Із архівів митця

● «…Я жду конца семестра, мне хочется родного леса… Знаешь, во что я верю? В предстоящий спутанный лес, во вдохновенность природы – и в твою дружбу…»

А.Л. Эттингеру, 1907

● «…Чем нравственно всякое истинное искусство? Тем, что оно никогда не спит…»

Родным. Тихие Горы, 1917

● Найбільшим мистецьким авторитетом для Пастернака був австрійський поет Р.М. Рільке. Перед ним він схилявся з містичним благоговінням – як перед генієм, що у своїй творчості піднявся на недосяжну висоту. Тим більшою радістю була для Пастернака передана батьком звістка про те, що Рільке схвально відгукнувся про його вірші та „ранню славу”, яка у 20-ті роки докотилася вже до Парижа. Довідавшись про це, схвильований Пастернак відразу ж написав листа своєму кумирові. Лист цей починався так:

„Великий, обожнений поете!

Я не знаю, де закінчився б цей лист і чим би він відрізнявся від життя, якби я дозволив заговорити на повний голос почуттям любові, здивування і вдячності, які я відчуваю ось уже двадцять років.

Я зобов’язаний Вам основними рисами мого характеру, усім духовним життям. Вони створені Вами. Я говорю з Вами, як говорять про те, що давно здійснилося і що потім вважають витоком усього, що відбувається ...я божеволію від радості через те, що став Вам відомий як поет...”

● «…Как я себя чувствую? Да наисчастливейше, по той простой причине, что чувство счастья должно сопровождать мои усилья для того, чтобы удавалось то, что я задумал, это неустранимое условие. И по какой-то предустановленности, это чувство счастья ко мне возвращается из достигнутого, как производственный след его возникновения и обратная отдача…»

О.М. Фрейденберг. Москва, 1953

● «…Я живу очень чистою жизнью, у меня нет ни минуты бездеятельной, не претворённой работой во что-нибудь реальное, осязательное. Как я моюсь каждый день, я не мог бы вынести никакой душевной грязи…Нина, за что это мне, это упоение работой, это счастье…» Н.А.Табидзе. Москва, 1953

●Дві телеграми до Шведської академії у Стокгольмі, пов’язані із присудженням Пастернакові Нобелівської премії:

- „Безмежно вдячний, зворушений, гордий, здивований, схвильований”

- „Внаслідок того значення, що надається присудженій мені нагороді у суспільстві, до якого я належу, я повинен від неї відмовитися. Не вважайте образою мою добровільну відмову”.

Пастернак и русский футуризм

В начале 1914 года Пастернак примыкает к „левым”, футуристически ориентированным С.П.Боброву и Н.Н.Асееву, образовавшим новую группу „Центрифуга”. Он сотрудничал в двух вышедших альманахах „Центрифуги”. Издательством „Центрифуга” в 1917 году был выпущен второй сборник его стихав „Поверх барьеров”. Однако внутри группы он занимал наиболее независимую позицию, что позволяло ему участвовать и в изданиях кубофутуристов, и вообще ощущать себя внутренне свободным от групповой предвзятости. Такая позиция в литературной борьбе была предопределена сложившимися уже к этому времени представлениями Пастернака об искусстве и его роли в жизни.

С русским футуризмом Б.Пастернака сближало неприятие буржуазного старого мира. Но в отличие от других поэтов этого течения он не увлекался словотворчеством, хотя его поэзия дышала поиском и новизной.

Весной 1914 года произошла встреча Пастернака с Маяковским, который произвёл на него огромное впечатление. Отношение Б.Пастернака к В.Маяковскому было иногда даже восторженным. В „Охранной грамоте” (1930) поэт говорит так: „Я был без ума от Маяковского”, „я его боготворил”. Полюбив в нём первого поэта и явного главаря футуризма, Пастернак стал строго исключать из своего творчества элементы романтического мировосприятия, так ярко порявившиеся в судьбе Маяковского и его поэзии. Пастернак решительно искал самостоятельный путь в литературе.

В автобиографическом очерке Б.Пастернака находим: „Я очень любил раннюю лирику Маяковского... Это была поэзия, мастерски вылепленная, горделивая, демоническая и в то же време безмерно обречённая, гибнущая, почти зовущая на помощь”. Но, в отличие от футуристов, чья поэзия была ориентирована на революционное преобразование мира, Пастернак не старался разрушать старый мир, чтобы на его месте построить новый. Поэзия Пастернака призывает вслушаться, вчувствоваться в мир, но ни в коем случае не вторгаться в него, дабы не нарушать существующую гармонию.

Эстетика и поэтика раннего Пстернака в наибольшей степени основываюся на представлении о взаимопроникновении отдельных предметов реальности, о слитности всего чувственного, окружающего поэта мира, где невозможно отделить человека от природы, изображение от изображаемого, поэзию от жизни и т.д.

Этим вызывается непривычное для читателя построение образной структуры поэзии раннего Пастернака, где законы языка преодолеваются изломанным синтаксисом, передачею свойств одного предмета другому, котрому они глибоко чужды, сдвигом и сломом привычных ассоциаций на всех уровнях стиха – метрическом, ритмическом, рифменном, эвфоническом. Это сближало его с поэзией футуристов и давало некоторое внутреннее основание для принадлежности к той или иной группе до тех пор, пока эта принадлежность не входила в противоречие с системой ценностей поэта.