441 Только я должен телефон исправить: коробка испорчена,

которая на стене висит. Я полез коробку прочищать. Снял

с нее крышку, а надеть и не могу. А меня торопят.

Есть слова крепкие, и есть ужасно слабосильные и

неуверенные. И такое слово повелось в последние годы:

это слово смогу. На все лады оно перебирается, во всяких

приказах и декларациях. Есть еще осклизлое слово, вы-

говариваемое с легкостью, в к[отор]ой чувствуется обман:

это слово — вероятно, произносимое интеллигентами на-

шими, как верьятно. Лучше пусть бы уж говорили «ве-

роподобно» (достоверно и вероподобно).

Если Ленин это Болотников, то Блейхман (булочник

анархист) это атаман Хлопок, для к[отор]ого разбой —

социальный протест.

Теперь скажу о Нат[аше]: заметил сегодня очень враж-

дебный ее глаз на меня и мне кажется, она в эти минуты

просто ненавидит меня. Мне очень жалко С. П.: она хоть

и делает вид, что ничего не поделаешь, а я чую, ее мучает

в самой глубине ее сердца мучает это. Да и подумать:

какое бы при ее болезни это было утешение? Нат[аше]

13 лет. Я помню себя в эти годы. Я перешел из III кл[асса]

в IV. Жив еще был Прометей.

7. VI. Я около какой-то лавки в рядах; решил купить

сластей всяких: продажи больше не будет. Лавку закроют

через 5 минут. И я заторопился. Мне дают всяких мелочей,

и развешивают очень медленно и я очень волнуюсь, что

не успеют. Помню, в сахарной пудре как крупинки шо-

колад. Продает какая-то женщина, на Акумовну похожая,

а помогает ей мальчик. Пошел дождик. И в ряды наби-

рается народ. И вдруг вижу, только боюсь сказать себе,

Ар[он] Д[авидович]: весь он, как в волшебном фонаре,

истонченный и почти прозрачный, страшно помолодевший

усы у него не подстрижены, а на самом деле, как у юного,

легкой черной чертой над губою и целы все зубы. Одет

он в легкий пиджак сиреневатый и галстук шелковый

тончайший. Он прямо подходит ко мне и улыбаясь трясет

мне руку и здоровается, и я вижу по его взгляду, как он

спрашивает меня, узнал ли я его и сам без слов утверждает,

что это он —

442 — С. П., — говорю я, — А. Д. Н[юренберг].

Удивление и необыкновенная радость на лице.

Я занялся моими покупками, а С. П. разговаривает о

чем-то с ним и оба оживлены, только сразу видно, что

он не здешний. И я думаю, как это никто не замечает?

Срок кончился, сейчас запрут лавку. Мне завернули

небольшой пакет.

— 6 рублей: 4 за товар и 2 за услуги — мальчику,

рубль и мне! — говорит похожая на Акумовну.

Вот думаю какие обдиралы! И мы втроем выходим из

рядов. Мы идем сначала по улице, потом начинается уж

дорожка, будто в Париже в Булонском лесу, а видно море.

— Мне пора, — сказал А. Д., — пора.

«Почему?» — я этого не сказал, но он понял мой

вопрос и так плечами пожал и стал серьезным. Видно

ему хотелось бы сказать, но он не мог этого сделать. И

стал прощаться: С. П. он с жалостью смотрел в глаза и

целовал ей руку, а потом мне долго тряс руку. И я

заметил, как он старается так, чтобы моя рука не при-

коснулась к нему, а потому так делает (он мне это передал

без слов взглядом) что прикоснувшись, я почувствую

кости — скелет мертвеца, а это очень страшно.

Было пасмурно. Любимый мой серый день. В одной из

церквей Нюренберга среди сырых колонн выставлена была

картина. На ней была нарисована карта земли и вся война

на ней кровавыми до просачивания красными и черными

дымящимися красками. А приблизительно около Вены

небольшой медальон тусклый, с мелкими фигурами, ри-

совал Кустодиев. Маделунг мне говорит, что стоит мне

вписать свое имя в этот кружок и война кончится. А я

не решаюсь этого сделать, зная, что М[аделунг] австрий-

ский корреспондент. Из молвы мир[ской]: режут детей

своих, а сами вешаются. (Про кухарку в шляпке: издалека

по морде будет видно, какая ты барыня). Сидит Буц

головой трясет, язык высунул. На солнце нашла туча. И

как снежинки полетели белые лепестки на зеленый двор.

