КОН ПСИХОЛОГИЯ ВОЗРАСТА1

Появление портрета, жанровой живописи — яв­ный признак интереса к человеческой индивидуально­сти. Портрет может подчеркнуть как социально-типи­ческие свойства персонажей, их социальный статус и приписываемые их сану добродетели (достаточно вспомнить изображения донаторов в средневековой живописи или изображения царственных особ), так и особенность, неповторимость изображаемого лица; раскрыть внутренний мир или зафиксировать свойства но современный человек мало задумывается о том, что люди прошлых веков мыслили о себе совершенно в иных категориях, чем это принято сегодня. Любопытно, что в современных исторических романах этот феномен со­вершенно упускается из вида, отчего создается впечат­ление, что самосознание как бы и не менялось от века к веку. О мыслях и чувствах исторических персон мы часто узнаем не из оригинала (дневников, писем, автор­ских произведений), а из последующих авторских лите­ратурных источников, в которых граница между вооб­ражением и представлением весьма условна.

Реконструируя образ человека, свойственный той или иной культуре, исследователи обращаются к фи­лософии, религии, этнографии, искусству, оригиналь­ной литературе. Для социальной и исторической пси­хологии важными источниками понимания личности являются этнографические данные, миф, сказка, геро­ический эпос, лирика, в которых отражается и процесс выделения индивида из рода, и преломление этого процесса в самосознании. Существенным в историко-культурном анализе личности является и изучение изображений человека, способов его художественной индивидуализации и типизации. Наскальные надписи, в которых вавилонские цари увековечивали свои дея­ния, древнеегипетские надгробия, дружеская перепис­ка, лирические сонеты и баллады, автобиографическая проза — все это способно дать информацию, глубинно раскрывающую личность современников определен­ных эпох. Разные цели и разные способы самовыра­жения авторов добавляют индивидуацию в этот про­цесс, ведь речь, обращенная к потомкам, исповедь перед Богом, раскрытие души другу или внутренний диалог с самим собой — это и функционально, и пси­хологически разные явления.

Появление портрета, жанровой живописи — яв­ный признак интереса к человеческой индивидуально­сти. Портрет может подчеркнуть как социально-типи­ческие свойства персонажей, их социальный статус и приписываемые их сану добродетели (достаточно вспомнить изображения донаторов в средневековой живописи или изображения царственных особ), так и особенность, неповторимость изображаемого лица; раскрыть внутренний мир или зафиксировать свойства его внешности; он может быть возвышающим и разоб­лачительным.

Один из важных аспектов социокультурного ана­лиза «Я» — процесс индивидуализации человека. Воп­рос, что возникло раньше — индивидуальное «Я» или групповое «Мы», в философско-методологическом пла­не решен в пользу «Мы», однако ответ на этот вопрос не кажется столь однозначным, если, как предлагает И.С. Кон, рассматривать его на лингвистическом и психологическом уровнях.

Так, личные местоимения и грамматические лица в языке связаны неразрывно: «Я» — тот, кто говорит, «Ты» — тот, кому говорится, «Он» — о ком говорит­ся. При этом, как доказывает Э. Бенвенист, лицами являются только «Я» и «Ты», которые, в отличие от безличного «Он» уникальны и взаимообратимы. Что же касается «Мы», то оно обозначает не множествен­ность «Я», а либо «Я + Вы» (инклюзивная форма), либо «Я + Они» (эксклюзивная форма); кроме того, «Мы» функционирует еще раз как размытое «Я», раздвинутое за пределы лица (например, монаршее или авторское «Мы»). Наука не знает ни одного язы­ка, в котором «Мы» заменяло бы «Я»; не наблюдает­ся этого и в развитии детской речи. Психологически же вопрос состоит не в том, что возникает раньше, а в том, как меняется содержание понятий «Я» и «Мы», по каким признакам и насколько отчетливо они на­чинают различаться.

