на голову чело-

вечью, другой — на сорок голов воробьиных, третий —

на «отчу», а бывает — на матерное слово:

выругайся — и клад покажется, а без того всю

жизнь ходи вокруг

и — ничего!

Клад в Париже лежал с зароком на матерное слово.

Вот и подумайте!

Ведь это на Москва-реке с таким зароком — да тот

же, ну... Пильняк давно бы его, походя, забрал, а тут —

в Париже —

Ведь население еще не просвещено! и не только мыс-

ленно, а и громко не употребляют таких слов!

Да и из русских заезжих, ну, скажите, кто из литера-

турного круга разумеет? Возьмите для примера самого

Милюкова или Фондаминского с Авксентьевым, ну на-

рочно при всех попробуйте проэкзаменовать!

Да им самое ходовое из этого словаря коломенского,

что тому же Пильняку по-английски.

Да, трудно придумать что-нибудь более несообразное

и более замысловатое, как такой зарок — в Париже!

*

Купил Поляков соломенную шляпу. У Делиона купил

на Сен-Жермене. Надел — крепко. Идет — посвистывает.

(В Европе все посвистывают, у нас — не полагается!)