51 Григорьев а. Д. Архангельские былины..., с. 202.

 

      Данило  просит  князя:  "А  ты  позволь  мне-ка  снять   платье

  богатырское, а да  одеть  мне-ка  скиму  да  нонь  калицкую"  --  и

  оставляет вместо себя своего сына "постоять Киеву обороною".  Битва

  с Кудреваном (Шаруканом) и Скурлой (Сугрой) произошла через 3  года

  (или через 7 лет) после ухода Данила в монахи. Отсюда  мы  получаем

  расчет былинной биографии Даниила: родился он в 1040 или  1044 г. и

  постригся в 1100 или 1104 г.; возвратился из Палестины в 1107 г.

      Есть  в  былине  еще   одна   деталь,   связывающая   былинного

  паломника с автором "Хожения". Родиной игумена  Даниила  все  давно

  считают Черниговщину, так как он сравнивал извилистую реку Иордан со

  Сновью, которая "лукаво течет". В  одном  из  вариантов  былины  об

  Даниле Игнатьевиче говорится о том, что он живет с молодой женой  в

  Чернигове. Сын его в своих молитвах на поле боя поминает не киевские

  церкви, а кафедральный собор Чернигова 52.

 

52 Рыбаков б. А. Древняя Русь, с. 119.

 

      Если былина сообщает нам о том, что  монах  и  паломник  Данило

  Игнатьевич был долгие годы богатырем и боярином (о последнем говорит

  упоминание отчества), то в строках  "Хожения"  игумена  Даниила  мы

  много раз убеждаемся в том, что автор  путеводителя  до  монашеской

  рясы носил богатырское платье: он много проехал верхом  по  знойным

  пескам Палестины, он "борзо" лазил по скалам ("по камению лезти  на

  ню, руками держася -- путь тяжек вельми!"), нырял на глубину  шести

  метров в горную реку ("измерих  и  искусих  сам  собою")  и  многие

  расстояния измерял воинской мерой -- "перестрелом" стрелы  "доброго

  стрельца", а там, где он мерил "своею пядью" или  "своею  саженью",

  мы,  зная  меру  этих  зданий,  видим,  что  Даниил   был   высоким

  широкоплечим человеком, размах рук которого на 6 см превышал среднюю

  величину сажени 53.

 

53 Рыбаков б. А. Русские системы мер длины XI--XV вв.: (Из

  истории народных знаний). -- СЭ, 1949, № 1.

 

      Таким    предстает    перед    нами    предполагаемый     автор

  замечательного трактата о русском язычестве.

      Напрасно Е. В. Аничков,  пытаясь  подражать  А.  А.  Шахматову,

  но-делая  это  крайне  неумело,  превратил  "Слово  об  идолах"   в

  "нагромождение разновременных вставок" и расчленил единый рассказ на

  мизерные куски, которые переставлял и выключал по своему вкусу.

      Трактат  Даниила,   может   быть,   и   не   отличается   такой

  безупречной литературной отшлифованностью,  как,  например,  "Слово

  Исайи пророка о поставляющих вторую трапезу Роду и  рожаницам",  но

  все его составные части вполне  логичны,  целостны  внутри  себя  и

  расположены в нужном порядке.

      На общем фоне обличения античного  язычества  Даниил  дает  три

  раздела, посвященные славянским верованиям. Первый раздел  содержит

  общий очерк русских языческих представлений и обрядов, изложенный с

  такою же степенью лаконичности, как и язычество эллинов.

      Второй, тоже предельно краткий,  раздел  дает  нам  драгоценную

  периодизацию, поражающую нас глубиной познаний автора. Третий раздел

  посвящен характеристике современного автору  состояния  религиозных

  воззрений русских людей начала XII  столетия,  в  сознании  которых

  наряду с христианством еще существовали и архаичные упыри, и Перун,

  и предшествовавший Перуну Род.