Архаичное сознание (его еще нельзя в полной мере называть самосознанием) обладало своеобразными характеристиками.

Первое его свойство — высокая степень слияния индивида с окружающей его природой, переживание зависимости от сил природы. Человек как бы продол­жает собой природу, среду. В ряде древних религий душа, этот прообраз «активного Я», выступает как внеиндивиду-альная «жизненная сила», соединяющая человека с при­родой, космосом, а не обособляющая его. Некоторые ее элементы даже мыслятся находящимися вне человека.

Для примера достаточно вспомнить древних егип­тян, представлявших себе структуру человека как со­стоящую из материального тела, духовного тела, серд-

ца, двойника, души, тени, невидимой эфирной оболоч­ки (духа), формы и имени. Физическое тело кпа1 — нечто, подверженное тлению, распаду. В день похорон оно наделялось силой превращения в заЬи — духовное тело, которое достигло знания, силы и великолепия, в результате чего обретает длительность существования, возможность объединения с душой и общения с ней. В тесной связи с физическим и духовным телами ока­зывается сердце или та его часть, которая является вме­стилищем жизненной силы, добра и зла. И в дополне­ние к естественному и духовному телам человек имеет ка (приблизительно переводится как «образ», «гений», «двойник», «иероглиф», «характер» или «ментальные атрибуты») — вычлененную индивидуальность (персо-нальность), обладающую независимостью существова­ния. Она может свободно передвигаться с места на место, отделяя или соединяя себя с телом по собствен­ной воле.

Той части человека, которой египтяне приписы­вали вечность существования, было дано имя Ьа — сло­во, обозначающее нечто подобное понятиям «субтиль­ное», «благородное» (то, что раньше переводилось как «душа»). Ва не телесно, хотя и обитает в ка и в неко­тором смысле как носитель жизни человека обладает субстанцией и формой.

Следующий элемент — кпа1Ы1, или тень человека, которую египтяне считали частью человеческой струк­туры. Предполагалось, что тень обладает совершенно независимым состоянием, может сама отделяться от • тела и передвигаться, куда захочет. Еще одной суще­ственной и, видимо, бессмертной частью человека было кЬи (переводится как «нечто светящееся», «нимб», «ду­ховное начало», «интеллект») — если судить по смыслу слова, то это «светящаяся», или полупрозрачная, неося­заемая оболочка, или покрытие тела, часто изобража­емая в форме мумии. Одна из частей человека, как предполагалось, существовала на небе и называлась египтянами зекпет (переводится как «сила», «форма»). Наконец, имя человека геп тоже предполагалось суще­ствующим на небе. Все эти части в человеке нераздель­но связаны друг с другом, образуя личность как микро­косм, и хорошее состояние одной из них имело значе­ние для хорошего состояния других.

Представление о сложной структуре «Я» характерно практически для всех народов Тропической Африки. Так, представители сенегальской народности диола считают, что человек состоит из тела, души и мысли. Нигерийские йоруба выдг-ляютв «составечеловеческом» ара (тело), эми (дыхание жизни), оджиджи (двойника), ори (разум, поме­щающийся в голове), окон (волю, находящуюся в сердце) и несколько вторичных элементов, расположенных в других частях тела. Народность само (Верхняя Вольта) считают, что в человеке есть десять автономных элемен­тов: мэ (тело), мийя (кровь), ньисилэ (тень, отбрасываемая телом), татаре (телесное тепло и пот), сиси (дыхание), ньини (жизнь), йири (мысль), мэрэ (двойник) и, что уди­вительно, лэпэрэ (индивидуальная судьба)².

Вникая в египетские или африканские мифосис-темы, касающиеся структуры личности, не без удивле­ния констатируешь в них необыкновенную глубину проработки проблемы, может быть, утраченную после­дующим развитием психологического познания. Мно­жественность и одновременно слабая интегрированность компонентов самости создают впечатление неразвито­сти индивидуального самосознания, но это только на первый взгляд, поскольку каждая система представле­ний согласуется с этнокультурной картиной мира оп­ределенного народа и эпохи и адекватна им.

