396 Ароматных масл Аравии, Персии и Китая. Первые солнеч-

ные дни — весна — (а что про дождик, про холод —

все забыл!) — весенний воздух и ватка, которой обтирали

лопатку или край чана.

Незабываем в Великую среду (после исповеди) «Чертог

Твой»; в Великий четверг «Благоразумный разбойник»; в

Великую пятницу «Благообразный Иосиф».

Сокровенен на стихирах знаменитый догматик — песнь

Богородице, кровной стариной веет литийный стих «По-

добаше» — выйдут на литии соборяне к облачальному

амвону, да в голос: «Господи помилуй, Господи помилуй,

Господи помилуй — —»

А когда за архиерейской обедней мальчики альтами

затянут «Святый Боже», и вправду не знаешь:

ли на земле ты, ли на небе!

Все остановилось. Не звонит колокол. Не сторожит

лампада. Пуста соборная площадь. Пустынно и тишина.

(Как-то осенью после всенощной я помню такой пус-

тынный час).

«Какая сила опустошила тебя, русское сердце?»

И вот — вижу — над южными дверями от Богородицы

блеснули глаза, архангелы метнулись: и все застлало тон-

ким дымом. С тихим стуком кадил, с ослопными свечами

шли соборяне — большой фонарь и два хрустальных

корсунских креста — архиереи, митрополиты, патриархи

длинной пестрой волной в поблекших мантиях, в белых

клобуках и митрах. И я увидел знакомые лики святителей,

чтимых русской землей: в великой простоте шли они,

один посох в руках. Венчанные шапки, золотые бармы

«великих государей царей и великих князей всея великия

и малыя и белыя России самодержцев» — черным по-

крытый одиноко шел властитель «всея Русии», в крепко

сжатой руке прыгал костяной посох. В медных касках,

закованные в серую сталь, проходили ливонцы, обагрившие

кровью московский берег, а следом пестро и ярко царевичи:

грузинские, касимовские и сибирские. Шишаки лесовчиков

и русских «воров», а под ними шаршавые головы юроди-

вых — не брякали тяжелые вериги, висело железо, как

397 тень, на измученном теле. И в белых оленьих кухлянках

скользили лопари-нойды, шептались — шептали — и от

их шепота сгущался туман, и сквозь туман: ослепленные

зодчие и строители, касаясь руками стен — —

Неугасимые огни горят над Россией!

1917—1924. Скоморошьи Лясы

Бабинькин кочет

(Комиссару просветительному)

Эй, вы люди честные, тараканы запечные, выходите

сюда послушать не быль, не сказку неведомую, а и не

ложь.

— Не тем отдает!

Завелась на Руси такая птичка,

да язык у него очень потешен,

больно уж ладно подвешен:

говорит, не умолкая,

и ни в чем не унывая.

Говорит он о чем хочешь:

сегодня о христианстве,

завтра об обезьянстве, —

сегодня ублажает,

а завтра хобот выставляет.

И грозит и хлопочет,

все попасть в точку хочет,

да никак не удается,

все мимо, да мимо суется.

Знай себе без толку тарахтит,

неведомо что говорит.

А вокруг него народ все чудак:

каждому его слову хлопают,

да еще и ногами топают.

Чем меньше понимают,

тем больше его уважают.

А он, дурак, этому и рад:

«Я, говорит, всех вас выше

вознесу,

просвещение вам несу!» — —

И весь-то он день хлопочет,

суется, ровно бабинькин кочет.

— А не пора ли ему, братцы, дергача

задавать!