7. Лирика в.Я. Брюсова: темы, мотивы, образы-символы, неомифологизм, жанрово-композиционные особенности, интонационно-звуковой строй.

По Келдышу

Первое стихотворение Брюсов написал 8 лет от роду, а с двенад­

цати лет писал уже систематически. Хотя его отроческое и юно­

шеское творчество было подражательным («словарный запас и

фразеология» восходили к Надсону, основные мотивы — к Лер­

монтову, поэзия постепенно становилась жизненной потребнос­

тью и ощущалась как призвание.

в PC—1 (сборник «Русские символисты») были заявлены два непривычных для русской

литературы творческих принципа: сотворение особого поэтическо­

го мира и неполная определенность изображаемого. Первый из них

Брюсов декларировал еще в не публиковавшемся им стихотворе­

нии 1892 г. «Поэзия»: «Твори — не подражай. — Поэзия есть

мир, / Но мир, преломленный сквозь призму вдохновенья» (III, 213).

Второй будет теоретически разъяснен в его предисловии к PC— 2

«Tertia Vigilia» - первая книга нового века

В первом стихотворении книги — «К скифам» — было заяв­

лено многое из того, что характерно для всей книги и стало вкладом

Брюсова в развитие русской поэзии. Пленительный, по определе­

нию М.Волошинанеклассический размер... Важная для литера­

туры и общественной мысли X X в. тема «скифства»... Сродство

настоящего и прошлого, становящееся сюжетом стихотворения...

Образ поэта (или лирического героя), противостоящий болезненно­

му и страдающему протагонисту стихов Надсона, униженному не­

удачнику из поэмы Фофанова «Поэзия есть бог» и их многочислен­

ным собратьям. Наконец, победительное мироощущение, управляющее

отбором лексики и закрепленное в интонационном строе...

«К скифам» открывали отдел «Любимцы веков», включавший

одноименную «сюиту» из 23 стихотворений и 3 поэмы. Историчес­

кая лирика, конечно, не была новостью для русской поэзии. И все

же отыскать в ней аналог брюсовским «Любимцам веков», сопос-

19 тавимый с ними по охвату эпох, цивилизаций, человеческих типов,

занятий и страстей, по продуманности целого, пожалуй, не удастся.

Отдаленный образец у Брюсова был, и он сам указал на него и

заглавием, и тем, что два из четырех переводов, вкрапленных в сюиту,

были сделаны из В.Гюго. Но «Легенда веков» Гюго послужила

ориентиром скорее в типе и масштабе замысла, нежели в характере

построения отдельных стихотворений.

Сюита открывалась образами Скифии, Ассирии, Халдеи и завер­

шалась стихотворениями о будущем. Наряду с прославленными

историческими деятелями и персонажами мифов представлены ге­

рои безвестные, рядовые: халдейский пастух, египетский жрец, безы­

мянные современники нападения Батыя на Киев... Проблематика

не ограничена ни эротикой (как то было в «Криптомериях» в Ш ) ,

ни прославлением силы и могущества, но охватывает и человеческое

познание, и нравственные коллизии. Наряду с «авторским» расска­

зом от первого («Рамзес») и третьего («Амалтея») лица представ­

лены различные формы высказывания самих персонажей (устная в

«Дон-Жуане» и «Клеопатре» письменная — в «Ассаргадоне») и

развернутое обращение автора к персонажам («К скифам», «Хал­

дейский пастух»). В отличие от декларировавшейся французскими

парнасцами «объективности», «надличности» поэзии, у Брюсова ав­

торское «я» действительно присутствует «всюду», но его присут­

ствие не означает ни смешения точек зрения, ни надевания автором

чужих масок. Авторское «я» всегда отграничено от персонажей

либо прямым различением я и ты или вы, либо другими четкими

указаниями на субъектную принадлежность речи (напр., подзаго­

ловком Ассирийская надпись в «Ассаргадоне»), либо, наконец, сти­

листическим перевоплощением

За «Любимцами веков» по принципу максимального контраста

в TV следовал обращенный к сегодняшней жизни отдел «Город».

