256 В. М. Алпато(

о бозначения, изобретатели их алфавитов интуитивно определяли количе ство фонем данного языка и каждую фонему обозначали особым знакоь — буквой». Этот факт уже отмечался в данной книге там, где речь шла < лингвистических традициях, и Н. Ф. Яковлев был одним из первых, ктс это заметил. Букв всегда значительно меньше, чем применяемых для тоге же языка транскрипционных знаков. Тот же подход, что был у изобрета­телей уже существующих алфавитов, должен быть и у лингвиста, констру­ирующего алфавиты, но количество букв уже определяется не интуитивно, а осознанно, на основе научной теории.

Далее автор переходит к выделению собственно «математической фор­мулы построения алфавита». Он указывает, что всегда принципиально воз­можен алфавит, в котором отношение между буквой и фонемой взаимно однозначно, однако для многих языков число букв можно минимизировать, если там многие фонемы противопоставлены по одному и тому же призна­ку. Н. Ф. Яковлев исходил из принципа, используемого в русском алфавите, где вместо особых букв для твердых и мягких фонем используются сопря­женные с ними пары букв для гласных (а—я, у—ю и др.). В результате выводится формула:

А = С + Г — С + Г' + 1,

где А — общее число букв, С — число согласных фонем, Г — число гласных фонем. С — число согласных фонем, противопоставленных по твердости— мягкости, Г' — число сочетающихся с ними парных вариантов гласных фонем. Кроме того, необходима одна буква (мягкий знак) для разграниче­ния твердых и мягких фонем не перед гласными. В других случаях, во-первых, вместо твердости—мягкости может быть какой-то другой признак, во-вторых, в каких-то случаях может быть целесообразным экономить на гласных за счет согласных, поэтому формула в общем виде выглядит так:

А = С + Г± С'±Г + 1.

Н. Ф. Яковлев далее прилагает эту формулу к ряду языков разного фоно­логического строя, где эта формула дает ту или иную экономию.

Для современного читателя, привыкшего к сложным математическим моделям языка, арифметическая формула Н. Ф. Яковлева выглядит прими­тивной, однако в 1928 г. вопрос о применении даже такой математики к гуманитарным наукам еще выглядел дискуссионным (тремя годами позже и Е. Д. Поливанов одну из статей в книге «За марксистское языкознание» озаглавил «И математика может быть полезной», хотя и там речь идет о достаточно простой математике). Н. Ф. Яковлев вполне справедливо считал, что «гуманитарные дисциплины, принципиально не отличаясь от естествен­но-исторических наук, допускают применение математических формул и способны послужить теоретической базой для создания специальных при­кладных гуманитарных дисциплин». Однако, безусловно, «любая формула требует предварительного исчисления реальных величин, получаемых с помощью исследования соответствующих конкретных объектов». Напри­мер, если формула — фонологическая, требуется предварительное знание фонологии языка. Математика всегда — лишь вспомогательное средство.

Советское языкознание 20—50-х годов 257

В отличие от идей Н. Трубецкого и Р. Якобсона, идеи Н. Ф. Яковлева не получили известности за пределами страны, где были высказаны. В то же время они прямо повлияли на формирование концепции советских лингвистов, в основном бывших несколько моложе Н. Ф. Яковлева. Эта группа лингвистов получила название Московской фонологической шко­лы, хотя ее представители внесли вклад далеко не в одну фонологию.

МОСКОВСКАЯ ФОНОЛОГИЧЕСКАЯ ШКОЛА

Концепция Московской фонологической школы в основных своих чертах сложилась в начале 30-х гг., прежде всего в стенах недолго про­существовавшего и закрытого по требованию марристов Научно-иссле­довательского института языкознания в Москве; однако в печати идеи школы в основном были высказаны позже: в 40-е и даже в 50-е гг. В состав школы вошла группа молодых лингвистов, в большинстве рабо­тавших в упомянутом институте. Это были Петр Саввич Кузнецов (1899—1968), Александр Александрович Реформатский (1900—1978), Рубен Иванович Аванесов, впоследствии член-корреспондент АН СССР (1902—1982), Владимир Николаевич Сидоров (1903—1968). Все они получили образование в МГУ уже в послереволюционное время, их учи­телями были ученые фортунатовской школы, в частности Д. Н. Уша­ков. К ним присоединился и старший по возрасту, но активно начав­ший заниматься лингвистикой в это же время Алексей Михайлович Сухотин (1888—1942).