Наиболее яркое выражение это находит в анимис­тическом мышлении, населяющем природу божества­ми, демонами и духами. Действие природных сил объяс­няется фантастическими причинами, которые вычленя­ются и входят в обиход как одушевленность вещей и явлений. Древнейшие сказочные сюжеты доносят до нас эти архетипы: животные говорят друг с другом как люди;

²В этой связи вспоминается популярная теория габитуса французского социолога Пьера Бурдье. Термином «габитус» он обозначает глубоко укоренившийся в сознании и обусловленный социальным статусом его родителей, предыдущим жизненным опытом набор предрасположенностей (установок), существен­ным образом влияющих на всю последующую жизнь человека. Габитус не фатален, но может изменяться только в весьма незна­чительных пределах. Согласно этой теории, каждый человек всту­пает во взрослую жизнь заранее обреченным на удачу или, наобо­рот, на провал.

гром и молния вызываются человекоподобным суще­ством; болезни причиняются и излечиваются духами; мертвые и боги бредут неведомыми путями, сохраняя, однако, мысли, чувства, желания и надежды живых. Современное сознание в этом смысле более научно и позитивистски ориентировано, так как развивается под воздействием обучения, присвоения общественного опыта, выраженного в знаниях (понятиях, принципах, законах и т.д.), умениях и навыках.

Вторая характерная черта архаичного сознания — высокий уровень связи между индивидом и его соци­альным сообществом, интеграции личности и рода. Он связан с соплеменниками не в том смысле, что не видит и не осознает индивидуальных различий между членами племени, а в том, что его «Я» допускает срав­нение себя с другими членами общины только по огра­ниченному набору признаков, заданных самой общи­ной. Самосознание архаического человека было парти-куляристским: его племя было границей как по отношению к иноплеменникам, так и в отношении самого себя, и личность была безусловно подчиненной в мыслях, чувствах и поступках своему племени.

Индивид того времени еще не знает общего понятия «человек»; человек для него —только соплеменник (мож­но вспомнить оппозиции племенного сознания: люди-нелюди, живые-неживые люди, настоящие люди-немые, безъязыкие люди, истинные люди-варвары и т.д.). В силу этого партикуляризма индивид мерит самого себя огра­ниченной меркой: сравнивая себя с другими членами племени, он видит только количественные, но не каче­ственные различия. Сознавая, что он отличается от дру­гих, делает что-то лучше или хуже других и т.п. индивид тем не менее еще не считает себя «особенным». Отсю­да — несобранность его «Я», его зависимость от других, неспособность помыслить себя вне других.

Род указывает на происхождение и принадлеж­ность. Это существенное свойство тотемистической символики и ритуалов. Общий предок выступает как источник всех предписаний и начало всех правил со­вместной жизни. Его установления и санкции образуют «закон» и должны приниматься каждым. Это усиливает чувство сопринадлежности, повышает готовность к отождествлению себя с сообществом. Современное со- 00 знание, сохраняя свою зависимость от социального окружения, более универсально и планетарно — оно раздвигает границы родового сообщества и способно вместить в себя различные миры и системы.

Третьим свойством является высокая эмоциональ­ная чувствительность и аффективная напряжен­ность общения между людьми. Отчасти это обуслов­лено относительной нестабильностью жизненных ус­ловий. Неопределенность вызывает высокий уровень возбудимости и ускоряет порождение аффектов стра­ха или гнева. Современное сознание более стабильно, в частности, за счет выработки механизмов психологи­ческой защиты. Кроме того, современный человек силь­нее защищен от возможных опасностей технологичес­ким этосом цивилизации. В то же время современное сознание и более индифферентно, созерцательно, от­странение, менее подвержено эмоциональному «зара­жению». Но даже для современного человека немало­важную роль играет чувство «Мы» — эмоциональное переживание сопринадлежности к референтной груп­пе, чувство афилляции.