Высоко летают коромысла. Юзеф косу точит. Кукует ку-

кушка. Буц улегся. И как сторожевая трещотка, затрещал

аист. Больше солнце не выйдет. И закат будет туманный.

8. VI. Видел во сне З. Н. Гиппиус и Философова. Я должен

был нарисовать декорацию. И начал ее делать: огромную

443 обезьяну и когда кончил ее, увидал, что лишний кусок в

середке вбок пошел, тогда я от него вниз еще сделал

обезьяну — и почудилось две головы: вверху и внизу. Я

думал, что сделал очень плохо, а Философов нашел, что

лучше и не надо.

Много иного еще видел, но память о сне моем спугнули.

Полотенца: оказывается их мало взяли с собой — и

четырех не хватает. И еще надо было взять не маленькую,

а большую картонку, которая нигде не помещается и с

к[отор]ой в дороге одна мука. Сегодня ветерок подул и

летит, летит акация, — последние лепестки.

Я встаю в 9—1/2 10-го. Курю, записываю сны и при-

бираюсь. В 11-ь в 12-ом выпиваю стакан чаю с хлебом.

После чаю прохожу минут на 10-ь в сад. И опять в

комнату, и сижу занимаюсь до 3-х. В 3-й обед. После

обеда ложусь с книгой и лежу до чаю до 5-и. Выпиваю

1 стакан. И возвращаюсь в комнату к себе и опять лежу

с 1/2-а с книгою же. Потом пересаживаюсь к окну и

занимаюсь до 1/2 8. От 1/2 8-го — до 8-и не всякий день

гуляю по дорожке в саду и домой. Зажигаю лампу и до

9-и занимаюсь. В 9-ь яичница и чай (стакан чаю). После

чего читаю газеты или рисую, или опять пишу до 12-и.

Очень долго не засыпаю.

Сегодня началась 2-ая неделя, как мы в Берестовце.

Да, еще видел во сне Ив. Сер. Сокол[ова-Микитова]. Он

сказал мне, что уезжает надолго. И еще видел Ник. Бур-

люка. «Из всех нор в русскую жизнь вылез наглец и

бесстыдник. Перед этим наглецом и бесстыдником вся

Русь примолкла без ропота, без протеста. Выслушиваются

невообразимые мерзости, с пеной у рта предлагаются

действия, к[отор]ые претят самому элементарному нрав-

ственному чувству и энергичного отпора не находят. И

почему мы этому торжествующему хулигану подчиняемся

и даем разрушать нашу родину». Из речи Α. А. [1 нрзб.].

Самое тягостное это не ненависть, тут уж напрямик, а

нелюбовь. Это такая мутная среда, куда ни один луч не

проникнет.

9. VI. Видел во сне — —

Сон опять спугнули. Произошло это из-за воды. Хотел

раскупорить раньше и выпустить газ, не снимая пробки,

но пробка вылетела и много воды разлилось. Начались

444 опять разговоры о полотенцах, которых будто бы мало

взято, о том, что рано поехали на вокзал — в 3 часа, о

паспорте Машином, к[отор]ый оказался у меня в кармане,

и о картонке маленькой, и о невытряхнутых самова-

рах, — все это, все мои прегрешения, о которых говори-

лось уже раз сто и попрекалось мне в памяти моей

куриной.

Лег я в час из-за газеты, а не спал до 3-х. Ночью кто-то

стонал. А мне казалось, что это С. П. и я очень затре-

вожился и все лежал и курил, готовый, если что надо,

подняться. И когда я лежал ночь прояснилась и это

прояснение ночи, рассвет выражается в каком-то колеба-

нии, точно дом это корабль, а ночь море, потом я увидел

шторы и услышал первые клики птицы и шаги.

