XI. Лес около Сильвермилльса

Я не терял времени и со всех ног бросился через доли­ну, мимо Стокбрига и Сильвермилльса. По уговору, Алан должен был каждую ночь, между двенадцатью и двумя часами, скрываться в мелком леске к востоку от Силь­вермилльса и к югу от южной мельничной запруды. Я нашел это место довольно легко. Лесок рос на крутом склоне, у подножия которого, быстрый и глубокий, шумел мельничный водоворот. Здесь я пошел медленнее и стал спокойнее обсуждать свой образ действий. Я увидел, что уговор мой с Катрионой ничему не мог помочь. Нельзя было предположить,чтобы Нэйля одного послали на это дело, но он, может быть, был единственным человеком, принадлежавшим к партии Джемса Мора. В последнем случае оказалось бы,что я содействовал тому, чтобы повесили отца Катрионы, и ничего не сделал существен­ного для собственного спасения. По правде сказать, мне раньше это не приходило в голову.Предположим,что,задержав Нэйля, девушка этим способствовала гибели своего отца. Я подумал, что она бы никогда не простила себе этого. А если меня в эту минуту преследовали еще и другие, то зачем я иду к Алану? Что я принесу ему, кроме опасности? Может Ли это быть мне приятно?

Я был уже на западном краю леса, когда эти два соображения вдруг поразили меня. Ноги мои сами собой остановились и сердце тоже. «Что за безумную игру я веду?» — подумал я и сейчас же повернулся, собираясь пойти в другое место.

Повернувшись,я увидел перед собой Сильвермилльс.Тропинка, обогнув деревню, образовала изгиб, но вся была на виду. На ней никого не было видно: ни гайлэндеров, ни лоулэндеров. Вот то выгодное стечение обстоя­тельств, которым мне советовал воспользоваться Стюарт! Я сбоку обогнул запруду, осторожно обошел вокруг во­сточного угла, прошел его насквозь и вернулся к запад­ной опушке, откуда снова мог наблюдать за дорогой, не будучи виден сам. Она была свободна. Я начинал успо­каиваться.

Более часа сидел я,спрятавшись между деревьями,и ни заяц, ни орел не могли наблюдать внимательнее. Когда я засел там, солнце уже зашло, но небо еще золо­тилось и было светло. Однако не прошло и часа, как очертания предметов стали смутными, и наблюдение становилось трудным. За все это время ни один человек не прошел на восток от Сильвермилльса, а те, которые шли на запад, были честными поселянами, возвращаю­щимися с женами на отдых. Если бы меня даже пресле­довали самые хитрые шпионы во всей Европе, то и тогда, подумал я, было бы невозможно догадаться, где я нахо­жусь. И, войдя немного глубже в лес, я прилег и стал ждать Алана.

Я напрягал свое внимание насколько мог и стерег не только дорогу, но и все кусты и поля, которые мог охва­тить глазом. Первая четверть луны сверкала между деревьями.Все кругом дышало сельской тишиной. Лежа на спине в продолжение трех или четырех часов, я имел прекрасный случай обдумать все свое поведение.

Сначала мне пришли в голову два соображения: во-первых, я не имел права идти в этот день в Дин, и, во-вторых, если я все-таки пошел туда, я не имел права теперь находиться здесь. Из всех лесов Шотландии имен­но этот лес, куда должен был прийти Алан, был, есте­ственно, запретным местом для меня. Я соглашался с этим и все-таки оставался в лесу, удивляясь сам себе. Я подумал о том, как дурно обошелся с Катрионой в эту самую ночь, как болтал ей о двух жизнях,за которые я отвечаю, и этим вынудил ее ухудшить положение ее отца. А теперь я опять рисковал этими жизнями из-за одного своего легкомыслия. От спокойной совести зависит храб­рость. Как только предо мной обнаружилось мое поведе­ние, мне показалось, что я, безоружный, стою среди опас­ностей. Я вдруг присел. Что, если я пойду к Престонгрэнджу, увижусь с ним, что очень легко сделать, пока он еще не спит, и изъявлю ему свою полную покорность? Кто осудил бы меня? Не Стюарт. Мне стоило только сказать, что за мной гнались, что я отчаялся выбраться из своего тяжелого положения и поэтому сдался. Но Катриона? Здесь у меня опять был готов ответ: я не мог допустить, чтобы она предала своего отца. Итак,я в одну минуту мог избавиться от забот, которые, по правде ска­зать, были не моими: снять с себя обвинение в аппинском убийстве, освободиться от всех Стюартов и Кемпбеллов, вигов и тори всей страны, жить по собственному усмотре­нию, наслаждаться своим богатством и умножать его, посвятить свои досуги ухаживанию за Катрионой, что, во всяком случае,было для меня более подходящим за­нятием, чем скрываться подобно вору, возобновив, быть может, ту ужасную жизнь, которую я вел, бежав с Ала­ном.