Четвертое свойство — большая образность и ико-ническая полнота воспроизведения содержания па­мяти и деятельности воображения. Это обусловлено характером жизненных переживаний человека (смерть близких, рождение нового человека, голод и нужда, опасность со стороны врагов и пр.), а также высоким уровнем эмоциональности и высокой пластичностью познания. Архаичное индивидуальное сознание стара­лось вместить в себя «весь» опыт племени, рода, об­щины. В распоряжении же современного сознания — различные системы сохранения и передачи информа­ции от письменности до компьютера, поэтому от него уже не требуется иконической полноты и непосред­ственной образности.

Все эти характеристики обусловлены условиями жизни первых людей. Во-первых, это объективная необходимость объяснять новое известным и таким образом снижать (или даже снимать) неопределенность и страх существования: неопределенность знания сни­мается определенностью веры, которая заполняет широкие пробелы в знаниях о природе и обеспечивает От надежность поведенческих решений. Современное

развитие науки снижает эту неопределенность, хотя и сохраняет ее переживание в различных уровнях тре­вожности у людей.

Во-вторых, это была сама организация совместной жизни. Отождествление индивида с родовыми прави­лами создает сеть социальных связей. С дифференци­ацией труда интересы членов племени расходятся. Но опасность разрыва социальных связей должна быть пресечена, поэтому для противодействия индивидуа­листическим тенденциям создается различная контр­мотивация, и в том числе и основанная на страхе. Да и трудность существования (неудачная охота, нападе­ние могучих хищников, засухи, периоды похолодания, болезни, эпидемии и гибель труднозаменимых членов группы) требовали поддержания коллектива. В совре­менном обществе можно говорить о нарастании про­цессов индивидуализации и монологизации сознания (в частности, в творчестве) и т.д.

Обобщенный образ «Я» предполагает развитое абстрактное мышление. Человек, который видит не лес, а деревья, не стадо, а коров, самого себя также рас­сматривает как совокупность отдельных свойств.

Современный человек почти не думает о том, что в XX в. где-то могло сохраниться сознание, характеризую­щееся перечисленными архаическими признаками. Но в начале 30-х гг. XX в. А.Р. Лурия провел исследования в отдаленных районах Узбекистана, попросив местных кре­стьян определить свой характер, указать, чем они отлича­ются от других, отметить свои достоинства и недостатки. Как и предполагалось, характер ответов зависел от уровня образованности и сложности социальных связей людей.

Неграмотные декхане из отдаленных кишлаков зачастую даже не могли понять поставленную перед ними задачу. Самоописание они нередко подменяли опи­санием конкретных материальных фактов своей жизни (например, в качестве «своего недостатка» называли «плохих соседей»). Характеристика других давалась им легче, чем самохарактеристика. Говоря о себе, они час­то ссылались на мнения окружающих, а характеристика собственных внутренних свойств обычно подменялась описанием внешнего поведения. А.Р. Лурия писал: «На _ известном этапе социального развития анализ своих ЬЗ

собственных, индивидуальных особенностей нередко заменялся анализом группового поведения и личное «Я» заменялось нередко общим «Мы», принимавшем форму оценки поведения или эффективности группы, в кото­рую входил испытуемый»³. Среди его испытуемых лишь у образованной части молодежи возникала дифферен­цированная оценка собственных качеств и свойств.

А.Р. Лурия проводит аналогии между историчес­кой эволюцией индивидуального сознания и развити­ем ребенка. Но дело не только в уровне интеллектуаль­ного развития. Влияет и уровень дифференциации социальных связей индивида и способ их символиза­ции в традиционной культуре. Индивидуальное «Я» не имеет на ранних стадиях социального развития само­довлеющего значения и ценности, потому что индивид интегрирован в общине не как автономный член, а как часть органического целого, немыслимая отдельно от него. Эта включенность является одновременно и син­хронической (судьба отдельного индивида неотделима от судьбы сородичей) и диахронической (он чувствует себя частицей многих поколений предков, начиная с родителей и кончая тотемными предками).