      После того как конспект греческого "Слова  Григория  Богослова"

  был дополнен этими тремя русскими разделами,  автор  решил  усилить

  отрицательное отношение к язычеству, сопричислив к нему и  Моамеда,

  и мерзкие обычаи сарацин, болгар и турок, "и олико их есть  в  вере

  той". Вспомним, что Даниил был свидетелем первого крестового похода,

  другом Балдуина ("познал мя бяше добре и люби мя велми")  и  хорошо

  знал о военном натиске неверных сарацин, который  в  преувеличенной

  форме отразился и в былине:  "Не  стало  в  Иерусалиме  четья-пенья

  церковного, звона колокольного от  Идолища  поганого".  Сарацинские

  приписки были откликом на ту  широкую  войну  против  христианского

  мира, которую вели тогда сарацины.

      "Слово об идолах" --  не  нагромождение  вставок  и  нескладных

  переводов, а  умный  и  логичный  конспект  трактата  о  язычестве,

  пополненный актуальными для эпохи крестовых походов выпадами против

  магометан.

Часть вторая:  ДРЕВНЕЙШИЕ СЛАВЯНЕ

 

       Глава пятая  ИСТОКИ СЛАВЯНСКОЙ КУЛЬТУРЫ

       Глава шестая ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКИЕ КУЛЬТЫ ПРАСЛАВЯН

 

 

Глава пятая:  ИСТОКИ СЛАВЯНСКОЙ КУЛЬТУРЫ

 

      Приступая к  сквозному  обзору  того  или  иного  тематического

  раздела истории славянства на  протяжении  нескольких  тысячелетий,

  каждый  исследователь  должен  изложить  свою   точку   зрения   на

  происхождение и исторические судьбы славян, очертить хронологические

  и территориальные рамки этих процессов  в  своем  понимании.  Проще

  всего было бы сослаться на  работы  тех  или  иных  исследователей,

  взгляды которых представляются  приемлемыми,  но,  к  сожалению,  в

  вопросах    славянского    этногенеза    существует    значительная

  разноголосица, и полностью  согласиться  с  тем  или  иным  автором

  безоговорочно не представляется возможным. Можно лишь взять наиболее

  обоснованные, солидно аргументированные элементы как  материал  для

  дальнейших   размышлений.   В   связи   с    отсутствием    единого

  всепримиряющего взгляда на эту  сложную  проблему  и  при  различии

  подходов к ней каждая новая работа поневоле будет субъективной; это

  в равной мере относится и к данной книге.

      После  длительных  споров  о  формах  и  причинах   образования

  народов сейчас стало ясно, что этот процесс протекал  неоднозначно:

  необходимо  учитывать  расселение  какой-то  группы,  связанное   с

  естественным  размножением,  из  одного,  сравнительно   небольшого

  центра; необходимо учитывать переселения и колонизацию. Все эти виды

  расширения  в  ряде  случаев  связаны  с  вопросами   субстрата   и

  ассимиляции; последняя  может  быть  в  двух  вариантах:  пришельцы

  растворяются в туземной среде или же подчиняют ее себе,  уподобляют

  себе.

      Одновременно с этим параллельно расширению может  идти  процесс

  культурной  интеграции  племен.  Сближающиеся  племена  могут  быть

  близкородственны, могут быть  отдаленнородственны  (это  по-разному

  сказывается на выработке культурного единства), а могут оказаться и

  совершенно чуждыми своим соседям.

      В   процессе   интеграции   на    стадии    высшего    развития

  первобытности  большую  роль  играет   завоевание   или   временное

  подчинение,  выдвижение  на  короткий  срок  племени-гегемона,  имя

  которого может быть незаконно распространено на подчиненные племена

  и тем самым превратно понято географами из цивилизованных стран.

      С  разными  народностями,  а  в   особенности   с   занимавшими

  обширное пространство, нередко происходило расщепление их  единства

  (временное или окончательное) благодаря вовлечению их в разные сферы

  влияния, появлению двух или нескольких культурных областей вне самой

  народности, по-разному влиявших на нее. В результате это  создавало

  видимость распада или даже исчезновения народности.