Все эти ученые занимались не только фонологией. П. С. Кузнецов — автор книг по истории русского языка и русской диалектологии, работ по проблемам теории грамматики. А. А. Реформатский знаменит выполнен­ным на очень высоком научном уровне учебником «Введение в языкове­дение», выдержавшим четыре издания. У Р. И. Аванесова немало работ по произносительным нормам русского языка, долгое время он возглавлял работы по русской диалектологии в нашей стране. В. Н. Сидорову при­надлежит одно из лучших описаний русской морфологии. A.M. Сухотин активно участвовал под руководством Н. Ф. Яковлева в разработке алфа­витов, он также известен как переводчик на русский язык книг Ф. де Сос-сюра и Э. Сепира. Однако наибольшее теоретическое значение имели их работы по фонологии, где в 30—40-е гг. все указанные языковеды выступа­ли с единых позиций. В 50-е гг. с несколько иными взглядами начал вы­ступать Р. И. Аванесов, см. его изданную в 1956 г. книгу «Фонетика совре­менного русского литературного языка». Остальные основатели школы продолжали отстаивать свою точку зрения до конца жизни, их идеи были продолжены фонологами следующего поколения (М. В. Пановым, В. К. Жу­равлевым и др.). Близок к данной школе был и Александр Иванович Смирницкий (1903—1954), занимавшийся преимущественно не фонологи­ей, а теорией грамматики.

17—1489

258 В. М. Алпатов

Ф онологи Московской школы бесспорно принимали такие идеи сос-сюровской лингвистики, как разграничение языка и речи и «понимание языка как системы „значимостей,, (соотносящихся со всей системой)»; именно это называл крупнейшими достоинствами книги Ф. де Соссюра ее переводчик А. М. Сухотин. В то же время А. М. Сухотин, как и его колле­ги, не принимал идеи о несистемности диахронии и подчеркивал, что Ф. де Соссюр «в самый термин „фонема" вкладывает недостаточно ясное содер­жание и не делает всех вытекающих выводов».

В области фонологии данные ученые развивали идеи Н. Ф. Яков­лева, большое влияние на их концепцию также оказал Н. Трубецкой. Главными их оппонентами были Л. В. Щерба и его ученики, исходив­шие из слишком «физикалистской» и недостаточно функциональной, по мнению Московской школы, концепции. Как пишет А. А. Реформат­ский в связи с различиями позиций Ленинградской и Московской школ, «в этих двух направлениях речь идет о разных предметах: в Ленин­градской школе — о звуковом типе реальных звучаний в речи без уче­та роли данных явлений в морфеме, а в Московской школе — о „под­вижном элементе морфем", о единице, получающей „языковую ценность" и „рассматриваемой лингвистически" без всякой оглядки на „звуковой тип"». Для Московской школы первые гласные в словах вода и воды относятся к одной фонеме, а русские и и ы представляют собой, несмот­ря на заметные фонетические различия, варианты одной фонемы. Как указывал А. А. Реформатский, разное понимание фонемы тесно связано с той или иной областью применимости лингвистики. Например, для техники связи подходит ленинградское понимание фонемы, но для кон­струирования алфавитов нужна именно московская фонологическая концепция, ср. морфологический принцип русской орфографии.

Наиболее четко и компактно фонологическая концепция Москов­ской школы была изложена в статье П. С. Кузнецова «Об основных по­ложениях фонологии», впервые опубликованной в журнале «Вопросы языкознания», 1959, № 2 (статья перепечатана в упомянутой выше хре­стоматии А. А. Реформатского). Здесь П. С. Кузнецов предлагает аксио­матический подход к выделению основных лингвистических и, в част­ности, фонологических понятий, следуя за К. Бюлером (указывая при этом, что аксиоматика К. Бюлера «не является аксиоматикой в строгом смысле слова»). В соответствии с аксиоматическим подходом выделяют­ся первичные, считающиеся заранее заданными понятия: для фоноло­гии это язык и речь в соссюровском смысле, а также слово, значение слова, морфема, значение морфемы; заранее задано и множество языков и диалектов. При таком подходе позиции П. С. Кузнецова неожиданно сближаются с весьма далекой концепцией 3. Харриса, допускавшего воз­можность морфологического анализа, независимого от фонологии, хотя никем реально такой анализ не проводился.