Жизнь древнего человека символизировалась как бесконечное повторение действий, совершающихся в далеком прошлом. Подражание предкам обеспечивало настолько полную идентификацию с ними, что инди­вид был не способен отличить свои деяния от деяний предков. Традиция переживалась как непосредствен­ная коммуникация: живые фактически чувствовали между собой присутствие предков; время неотделимо для них от преемственности поколений, отношения жизни и смерти мыслятся как органический, есте­ственный взаимопереход. Это не сознательное осмыс­ление корней или истоков, предполагающее понима­ние собственных отличий от прошлых поколений, а буквальное переживание прошлого в себе, тождествен­ности прошлого и настоящего. В такой ситуации инди­вид оказывается лично ответственным (не фигураль­но, а физически — через кровную месть, выкуп) не

только за себя, но и за всех соплеменников и предков. В то же время он нигде не выступает как единичный субъект; в каждом его поступке соучаствуют соплемен­ники, предки,духи, боги.

Насколько тесна связь с племенем, настолько же аморфна в это время структура собственного «Я». При­сущая многим древним верованиям идея перевоплоще­ния, переселения душ подчеркивает временность, отно­сительную ценность каждой конкретной персонифика­ции, а также утверждает слитность, «привязанность» индивида к роду. Такая же слиянность достигалась пере­дачей родовых имен: считалось, что вместе с именем человек получает и некоторые качества его прошлых носителей (осколки этой традиции ощущаются еще и в Средние века: например, если первый сын монарха, названный традиционным именем, был слаб здоровьем, это же имя давалось следующим одному-двум следую­щим родившимся мальчикам в роду, чтобы не пресека­лась линия родового имени правящей династии; именно поэтому родные братья королевской династии вполне могли носить одно и то же имя). Личные имена не просто обозначали индивида и его родовую принадлежность, но были его составной частью. Отсюда — сложная магия имен: тайные имена, смена имени с возрастом, с рожде­нием ребенка, с совершением определенного поступка (подвига), отождествляемая с качественным обновлени­ем индивида. В некоторых племенах рабы, женщины и дети вообще не имели личных имен, то есть им напря­мую отказывалось в праве на индивидуальное существо­вание (даже еще римские патриции «шутили», давая имена рабам в виде, например, междометий).

Имя — важная принадлежность человека, демон­страция его индивидуальной закрепленности в сооб­ществе и существенный элемент самоидентификации, выделения из сообщества. Не случайно древние егип­тяне в качестве одной из многих составляющих чело­веческой сущности называли теп — имя, которое пре­бывает на небесах, а у древних греков слово ОУО|Ш %г»рюу бозначало подлинное, истинное имя, более под­линное, чем другие имена и прозвища человека, изве­стные другим людям.

Мифологические и фольклорные источники демон- „ стрируют известный социо- и психолингвистический

сыном врача Никомаха, принадлежащего к роду Аск-лепиадов, и его отец именовался Никомах, сын Нико­маха, сына Махаона, сына Эскулапа (Асклепия). Самые дальние члены родословной вполне могли быть мифи­ческими персонажами. Каждое из древнегреческих то, что названо, начинает существовать вне зави­симости от того, существует ли у названного реальный денотат. парадокс сингулярного существования, согласно кото­рому Поэтому именование — важнейшая часть индивидуальной онтологии. Психологически имя как бы создает само именуемое. Так, в русских фольклорных текстах черт и леший забирают отданное им неосто­рожным словом; неосторожное бахвальство Змея рож­дает ему смертельного противника и т.д. Знание чьего-то имени оказывается равным знанию любых онтоло-гизируемых именем допущений реального. Интересно, что среди народных примет, предвещающих смерть, одной из распространенных считается быть окликну­тым и не увидеть при этом того, кто окликает.