      Исторический  процесс  таков,  что  все  перечисленные  явления

  могли происходить одновременно, и притом с разной интенсивностью, в

  разных районах,  заселенных  единой  народностью,  что  чрезвычайно

  запутывало •этногенетическую картину.

      Вывод из  сказанного  таков:  процесс  формирования  народности

  настолько сложен и многообразен, что ожидать полной определенности,

  точности  этнических   границ,   четкости   этнических   признаков,

  разумеется, нельзя.

      Весьма условны  и  так  называемые  этнические  признаки.  Язык

  того или иного народа, наиболее явный этнический признак, может быть

  средством общения и других народов; нередко  образуется  длительное

  двуязычие (особенно при чересполосном поселении народов), тянущееся

  веками. Иногда язык прадедов забывается, а этническое  самосознание

  остается.

      Антропология,   исследующая   многообразие   физических   типов

  человека,  показала,  что  полного  совпадения  с  лингвистическими

  ареалами нет, что язык и физический тип могут совпадать, но могут и

  не совпадать.

      Антропологи на своих картах  показали  ту  сложность  реального

  исторического процесса, ту перепутанность и переплетенность  племен

  и  народов,  которые  были  результатом  расселения,   колонизации,

  интеграции,   ассимиляции   и   т.   п.   В   вопросах   небольшого

  географического диапазона антропология может дать  очень  точные  и

  важные для науки ответы, но в вопросе о происхождении славян выводы

  антропологов вторичны: если историки или лингвисты предполагают, что

  на какой-то территории в определенное время проживали  славяне,  то

  антропологи могут указать преобладающий физический тип  здесь,  его

  сходство  или  различие  с   соседними   и   второстепенные   типы,

  наличествующие здесь же.

      При  увеличении  палеоантропологического  хорошо  датированного

  материала в дальнейшем  антропология,  вероятно,  распутает  многие

  сложные узлы славянского этногенеза, но здесь всегда будет серьезным

  препятствием многовековой обычай кремации, оставивший невосполнимые

  белые пятна на палеоантропологических картах.

      Надежным,  но  не  безусловным  источником   является   история

  материальной культуры,  и  в  первую  очередь  археология.  Главным

  преимуществом   этой   науки   является   оперирование   конкретным

  материалом, реальными остатками древней жизни. Особенно важна точная

  датированность вещей и сопоставимость по хронологическим осям -- по

  горизонтали для одновременно существующих культур и по вертикали для

  культур более ранних и более поздних.

      Однако   памятники   материальной   культуры   (включая    сюда

  археологию и этнографию) таят в себе некоторые опасности: на  одном

  языке могут говорить люди с  разной  системой  хозяйства  и  разным

  бытом; вместе с тем единая  этнографическая  материальная  культура

  может покрывать собою народности, принадлежащие к самым чуждым друг

  другу языковым группам. Поясню это примером. Эстонцы  и  латыши  за

  время  тысячелетнего  соседства  выработали  давно  очень   сходную

  культуру; сходство проявляется в  ряде  признаков  уже  со  средних

  веков, а между тем одни принадлежат к финно-угорской языковой семье

  (эстонцы), а другие -- к индоевропейской (латыши). Трудно зрительно

  воспринять единство населения  рязанских  деревень  XIX  в.,  с  их

  есенинскими соломенными крышами, тесными (в прошлом курными) избами

  и  бедным  земледельческим  бытом,  с  богатыми  усадьбами  донских

  казаков, построенными в совершенно иной технике, усадьбами, полными

  скота, оружия и одежды кавказского типа. А между тем  и  рязанцы  и

  донцы не только  русские  люди,  но  и  люди,  говорящие  на  одном

  южновеликорусском наречии, более того -- на одном варианте диалекта.

      В обрядах, обычаях и песнях тех и других  очень  много  общего.