Советское языкознание 20—50-х годов 259

К числу первичных неопределяемых понятий у П. С. Кузнецова так­же относится фонетическое (не фонологическое!) понятие звука речи. Ав­тор статьи исходит из допущения того, что текст уже сегментирован на звуки (Московская школа в целом больше занималась парадигматикой фонем, чем их синтагматикой, и не выработала столь детальных процедур сегмен­тации, какие есть у Н. Трубецкого или дескриптивистов).

Следующее понятие, уже требующее определения, — это понятие звука языка: «Звуком языка называется множество звуков речи, частью тождественных, частью близких друг другу в артикуляционно-акусти-ческом отношении, которые встречаются в самых различных речевых потоках, в составе самых различных значимых единиц (слов, морфем)». То есть звук языка — это типизированный звук речи, множество звуков речи, различия между которыми вообще не значимы для лингвистики. В какой-то степени звук языка сопоставим с фонемой по Л. В. Щербе. Как указывает П. С. Кузнецов, обобщение звуков речи в звуке языка может основываться как на показаниях прибора или ощущениях линг­виста с «тонким в лингвистическом отношении слухом», так и на «ощу­щении говорящих на данном языке». Таким образом, и Московская школа не вполне отказывалась от учета мнения говорящего. Однако оно было нужно лишь для выделения звука языка, который еще не фонема и относится к фонетике, а не фонологии.

В отличие от звука языка фонема — собственно фонологическая единица, «каждый язык или диалект обладает определенным конеч­ным числом отличных друг от друга фонем». Согласно П. С. Кузнецову, «каждая фонема представляет собой некоторый класс звуков речи... фонемы и звуки языка могут представлять собой классы взаимно пере­секающиеся». Как и для пражцев, для П. С. Кузнецова выделение фо­нем основано на их участии в смыслоразличении: «Принадлежность различных звуков речи к одной фонеме определяется не артикулятор-но-акустической близостью их... а положением звуков речи в морфе­ме». Далее предлагается весьма разработанная процедура, на основании которой можно отождествлять в качестве разновидностей одной фоне­мы звуки, занимающие одинаковое место в морфеме независимо от по­зиции последней, см. упоминавшиеся выше примеры типа вода — воды; наличие же минимальных пар и здесь используется как критерий вклю­чения звуков в разные морфемы.

Фонемы и звуки языка могут совпадать между собой в том случае, если фонемы не имеют позиционных вариантов. Однако возможны, а для такого языка, как русский, и типичны пересечения фонем и звуков языка. Первые гласные в русских словах вода и трава — одинаковые звуки языка, но разные фонемы, ср. воды, но травы. Среди вариантов фонемы допускается и нулевой: костный (фонетически коснъй), ср. кость. Но принадлежность звука к фонеме может быть неясной, как в первом гласном слова собака. Такая неясная группа именовалась в

17*

260 В. М. Алпатов

М осковской фонологической школе гиперфонемой, в данном примере — гиперфонема а—о.

В данной статье надо отметить и спор с уже существовавшим поло­жением Р. Якобсона, Г. Фанта и М. Халле о фонеме как пучке дифферен­циальных признаков (о нем ниже, в главе о Р. Якобсоне). П. С. Кузне­цов считал, что система таких признаков — «существенная категория фонологии, но устанавливать ее для данного языка можно лишь тогда, когда определена система фонем этого языка и отношения между ними».

РАЗВИТИЕ ТИПОЛОГИИ В СССР. И. И. МЕЩАНИНОВ

Вклад в науку внесли не только противники марризма или лингви­сты, игнорировавшие его, но и ученые, в той или иной степени принадле­жавшие к марристскому лагерю. Особенно это относилось ко второй поло­вине 30-х гг. и к 40-м гг., когда после смерти Н. Я. Марра в 1934 г. его последователи старались как-то примирить его учение с наукой и изба­виться от явной фантастики. Особо здесь следует назвать ближайшего сотрудника Н. Я. Марра и его преемника по руководству советским язы­кознанием академика Ивана Ивановича Мещанинова (1883—1967).

