394 А бывало, когда сил уж нет выстоять до конца службу

или просто не хочется, станешь в вереницу, обойдешь

мощи, приложишься к Влахернской «теплой ручке» (а и

вправду, теплая, как живая!), выйдешь на соборную пло-

щадь — предутренние серые сумерки, одна из тумана

глядит зеленая башня! — и пойдешь по соборам.

Благовещенский любимый (псковские мастера строили):

заглянешь на кита, как проглатывает кит Иону, все на-

рисовано, перецелуешь все частицы-косточки (без пере-

дышки, наперегонку), поскользишь по камушкам — такой

пол из красного камня, скользее льда, — и в Архангель-

ский.

В Архангельском — к Дмитрию-царевичу, походишь

около тесных высоких гробниц — от Калиты до Федора

Ивановича — рядами лежат московские «великие государи

цари и великие князья всея великия и малыя и белыя

России самодержцы», просунешься в алтарный придел к

Ивану Грозному (какой-то дух и жутко!), постоишь у

золотых хоругвей: самые они тут золотые, самые тяже-

лые! — и в Чудов.

А в Чудове — Алексей митрополит лежит, и тут же

знамена — от французов 12-го года, всегда поглазеешь.

В Вознесенский еще рано: еще горячие просвиры не

поспели, потом, после крестного хода будут.

И пойдешь под Ивановскую колокольню.

Под колокольней потолкаешься у Ивана Лествичника,

а от Лествичника к Николе Густинскому; Никола там, как

живой, нахмурился, а свечей костер, как перед Владимир-

ской. Приложишься к Николе и айда, на колокольню!

За Москва-рекой заря разгорается. Звенит серебряный

ясак: пора звонить.

И вдруг со звоном как ударит луч и золотым крылом

над Благовещенским — —

«Апостолы пошли навещать Богородицу!»

За Москва-реку — за Симонов — за Воробьевы горы

лучевой надземницей красный звон.

*

Но еще чудесней — незабываемо — крестный ход в

субботу после всенощной.

395 Осенняя ночь рассыплется звездами. Как звезды, заго-

рятся хоругви. А на звездных крестах осенние последние

цветы. И живые поплывут, звеня, над головами:

«В последний раз апостолы идут навещать Богородицу!»

Над Москва-рекой, над Кремлем, выше Ивана-великого

к звездам — — красный звон.

И дождешься Успеньева дня —

Ударят на Иване-великом в реут-колокол ко всенощ-

ной — ручьями побегут ревучие звоны над Москвой, над

седьмихолмием, по Кремлю, по Китаю, по Белому, по

Земляному за ворота и заставы. На соборной площади

колокольный шум — ничего не слышно.

По зеленой траве проберусь вперед к резному Моно-

махову трону, стану у амвона перед Благовещением —

от царских врат три иконы: Спас-золотая-ряса, цареград-

ская, с десницей указующей, Успение — Петр митрополит

писал, и Благовещение (перед ним устюжский юродивый

молился, Прокопий-праведный, каменную тучу отвел от

города) — жемчужная пелена под лампадами тепло по-

блескивает.

И до полночи, как станешь, так и стоишь в живой

стене: ни двинуться, ни выйти.

И когда после «великого славословия», после ектеньи,

запоют последнее, вместо «Взбранной воеводе», кондак

Успению, одного хочется: дождаться б, когда и на будущий

год за всенощной запоют Успению —

В молитвах неусыпающую

Богородицу...

*

Какое это счастье унести в жизнь сияющие воспоми-

нания: событие неповторяемое, но живое, живее, чем было

в жизни, потому что, как воспоминание, продуманно и

выраженно, и еще потому, что в глубине его горит на-

поенное светом чувство. Такое воспоминание сохранил я

о Страстной неделе.

Помню годы с Великого понедельника, когда в Кремле

в Мироваренной палате у Двенадцати апостолов миро

варят и иеродьяконы под Евангелие мешают серебряными

лопатками серебряный чан с варом из душистых трав и