  Но если посмотреть на донцов и рязанцев XVIII --  XIX  вв.  глазами

  будущего  археолога,  то  можно  безошибочно  предсказать,  что  он

  убежденно отнесет их к разным культурам. Наше преимущество  в  том,

  что мы знаем язык, обычаи, песни  как  рязанских  крестьян,  так  и

  донских станичников и можем установить этническое тождество.  Более

  того, благодаря письменным источникам мы знаем, когда и почему одни

  обособились от других: еще в конце XV в. Иван III запрещал рязанской

  княгине Аграфене отпускать людей на Дон; значит, уже тогда  начался

  отток рязанцев на юг, уже пятьсот лет  назад  начало  формироваться

  донское казачество. При суммировании археологических  данных  мы  в

  большинстве  случаев  лишены  таких  возможностей  контроля  наших,

  кажущихся нам точными, выводов.

      Углубление в безмолвную  археологическую  древность  в  поисках

  корней позднейшего славянства не безнадежно, как может показаться из

  приведенных  выше  примеров,  так  как   археологическое   единство

  ("археологическая  культура")  в  большинстве  случаев,   по   всей

  вероятности, отражает этническую близость, но помнить об исключениях

  (частота которых нам неизвестна) мы должны. Совершенно естественно,

  что для  такого  углубления  необходимо  использование  всех  наук,

  невзирая на условность и неполноту некоторых данных.

      Применительно к древним славянам нам прежде всего  хотелось  бы

  знать, где находилась так называемая прародина славян.

      Прародину не следует понимать  как  исконную  область  обитания

  единого народа с единым языком. Прародина -- это условная, с сильно

  размытыми рубежами территория,  на  которой  происходил  необычайно

  запутанный и трудноопределимый  этногенический  процесс.  Сложность

  этногенического процесса состоит  в  том,  что  он  не  всегда  был

  одинаково  направлен:  то  сближались  между  собой  постепенно   и

  неприметно   близкородственные   племена,    то    поглощались    и

  ассимилировались соседние неродственные племена,  то  в  результате

  покорения одних племен другими или вторжения  завоевателей  процесс

  поглощения ускорялся, то вдруг появлялись разные исторические центры

  тяготения, родственные по языку  племена  как  бы  расщеплялись,  и

  разные части прежнего общего массива оказывались втянутыми в другие,

  соседние этногенические  процессы.  Дело  усложнялось  с  переходом

  первобытности  на  высшую,   предгосударственную   ступень,   когда

  образовывались союзы племен (что; делалось не всегда по принципу их

  родственности), вырабатывался  какой-то  язык  общения  разнородных

  частей  союза.  Возникновение  государственности  обычно  завершает

  этногенический   процесс,   расширяя   его   рамки,   вводя   общий

  государственный  язык,  закрепляя  его  письменностью  и  сглаживая

  локальные различия.

      Исходя   из   этой,   далеко   не    полной,    картины    хода

  этногенического процесса, немыслимо искать для его  начальной  поры

  какую-либо географическую  определенность  и  жесткость  этнических

  границ.

      Историография  вопроса  о  прародине  славян   очень   обширна,

  излагать ее здесь подробно не имеет смысла.

      Одних   историко-лингвистических   материалов,    на    которые

  опирались ученые XIX в., было  недостаточно  для  решения  проблемы

  этногенеза. Значительно более устойчивые данные были  получены  при

  сочетании  лингвистических  материалов   с   антропологическими   и

  археологическими. Первым таким серьезным обобщением был труд Л.  Г.

  Нидерле 1. Прародина, по Нидерле (применительно к первым  векам  н.

  э.), выглядела так: на западе  она  охватывала  верхнюю  и  среднюю

  Вислу, на севере граница шла по Припяти, на северо-востоке и востоке

  прародина включала в себя низовья Березины, Ипути, Десны и по Днепру

  доходила до устья Сулы. Южный рубеж славянского мира шел от  Днепра

  и Роси на запад по верховьям Южного Буга, Днестра, Прута и Сана.