Такая капитуляция не показалась мне постыдной; я только удивлялся, что раньше не додумался до этого. Потом я стал искать причины такой внезапной перемены в моих убеждениях. Сначала я подумал, что причина всего этого заключалась в том, что я пал духом, а это, в свою очередь, было следствием беспечности, порожден­ной старым, широко распространенным среди людей гре­хом —слабохарактерностью. Следуя только по приятно­му пути, отдаваясь влечению к молодой девушке, я совершенно позабыл о чести и подвергнул опасности жизнь Джемса и Алана. А теперь я хочу выпутаться из затруднения тем же способом. Нет, вред, нанесенный делу моим эгоизмом, должен быть исправлен. Я принял решение,которое мне менее всего нравилось:уйти из лесу, не дождавшись Алана, и отправиться одному дальше, в темноту, где меня ждали тревога и опас­ности.

Я так подробно описал ход моих размышлений пото­му, что считаю это полезным для молодых людей. Но говорят, что есть свои резоны, чтобы сажать капусту, и что даже в религии и этике есть место для здравого смысла. Час прихода Алана был уже близок, и месяц успел спрятаться. Если я уйду, то мои соглядатаи могут не заметить меня в темноте и по ошибке напасть на Ала­на; если же я останусь, то смогу, по крайней мере, пре­достеречь моего друга и спасти его. Потворствуя своим слабостям, я рисковал жизнью другого человека. Было бы неразумно подвергать его снова опасности только потому, что я желал искупить свою ошибку. С этими мыслями я встал со своего места, потом сел снова, но уже в другом расположении духа, в равной мере удив­ляясь тому, что я поддался слабости, и в то же время радуясь вновь обретенному спокойствию.

Вскоре в чаще послышался шорох. Приложив губы почти к земле, я просвистел одну или две ноты Алановой песни. Последовал такой же осторожный ответ, и вскоре мы с Аланом столкнулись в темноте.

— Ты ли это, наконец, Дэви? — прошептал он.

— Я самый,— отвечал я.

— Боже, как мне хотелось тебя увидеть! — сказал он.— Время тянулось бесконечно долго. Целыми днями я прятался в стоге сена, в котором не мог разглядеть даже своих пальцев. А потом эти часы, когда я ждал тебя, а ты все не приходил! Честное слово, ты пришел не слиш­ком рано! Ведь завтра я уезжаю! Что я говорю— завтра? Сегодня, хотел я сказать!

— Да, Алан, сегодня,—сказал я.—Теперь уже, вер­но, позже двенадцати, и вы уедете сегодня. Длинный вам путь предстоит!

— Мы прежде хорошенько побеседуем,— сказал он.

— Разумеется, и я могу рассказать вам много инте­ресного,— ответил я.

Я довольно сбивчиво рассказал ему обо всем, что произошло. Однако, когда я кончил, ему все было ясно. Он слушал, задавал очень мало вопросов, время от вре­мени от души смеялся, и его смех в особенности здесь, в темноте, где мы не могли видеть друг друга, был мне необыкновенно приятен.

— Да, Дэви, ты странный человек,— сказал он, когда я кончил свой рассказ,—ты порядочный чудак, и я не желал бы встречаться с подобными тебе. Что же касает­ся твоей истории, то Престонгрэндж— виг, такой же, как и ты, и потому я постараюсь поменьше говорить о нем, и, честное слово, я верю, что он был бы твоим лучшим другом, если бы ты только мог доверять ему. Но Симон Фрэзер и Джемс Мор— скоты, и я называю их именем, которое они заслужили. Сам черт был отцом Фрэзеров— это всякий знает. Что же касается Грегоров, то я не выносил их с тех пор, как научился стоять. Я помню, что расквасил одному из них нос, когда еще был так не тверд на ногах, что сидел у него на голове. Отец мой— упокой его господь!— очень гордился этим, и, признаюсь, имел основание.Я никогда не стану отрицать,что Робин не­дурной флейтист,— прибавил он.— Чго же касается Джемса Мора, то черт бы его побрал!