Возникновение привычных нам имен, закрепление имени за человеком имеет собственную интересную историю. Летописи, буллы, разрядные и писцовые книги, родословные росписи, генеалогические табли­цы, материалы переписей, разнообразнейшие списки и т.п. служат важнейшими документами, иллюстриру­ющими процесс обретения людьми имен собственных. Остановимся лишь на некоторых фактах⁴.

В древних Афинах каждый новорожденный зачис­лялся во фратрию и род своего отца, а женщины с замужеством теряли свое прежнее родовое имя и пе­реходили в другую семью. Члены одного рода в Афи­нах не всегда были кровными родственниками, но все члены рода и даже фратрии верили в то, что они про­изошли от общего божественного или героического предка, культурного героя. Например, Аристотель был патронимических прозвищ (Асклепиады, Гесихиды, Псалихиды, Эвнеиды и др.) производились от имени мифического предка, считавшегося отцом и героем-эпонимом рода.

Почетные должности в Древней Греции закрепля­лись за определенными родами. Например, из Эвмол-пидов и Кериков выходили иерофанты и наблюдатели за мистериями Элевсинской Деметры, из Бутадов вы­биралась жрица Афины Паллады и жрец Посейдона Эрехтейского в Акрополе и т.д. Имена сохранили не­которые черты социального устройства общества. Так, к примеру, в греческих именах часто встречаются компоненты буле и агора. Буле — это совет вождей древнегреческого города, прообраз сената; агора — собрание народа, которое принимало или отвергало решение, подготовленное советом вождей. Греческий базилеус, как и славянский князь — это не царь, как принято думать сейчас, а всего лишь военачальник.

Римляне насчитывали около 300 родов; каждые 10 родов объединялись в курию, а каждые 10 курий со­ставляли племя. 100 латинских родов образовывали племя рамнов, из сабинян было образовано племя ти-циев, из ста родов, взятых из соседних племен, в том числе и этрусков — племя люцеров.

По свидетельству Цицерона, членом рода считал­ся только тот, кто носил родовое имя и был рожден от свободных родителей, чьи предки не были рабами и никогда не лишались гражданских прав. Счет потом­ства велся у римлян по мужской линии. Родовые име­на легко образовывались от имен предков и основате­лей рода. Так, потомки Эмилия звались Эмилиями. Если в семье была одна дочь, то она обычно звалась именем своего рода: так, дочь Марка Туллия Цицерона — Тул­лия, дочь Юлия Цезаря — Юлия, и это имя они сохра­няли после замужества. Если же в семье было две дочери, то они часто назывались просто Старшей и Младшей; если же было больше двух, их звали поряд­ковыми номерами — Прима, Секунда, Терция, Кварта, Квинта и т.д. (ласкательно — Тертулла, Квартилла, Квинтилла и т.д.).

У славян основной антропонимической единицей было личное имя. Известны, например, простые (Мал — древлянский князь (известно с 945 г.), Блуд, Боз (с 972 г.) — вождь антов), сложные (Всеволод, Мстислав, Доброгост, 00 Хвалибуд и т.п.) и двусловные (Волчий хвост — воевода Киевского князя Владимира) имена. Позднее к ним доба­вились скандинавские имена Игорь, Олег, Ольга, Глеб — так называемые династические имена.

В X — XIII в. в качестве личных имен применялись самые разнообразные слова бытового языка. До при­нятия христианства у родителей была значительно большая свобода выбора имени ребенку, а сам выбор характеризовался внешними, порой случайными, при­чинами или стремлением родителей вложить в имя, как в талисман, свои лучшие пожелания будущей жизни ребенка. По этим причинам разряд личных имен у восточных славян был очень многочисленным и разно­образным.

