§3. Замена метафизической потребности

Потребность в метафизике может находить свое адекватное выражение в религии, в искусстве или в философских учениях. Однако у отдельных лиц нередко формируется склонность к неадекватной замене метафизической потребности. Происходит это во всех случаях, когда вечное и бесконечное (субстанцию) начинают бессознательно искать в конечном, когда конечному неявно придается статус субстанции. Примерами могут служить чрезмерная привязанность к вещам, страсть к покупкам (иногда совершенно ненужных вещей), поглощенность карьерой или личными отношениями, патологическое обжорство и алкоголизм, увлечение экстремальными видами спорта, компьютерная зависимость. Человек полагает весь смысл своего существования в конечном, в том, что не может дать настоящей опоры, ибо конечное имеет свойство изменяться и исчезать. Отсюда уязвимость такой позиции. Достигается лишь эрзац бесконечности.

Текст 6. Приобретая вещи, человек стремится к вечно ускользающему идеалу – модному образцу-модели, опережает время благодаря покупке в кредит, пытается зафиксировать и присвоить себе время, собирая старинные, коллекционные вещи. Свои фантазмы и тревоги он проецирует на технические игрушки современной цивилизации – так называемые «гаджеты», на сложные автоматы и полуфантастических роботов, этот гибрид вещи и человека.

Любовь к старине нельзя не сопоставить со страстью коллекционировать: между ними имеются глубокие сходства – в том, что касается нарциссической регрессии, системы отмены времени, воображаемого господства над рождением и смертью. Однако в мифологии старинных вещей следует различать два аспекта – ностальгическое влечение к первоначалу и обсессию подлинности. И то и другое, по-видимому, вытекает из мифической отсылки к рождению, каковую представляет собой старинная вещь в своей временной замкнутости.

Вероятно, в этом и заключается главная функция коллекции - переключить реальное время в план некоей систематики. Вкус, любознательность, престиж, социальный дискурс способны дать коллекции выход в широкий комплекс человеческих отношений (всякий раз, однако, в пределах узкого круга), но все же прежде всего она является в буквальном смысле «времяпрепровождением». Она попросту отменяет время. Или, вернее, систематизируя время в форме фиксированных, допускающих возвратное движение элементов, коллекция являет собой вечное возобновление одного и того же управляемого цикла, где человеку гарантируется возможность в любой момент, начиная с любого элемента и в точной уверенности, что к нему можно будет вернуться назад, поиграть в свое рождение и смерть (Бодрийяр, Ж. Система вещей).

Задание к Тексту 6. В каком смысле коллекционирование можно рассматривать как неадекватную замену метафизической потребности?

Исторические типы метафизики Контрольные вопросы

1. Что такое метафизика вещей? В чем состоит сущность метафизической теории двух миров?

§1. Метафизика вещей и метафизическая теория двух миров

Античная и средневековая метафизика была метафизикой сущностей, субстанций. Обобщенное название этой метафизической традиции – метафизика вещей. После появления кантовской критической философии античную и средневековую метафизику стали также называть наивной или догматической.

В метафизике вещей находит свое воплощение «восходящая к Платону традиция мысли, стремящейся к познанию истин в последней инстанции, находящихся за пределами нашего повседневного опыта, – той вневременной реальности, которая лежит в основе вещей (подобно Воле у Шопенгауэра). Эта концепция истины устремлена к трансцендентному, то есть выходящему за пределы частных фактов отдельной культуры и индивидуального опыта – и, вообще говоря, истории» (Гейн, Л. Знакомьтесь: Ницше).

Текст 1. Уже с древнейших времен философии исследования чистого разума мыслили себе кроме чувственно воспринимаемых вещей, или явлений (phaenomena), составляющих чувственно воспринимаемый мир, еще особые умопостигаемые сущности (noumena), составляющие умопостигаемый мир, и так как они (что было вполне извинительно для необразованного века) смешивали явление с видимостью, то они признавали действительность только за умопостигаемыми сущностями (Кант, И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука).

Задание к Тексту 1. В чем Кант обвиняет метафизику древних?

