38 Остановились против соседнего дома, подняли ружья —

и ахнули в окно.

— Все Вильгельм, — сказал какой-то, пряча руки в

карманы, зябкий, — без него ничего бы не вышло. Всех

царей посшибает.

— Какая ж теперь война? — весело заметил солдат.

— А без войны сидели бы вы дураками еще тысячу

лет.

Мчится автомобиль — красный флаг парусит — одни

сидят, другие стоят, третьи прилегли: ружья прямо на

тебя.

А за ним другой, весь облеплен, и кого только нет —

все красно и пестро.

— Вот времечко-то настало! — и верит и не верит

баба, — наш брат на муфтабиле катается.

— Вокруг солнца круги были, мужчины говорят, ни-

когда не бывало такого! — слышу о знамении, — явились

на небе четыре багряных солнца, серебряный пояс опоясал

небо и по поясу против багряных пять белых солнц, а

от солнца к солнцу радуга, а над радугой венец.

В кучке всяк о своем: кто о знамении, кто о вчерашнем,

кто о войне, кто о нашей бескормной тощете.

— Вчерашний день выпустили. А он и говорит: «Не

достоин я жить на свете, я убил человека!» Просит в

тюрьму опять посадить.

— Ой, что было-то. Тут хлопает, там хлопает, над

головой летит. Накладены трупы кучею.

— С селедки-то во рту одервенеет! — замечает раз-

драженно.

— С первого шага в бою. Какая ж война!

— Если Родзянко сказал, что так надо, значит, уж так

надо.

— Штурмана поймали! — с радостным криком выско-

чила из-под ворот горничная.

И все бросились за ней во двор.

Беспокойно было на воле.

*

Иду за народом на ту сторону.

И чем дальше, тем чаще и ближе эти перекатывающиеся

шарики: тут хлопает, там хлопает, над головой летит.

39 Гнали партию городовых. Темная толпа улюлюкала. И

какие-то звероподобные бабы налетали: больно руки че-

шутся!

— Куда это их?

— Да куда-то в Думу пихают.

Одного городового везли на санках — на таких санках

кладь возят — лежал он ничком привязанный и размож-

женная нога его болталась в крови. Два солдата сидели

по бокам и один из них сломанным прикладом долбил

его по шее.

Бабам посчастливилось, бросились они к санкам —

дорвались звероподобные! — и вцепились несчастному в

уши.

Беспокойно было на воле.

Автомобили с лежащими солдатами, целившимися

прямо в тебя; автомобили со всяким сбродом, увешанным

красными лоскутками; солдаты, бегающие с ружьями на-

перевес, словно не по-настоящему, а в игре, и эти пере-

катывающиеся шарики — одно и то же и на Невском, и

на Морской, и на Фонтанке, и на Гороховой.

Пошатываясь, шел навстречу здоровенный солдат.

— Какое дело! — остановился он, — стрелять придется.

— В кого?

— В кого прикажут.

— Да разве можно в своих стрелять?

— Верно, нельзя! — и шатаясь, пошел, бормоча.

Беспокойно было на воле.

Народ валил к Думе, как к празднику.

На Пушкинской у сквера перед памятником Пушкина

на снегу лежал какой-то: лица его не было видно, ноги

он поджал к подбородку, и окровавленной рукой закрывал

глаза, словно прятался от яркого света.

— Вот денек, — кричала звероподобная, — рубль дала

бы, живого городового увидеть!

Автомобили с лежачими солдатами, целившимися прямо

в тебя; автомобили со всяким сбродом, увешанным крас-

ными лоскутками; солдаты, бегающие с ружьями напере-