И. И. Мещанинов принадлежал к поколению А. М. Пешковского и Л. В. Щербы, однако выдвинулся как языковед значительно позже, к 1930-м годам. Он не имел специального лингвистического образования, сменил несколько научных специализаций (юрист, историк, археолог) и окончательно сосредоточился на языкознании, уже когда ему было далеко за сорок лет. Долгое время он работал под руководством Н. Я. Марра, испытал влияние его идей. Его первые лингвистические публикации представляли собой популяризацию «нового учения о языке». Однако после смерти учителя И. И. Мещанинов в значительной степени ото­шел от его взглядов. В это время появляются три наиболее важные его книги: «Общее языкознание» (1940), «Члены предложения и части речи» (1945) и «Глагол» (1949), оказавшие заметное влияние на советскую лингвистику того времени. После выступления И. В. Сталина против марризма в 1950 г. И. И. Мещанинов и его книги подверглись ожесто­ченной критике, ученый лишился своего руководящего положения в науке. Он продолжал работать, но его публикации 50—60-х гг. не были столь значительны, как упомянутые выше книги. Три главных труда И. И. Мещанинова были переизданы в 70—80-е гг., введение к книге «Общее языкознание» включено в хрестоматию В. А. Звегинцева.

Первоначальной идеей, обусловившей направление научных поис­ков И. И. Мещанинова, была возрожденная Н. Я. Марром идея стадиаль­ного развития языков, отражающего развитие человеческого мышления. Но во времена В. фон Гумбольдта стадии искали в морфологии (резуль­татом стало выделение флективных, агглютинативных и изолирующих языков). К XX в. уже окончательно стало ясно, что выделенные первыми

Советское языкознание 20—50-х годов 261

т ипологами действительно существенные различия между языками ни­как не связаны с этапами развития мышления и что изолирующий ки­тайский язык ничуть не примитивнее флективного латинского. Н. Я.Марр выдвинул идею поиска стадий в синтаксисе, которую пытался реализо­вать И. И. Мещанинов. Но логика научного исследования привела уче­ного к постепенному отказу от идей стадиальности. Эти идеи занимают ведущее место в его публикациях 30-х гг., менее значимы в «Общем языкознании» и почти исчезают в книгах, изданных после войны. Их место занимает разработка проблем синтаксической типологии, ранее мало изученных. И. И. Мещанинов может считаться одним из основате­лей синтаксической типологии наряду с Э. Сепиром, оказавшим на него несомненное влияние своими концепциями. Помимо них И. И. Мещани­нов развивал идеи, выдвинутые немецким исследователем кавказских языков А. Дирром (1867—1930).

И. И. Мещанинов в большей степени, чем многие другие лингвисты первой половины XX в., стремился учитывать материал как можно больше­го числа языков. В предисловии к книге «Общее языкознание» он подверг резкой критике «индоевропейское общее языкознание», тяготеющее до сих пор над мыслью научного работника». Слишком большую ориентацию на индоевропейские языки и их особенности он отмечал у Ф. де Соссюра и даже у Э. Сепира, активно использовавшего материал индейских языков. Во всех своих книгах И. И. Мещанинов активно использовал наравне с данны­ми русского, французского, немецкого языков материал языков иного строя, особенно языков народов СССР: кавказских, тюркских, монгольских, язы­ков крайнего северо-востока Азии (так называемых палеоазиатских). Важ­но его заключение о том, что многие привычные для европейца явления, в частности так называемый номинативный строй предложения (см. ниже), — лишь типологическая особенность некоторых языков мира; в других же языках синтаксический строй может быть совсем другим. Правда, там, где И. И. Мещанинов сохранял стадиальные представления, и у него индоевро­пейские языки оказывались самыми продвинутыми.

В книге «Общее языкознание» автор сводит свою задачу к рассмотре­нию на разнообразном языковом материале проблемы «двух основных единиц речи» — слова и предложения. Подчеркивается, что эти две едини­цы неразрывно связаны: «слово практически не существует вне предложе­ния» (хотя и может рассматриваться изолированно, например, в словаре), а «предложение, взятое без слов», невозможно вообще. В связи с этим выде­ляются два основных раздела лингвистики: лексика и синтаксис (наряду с фонетикой, которой И. И. Мещанинов специально не занимался). Лекси­ка изучает форму и содержание слова, включая в себя помимо лексичес­кой семантики и словообразование. Синтаксис изучает форму и содержа­ние предложения, включая в себя помимо традиционной синтаксической проблематики также и синтаксическое словоизменение (формы падежа, лица, числа и т. д.). При таком подходе морфология как особая область