Одной из важнейших концептуальных разработок метафизики вещей является метафизическая теория двух миров, противопоставляющая чувственно воспринимаемому миру мир сверхчувственных (умопостигаемых) сущностей. Высший сверхчувственный мир признавался подлинной действительностью, истинным бытием, а также сущностью и основанием низшего, чувственно воспринимаемого мира. Высший истинный мир содержит вечные и неизменные сущности. В низшем кажущемся мире находятся все предметы и существа, которые характеризуются конечностью (смертностью), изменчивостью, делимостью и многообразием, неполнотой существования. Философ стремится к постижению истинного мира, в то время как обычный человек находится в плену у кажущегося мира.

Истоки метафизической теории двух миров находятся, с одной стороны, в религии, противопоставляющих конечному и погрязшему в грехах земному миру вечный божественный мир. С другой стороны, теория двух миров начинает формироваться в античной философии в учениях Парменида и Платона. В Средние века благодаря синтезу религиозных и философских воззрений метафизическая теория двух миров получила окончательное оформление (в учениях схоластов и неоплатоников). В Новое время, хотя и в значительно модифицированной форме, эта концепция продолжает занимать существенное положение в философских учениях (И. Кант, А. Шопенгауэр).

Задание к Тексту 2. Прочитайте текст, ответьте на вопросы:

1. Какой мир символизируется образом пещеры? Какой мир противостоит ему?

2. Какой из двух миров является истинным? Как соотносятся предметы истинного и кажущегося (видимого) мира?

3. Кем является человек, на время освободившийся из пещеры и призывающий узников к освобождению?

4. Что означает метафора Солнца (огня)?

5. Спроецируйте предложенную Платоном систему образов на реальный мир. Почему в философии возникает потребность поиска иного, высшего истинного мира, почему истину нельзя найти в этом мире?

Текст 2. – После этого, – сказал я, – ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию... посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться c места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная – глянь-ка — невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

– Это я себе представляю.

– Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат.

– Странный ты рисуешь образ и странных узников!

– Подобных нам. Прежде всего разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?

– Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?

– А предметы, которые проносят там, за стеной? Не то же ли самое происходит и c ними?

– То есть?

– Если бы узники были в состоянии друг c другом беседовать, разве, думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

– Непременно так.

– Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы ни произнес любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь иному, а не проходящей тени?

– Клянусь Зевсом, я этого не думаю.

– Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов.

– Это совершенно неизбежно.

– Понаблюдай же их освобождение от оков неразумия и исцеление от него, иначе говоря, как бы это все у них происходило, если бы c ними естественным путем случилось нечто подобное. Когда c кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать, повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх – в сторону света, ему будет мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии на те вещи, тень от которых он видел раньше. И как ты думаешь, что он скажет, когда ему начнут говорить, что раньше он видел пустяки, а теперь, приблизившись к бытию и обратившись к более подлинному, он мог бы обрести правильный взгляд?

– Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при таком внезапном уходе от света Солнца?

– Конечно.

– А если бы ему снова пришлось состязаться c этими вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут — а на это потребовалось бы немалое время, – разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся c испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?

– Непременно убили бы.

– Так вот, дорогой мой Главкон, это уподобление следует применить ко всему, что было сказано ранее: область, охватываемая зрением, подобна тюремному жилищу, а свет от огня уподобляется в ней мощи Солнца. Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, – это подъем души в область умопостигаемого. Если ты все это допустишь, то постигнешь мою заветную мысль – коль скоро ты стремишься ее узнать, – а уж богу ведомо, верна ли она. Итак, вот что мне видится: в том, что познаваемо, идея блага – это предел, и она c трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она – причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама – владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.

– Я согласен c тобой, насколько мне это доступно.

– Тогда будь со мной заодно еще вот в чем: не удивляйся, что пришедшие ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда стремятся ввысь. Да это и естественно, поскольку соответствует нарисованной выше картине.

– Да, естественно (Платон. Государство).

Текст 3 Кто… будет в правильном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное по природе, то самое, … ради чего и были предприняты все предшествующие труды, - нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чём-то прекрасное, а в чём-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Прекрасное это предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или знания, не в чём-то другом, будь то животное, Земля, небо или ещё что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное; все же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его ни становится ни больше, ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает (Платон. Пир).

Задание к Тексту 3.

1. Какие два вида прекрасного выделяет Платон? В чём их отличие? Как они связаны между собой?

2. В чём преимущество одного типа прекрасного и недостатки другого?

3. Какой из видов прекрасного относится к истинному миру, а какой - к кажущемуся?

4. Составьте таблицу отличительных характеристик чувственного воспринимаемого и сверхчувственного мира.