Более краткие и более спаянные тематически, стихотворения в нем

лишены той ясности и чеканности, что свойственна историческому

отделу. Здесь царят зыбкость, полусвет: «Проходящих теней вере­

ница <...> И смутная память шагов» (I, 174). Во многих стихот­

ворениях легко опознается Москва и даже конкретный район меж­

ду Никольской и Варваркой, на извилистых улочках которого

тогдашние нувориши посреди старинных церквей строили огром­

ные домищи. В таких собственно московских стихотворениях ин­

тонация тиха, камерна, сосредоточенна. Повседневная жизнь го­

рода и горожан исполнена поэзии, она — источник и условие

творчества: «Город и камни люблю, / Грохот его и шумы певу­

чие, — / В миг, когда песню глубоко таю, / Но в восторге слы­

шу созвучия» (I, 171). Певучие шумы, люблю грохот —подобные

сочетания до Брюсова были не представимы в русской поэзии.

И все же Брюсов рисовал не конкретный город, а современную

городскую жизнь как таковую. Перед его глазами еще только пат­

риархальная Москва, и кричащих городских контрастов в T V нет.

Но тема города как судьбы человечества, сумрака улиц как буду­

щего царя вселенной (I, 173) уже намечена. В цикле «Город» она

амбивалентна: провидимые «в теснине мертвых домов» грядущие

века все-таки названы гордыми. Зато в предпосланном циклу сти­

хотворении «В неконченном здании» город показан как тюрьма

человечества. И блоковский «страшный мир», и «вселенский ужас»

Гумилева уже скрыты в этом стихотворении, а для самого Брюсова

здесь начало тревожных раздумий о будущем, прообраз его анти­

утопий в прозе и драматургии.

«Urbi et ОгЫ». Новый тип структуры книги

В TV Брюсов впервые заставил читателей к себе прислушать­

ся. Но по-настоящему услышана была лишь следующая его кни­

га — «Urbi et Orbi» (1903 г.; далее — UO). Близкое и созвуч­

ное нашли в ней люди разных поколений и пристрастий (см.: I,

613—614; 610; Ашукин. С. 175—176). Молодые поэты символис­

тского направления, те самые «юноши XX» века, которых Брюсов

провидел в цитированной выше записи осени 1895 г., были оше­

ломлены: «Внешность, содержание — ряд небывалых откровений,

озарений почти гениальных»

Определяющим свойством UO сразу был признан универса­

лизм, установка на охват мира как целого, на широту воссоздания

жизни*. Открывавшее книгу «Вступление» («По улицам узким...»),

привлекавшее читателя необычным и лексически очень емким раз­

мером, как бы материализовало идею всеохватности в самой своей

композиции. Двустишная строфика, четкое распадение стиха на по­

лустишия и тяготение к бинарности в дальнейшем членении полу­

стиший создавали благоприятные условия как для всевозможных

противопоставлений, так и для последовательного перечислительно­

го исчерпания мыслимых вариантов «сущего». Стремление к со­

зданию мирообъемлющей поэзии владело Брюсовым издавна, вспом-

22 ним двенадцатистишие 1892 г. «Поэзия» (III, 213) или лозунг о

«воссоздании всего мира» в ОИ. Но в UO задача охватить мир в

его целостности ставилась уже не перед всей поэзией в ее движении

и даже не перед отдельным художником, а перед одной конкретной

книгой, которой предстояло стать моделью мира.

Воплощение столь сложного замысла наталкивалось на принци­

пиальное затруднение: многообразие мира безгранично и непре­

рывно, а книга конечна и дискретна. Поэтому особая нагрузка па­

дала на связи и отношения между элементами. В «Предисловии»

к UO Брюсов выделяет два уровня таких связей и отношений —

между стихотворениями и между отделами: «Стихотворение, выхва­

ченное из общей связи, теряет столько же, как отдельная страница из

связного рассуждения. Отделы в книге стихов — не более, как

главы, поясняющие одна другую, которых нельзя переставлять про­

извольно» (I, 605). Организация каждого из этих уровней в UO

отличается немалыми, а порой и кардинальными новшествами.

. Хронологический диапазон UO очень ши­

рок, от древности до «Последнего дня» человечества. Явлено в ней

и множество тематических противопоставлений, скажем, город и де­

ревня, Россия и Запад, Азия и Европа...