Реконструировать набор славянских имен до X в. почти невозможно, но для XV—XVI вв. А.М. Селищевым и Н.М. Тупиковым сделана попытка их возможной клас­сификации «по значению основы»: 1) обстоятельства появления нового члена семьи (найден, подкинут, взят у других), выражение ожидания и неожиданности появле­ния нового члена, чувство родителей (Найден, Прибыток, Жданко, Неждан, Важен, Любим и др); 2) профилактика (Бессон, Горе, Невзор, Негодяй, Грязной, Нелюб и т.д.); 3) семейные отношения, порядок и время рождения (Пер­вой, Третьяк, Субота, Неделя, Вешняк, Поздняк, Домаха, Домец и т.д.); 4) внешний вид, физические недостатки (Беззуб, Безнос, Брюхан, Глазатой, Головач, Горбач и др.); 5) свойства (Баламут, Булгак, Ведун, Веселой, Несмеян, Неупокой и пр.); 6) социальное и экономическое положе­ние (Холоп, Боярин, Селянин, Мещанин, Гольтепаит.д.); 7) профессия, занятия, должность (Гончар, Кожевник, Кузнец, Быкодер, Швец и т.д.); 8) пришельцы, место жи­тельства (Несвой, Ненаш, Инозем, Казанец, Каргополец, Ростовец, Муромец); 9) церковные отношения и элемен­ты (Аминь, Богомаз, Грешной, Грех, Двоекрещен, Поп, Распопа и др.); 10) насмешливые клички (Беспортошник, Болван, Олух, Ончутка, Семихвост, Кривой колпак); 11) животные (Баран, Барсук, Бык, Векша, Кобель, Ко­былица, Рыжая корова и т.п.); 12) птицы (Воробей, Го­лубь, Дрозд, Кур, Орел); 13) насекомые, пресмыкающие­ся (Блоха, Гнида, Жук, Комар, Мураш, Муха); 14) рыбы (Ерш, Рыба, Сом, Судак, Щука); 15) растения (Арбуз, Береза, Калина, Кочень, Орех, Репа и т.п.); 16) пища (Блин, Борщ, Гуща, Каша, Колоб, Коврига, Оладья, сахар, Сусло, Тюря, Горячие щи); 17) имена и прозвища по разным предметам (Алмаз, Башмак, Гвоздь, Голенище, Камень, Кнут, Чулок, Шуба и пр.); 18) татарские имена (Алай, Ахмат, Казыл, Касим, Кизилбай, Кипчак, Мамай); 19) имя народа (Варяжко, Гречанин, Казарин, Немчин, Русин, Татаринко, Черемисин).

Так, в одном из азбуковников XVI в. читаем: «Первых родов и времен человеци [...] до некоего времени даяху детем своим имена, якоже отец и мать отрочати изволят: или от взора и естества, или от времене, или от вещи, или от притчи... Такожде и словене прежде крещения их даяху имена детем своим сице: Богдан, Божен, Первой, Второй, Любим и ина таковы. Добра же суть и та».

Достоверно неизвестно, были ли в дохристианский период отчества, но уже в списке русских послов 945 г. при именах некоторых из них находятся отчества, а под 968 г. значится воевода «имянемъ ПрЪтичъ». Все ран­ние отчества, как правило, от неканонических имен, например: 1018 г. —посадник Костянтин, сын Добрынь; 1021 г. — Брячислав, сын Изяславль; 1055 г. — Изослав Ярославль, князь Киевский; 1064г.— Вышата, сын Остромир; 1097 г. — Сновид Изечевичь, конюх; 1102 г. — Прельсти Ярославец Святополчичь Ярослава Ярополчи-ча; 1138 г. — Юрий Володимеричь Мнонмашь. Однако в XII в. встречаются и отчества от заимствованных хрис­тианских имен: 1151 г. — Изяслав Давыдович; 1157 г. — Андрей Боголюбский Юрьев, сын Долгорукове и др.