Видел во сне Любоша, будто умер его отец. И несли его

в цинковом гробу, он был закрыт и только голова его

была вне гроба поставлена вперед, как изображения на

саркофагах. Седая голова с длинной бородой и [1 нрзб.].

Я видел это из кондитерской, где мне сначала не отпускали

печенье, а потом по записке Любоша выдали. Я взял еще

граненую бутылку хорошей водки — думаю, для гостей

пригодится. Видел Пет[ра] Николаевича] Прокопова,

будто он на Арбате у Николая сидит. А больше не помню.

Очень опоздали с самоваром и потому все вверх дном.

Как успокаивает, когда в теплый ясный день слышишь,

как пилят дрова.

В Киев[о]-Печерской Лавре над мощами Паисия пере-

вернуты вверх ногами мощи Тита воина, ударили ножом

в ногу мощи Исаии.

Надпись: воспрещается лущить семечки, садиться на

прилавок, если много людей.

Без дела не надо входить в лавку, за неослушание

будут подвергаться административным] взысканиям.

10.VI. Видел во сне, мы переезжаем на новую квартиру;

сначала я поселился в какой-то общей комнате больничной,

где стоят «койки» — Б[ориса] В[икторовича], Вальполя

и Вильямса. Потом я переношу свою кровать куда-то на

противоположный конец коридора. Тут ушла у нас при-

слуга, я ей и рису дал и просил остаться, но они все-таки

ушли. И служит нам покойница Прасковья, моя нянька,

для нас незримая. И опять мне надо тащить мою кровать

445 и теперь в отдельную комнату. Оказывается мы будем

жить в комнате, соседней с Добронравовым и платить

будем 20 руб. в месяц. Вижу, выходит Добронравов: он

маленького роста и совсем старый. В цилиндре. Он запер

на висячий замок свою комнату и прощается. Наша комната

на 6 этаже в виде ложи, но без барьера и пол очень

шаткий, т. е. попросту легкая настилка, которая заходит

[1 нрзб.] к[а]к спускается крыша и мы лежим на этой

крыше и каждую минуту от неосторожного движения или

просто от тяжести нашей крыша эта провалится и мы

полетим вниз в партер. Я все время спохватываюсь. Вниз

уже летят наши вещи. Но я хочу оправдать наше житье

такое опасное. Я говорю, что два выхода у нас. И узнаю,

что министром внутр[енних] дел назначен гр. Воронцов-

Дашков, к[отор]ый был при Александре] III, п[отому]

ч[то] он единственный имеет власть. При этом подразу-

мевается, что власть вовсе не дается назначением, любое

и самое высокое место можно унизить, власть — личное

качество. И с такою властью гр. Воронцов-Дашков.

К[атерина] явно меня не выносит ч[то]б[ы] избежать как-

нибудь обращения ко мне (так она не разговаривает и ни

с чем не обращается) она говорит «доброе утро».

«В России нет теперь правосудия. Сидят люди и арес-

тов[ан] государь и все это от того, что пошла молва,

будто они и есть заводчики измены, а изменники, открыто

призывающие на сторону Германии, сидят в совете и

безнаказанно судят и рядят. Петербург это какой-то ту-

шинский лагерь» ([1 нрзб.]).

Совершается дело Божие. Идет суд нечеловеческий. Трех-

летняя война и все предшествовавшее ему выкровилось

и теперь дало свой голос. Так быть как до войны было

немыслимо. Я помню, как меня поразила грубость ита-

льянской толпы во Флоренции в воскресенье на [1 нрзб.]

празднике, помню какими провалами засияла жизнь в

Париже во время карнавала по Елисейск[им] полям и

Булонскому лесу: какая резкость между разряженными

праздничными людьми и испитость и одичание Монмартра.

Поразила меня еще грубость толпы в Сен-Клю на гулянье.

А из ранних воспоминаний необыкновенное самодоволь-

ство на цюрих[ских] [?] с[оциал]-д[емократических] со-

браниях в среде наших с[оциал]-д[емократ]ов.