— Мы должны обсудить один вопрос,— сказал я.— Прав или не прав Чарлз Стюарт? Только ли за мной они гонятся или за нами обоими?

— А каково ваше собственное мнение, многоопытный человек? — спросил он.

— Я не могу решить,— ответил я.

— Я тоже,— сказал Алан.— Ты думаешь, эта девуш­ка сдержит слово?— спросил он.

— Да,— ответил я.

— Ну, за это нельзя ручаться,— сказал он.— И, во всяком случае, все это дело прошлое: рыжий слуга Джемса уже давно успел присоединиться к остальным.

— Как вы думаете, сколько их?— спросил я.

— Это зависит от их намерений,— ответил Алан.— Если они хотят поймать только тебя, то пошлют двух-трех энергичных и проворных малых, а если рассчиты­вают и на меня, то пошлют, наверное, десять или две­надцать человек,— прибавил он.

Я не мог сдержаться и рассмеялся.

— Я думаю, что ты своими глазами видел, как я за­ставил отступить такое же количество противников и даже больше! — воскликнул он.

— Это теперь не имеет значения,— сказал я,—так как сию минуту они не гонятся за нами.

— Ты так думаешь? — спросил он.— А я нисколько не удивился бы, если б они теперь сторожили этот лес. Видишь ли, Давид, это все гайлэндеры. Между ними, вероятно, есть и Фрэзеры, есть кое-кто из клана Грего­ров, и я не могу отрицать, что и те и другие, в особенно­сти Грегоры, очень умные и опытные люди.Человек мало что знает, пока не прогонит, положим, стадо рогатого скота на протяжении десяти миль в то время, когда разбойники гонятся за ним. Вот тут-то я и приобрел боль­шую часть своей проницательности. Нечего и говорить, это лучше, чем война. Но и война тоже хорошее дело, хотя, в общем, довольно скучное. У Грегоров была боль­шая практика.

— Без сомнения, в этом отношении многое упущено в моем воспитании,— сказал я.

— Я постоянно вижу это на тебе,— возразил Алан.— Но вот что странно в людях, учившихся в колледже: вы невежественны и не хотите признаться в этом. Я не знаю греческого и еврейского, но, милый мой, я сознаю, что не знаю их,— в этом вся разница. А ты лежишь на живо­те вот тут в лесу и говоришь мне, что избавился от всех Фрэзеров и Мак-Грегоров. «Потому что я не видел их»,— говоришь ты. Ах ты глупая башка, ведь быть невидимы­ми— это их главный способ действий.

— Хорошо, приготовимся к худшему,— сказал я.— Что же нам делать?

— Я задаю тебе тот же вопрос,— ответил он.— Мы могли бы разойтись. Это мне не особенно нравится, и, кроме того, у меня есть основания возражать против этого. Во-первых, теперь совершенно темно, и есть неко­торая возможность улизнуть от них. Если мы будем вместе, то пойдем в одном направлении; если же порознь, то в двух: более вероятия наткнуться на кого-нибудь из этих джентльменов. Во-вторых, если они поймают нас, то дело может дойти до драки, Дэви, и тогда, признаюсь, я был бы рад тому, что ты рядом со мной, и думаю, что и тебе не помешало бы мое присутствие.Итак,по-мо­ему, нам надо немедленно выбраться отсюда и напра­виться на Джиллан, где стоит мой корабль. Это напом­нит нам прошлые дни, Дэви. А потом нам надо поду­мать, что тебе делать. Мне тяжело оставлять тебя здесь одного.

— Будь по-вашему! — сказал я.— Вы пойдете туда, где вы остановились?

— На кой черт!— сказал Алан.— Хозяева, положим, относились ко мне недурно, но, думаю, очень бы разоча­ровались, если б снова увидели меня, так как при тепе­решних обстоятельствах я не могу считаться желанным гостем. Тем сильнее я жажду вашего общества, мистер Давид Бальфур из Шооса,— гордитесь этим! С тех пор,как мы расстались у Корсторфайна, я, кроме двух раз­говоров с Чарлзом Стюартом здесь, в лесу, не говорил почти ни слова.

С этими словами он поднялся с места, и мы стали потихоньку двигаться по лесу в восточном направлении.