Позднее творчество – обращение к «научной поэзии»: Научная поэзия была для Брюсова столь же необходимым и

радикальным расширением тематического кругозора поэзии, как в

свое время — поэтическое отражение жизни города. «Все, что

интересует и волнует современного человека, имеет право на отра­

жение в поэзии» (предисловие к кн. «Дали» — III, 5/1), и наука с

ее особым кругом эмоций и забот также не могла остаться исклю­

чением. В то же время брюсовская научная поэзия была органи­

ческим продолжением такой традиционной ветви русской и миро­

вой литературы, как философская лирика: осмысление извечных

проблем бытия без учета данных конкретных наук становилось в

X X веке невозможным. Одна из главных тем двух последних книг — проблема ценно­

сти жизни — и человечества, и отдельного человека. Не исчезает

ли она перед лицом мировых бездн? Как не растеряться перед

бесконечностью движения, перед грандиозностью мира? Где найти

точку опоры? Брюсов, которого обвиняли в релятивизме, в космизме,

в недостатке человечности, находит ее на Земле, в повседневном

окружении человека, в неповторимой индивидуальности существо­

вания. «Меа» оказалась последней книгой Брюсова.

А) В ранней лирике В. Брюсова необходимо выделить мотив беспредельной мечты, которая уносила поэта, как и большинство символистов, в мир, далекий от «серой» реальности:

Моей мечте люб кругозор пустынь,

Она в степях блуждает вольной серной.

От будней современной жизни поэт-символист «уходит» вместе со своими читателями в далекое прошлое. Николай Гумилев так писал об этом: «По мановению его руки в нашем мире снова расцветают цветы, которые опьяняли взор ассирийских царей, и страсть становится бессмертной, как во времена богини Астарты».

Б) Историческая тема довольно широко раскрыта в поэзии Брюсова. Интересна мысль по этому поводу Павла Антокольского, которая представлена в его статье «Валерий Брюсов»:

«В  русской  поэзии  впервые  после  Пушкина  возникла  такая  способность  к  полному  перевоплощению  современника  в  образ  далекого  прошлого.

Каждая новая встреча Брюсова с историей есть вторжение в историю – хозяйское, не терпящее отлагательства и возражений. Он распоряжается в эпохах и странах как режиссер-постановщик... В лучших своих книгах... он переходит на ТЫ с историей и разговаривает запанибрата с любым из своих кумиров:

Неустанное стремленье от судьбы к иной судьбе,

Александр Завоеватель, я – дрожа – молюсь тебе!

Так возникает Александр Македонский.

И тут же рядом – другая судьба, другая эпоха, другой случайный перекресток в средневековой Венеции:

Но вдруг среди позорной вереницы

Угрюмый облик предо мной возник.

– Так иногда с утеса глянут птицы, –

То был суровый, опаленный лик,

Не мертвый лик, но просветленно-страстный,

Без возраста – не мальчик, не старик...

Это Данте.

Брюсов воскрешал и безымянных рабов, прикованных к римской триреме, подслушивал их скорбные и смутные мечты освободе. Он воскрешал безымянную женщину, обнаруженную при раскопках Помпеи, которая погибла, отдаваясь возлюбленному».

Брюсов не только смело путешествовал из одной эпохи в другую, но и мастерски пользовался способностью перевоплощения, что также характеризует его как поэта-символиста:

Я – вождь земных царей и царь, Ассаргадон...

Я исчерпал до дна тебя, земная слава!

И вот стою один, величьем упоен,

Я, вождь земных царей и царь – Ассаргадон.

Или:

Я жалкий раб царя. С восхода до заката

Среди других рабов свершаю тяжкий труд,

И хлеба кус гнилой – единственная плата

За слезы и за пот, за тысячи минут.

В) Многие  произведения  поэта  теснейшим  образом связаны с его представлениями о развитии культуры и ее детища – города. Брюсов признавался:

Я люблю большие дома

И узкие улицы города...

Город и камни люблю,

Грохот его и шумы певучие...

И в другом стихотворении:

Люблю одно: бродить без цели

По шумным улицам, один...

Под вольный грохот экипажей

Мечтать и думать я привык,

В теснине стен я весь на страже;

Да уловлю Господень лик!

Противоречия Города воплощены в образах «чарователя неустанного» и хищного дракона. Среди золотых дворцов и праздничных храмов гнутся «рабов угрюмых спины».

Здесь, в городе, живут Злоба, Нищета, огненный Разврат. Для усиления впечатлений читателей от противоречий жизни в городе автор использует оксюморон: «нежно пенится в бокалах... яд», «коварный змей с волшебным взглядом».

Г) Центральный образ в поэзии Брюсова – образ человека.

:

Образ человека в поэзии В. Брюсова
А) Духовные тайны человека, их постижение	Б) Роль человека в судьбах мира
1. Надежды и мечты	1. Царь, владыка
2. Каждодневный труд – «тюрьма земная»	2. Герой
3. Человек-творец	3. «Потребитель» жизни
4. Высокое чувство любви	4. Раб
5. Человек – «природы соглядатай»