19. Неокантианское направление в русской социологии. Главные представители, идеи, характерные черты и метод подхода к изучению общества.

На рубеже двух веков (19 и 20 вв.) позитивистская социология в России переживала глубокие теоретические трудности. Так, со всей очевидностью выяснилось внутреннее противоречие натуралистического редукционизма: поскольку законы и атрибуты социологического объекта сведены к внешнему (в биопсихоантропологической форме или форме наук о среде — климатологии, географии, экологии и т.п.), то новая позитивная дисциплина — социология, призванная осмыслить общественную жизнь с помощью этих установок, теряла специфику не только метода, но и, как бы выразился Кант, «конститутивный» признак своего предмета . Наметилось двоякое решение этого противоречия. Первый вариант, выдвинутый М.М. Ковалевским, продолжал линию традиционного позитивизма, не предписывая новых путей исследования, он лишь указал на недостаточность тех или иных схем редукционизма, теорий «одного фактора», декларируя снятие их относительности в плюралистической теории многих факторов. Более изощренным в абстрактном отношении был другой вариант, нацеленный на критику вульгарного натурализма, эволюционизма и механицизма, исходя из ценностей специфики социальной реальности. Этот путь предложило неокантианство, объявившее принципиально несостоятельным натуралистическое сближение социологии с механистическим естествознанием, кризис которого в конце XIX — начале XX в. облегчал эту задачу, явно показав, что позитивизм был ориентирован на устаревшие формы естествознания .

В этих условиях знаменитый кантовский вопрос «как возможно теоретическое естествознание?» был переформулирован — «как возможна теоретическая социология?» Многие возражения неокантианцев против механицизма и натуралистического редукционизма в социологии, справедливые в общем виде, оказывались совершенно несостоятельными в своей глубинной философской направленности. Почти все теоретико-методологические принципы неокантианства (нормативизм, субъективизм, номинализм, антиэволюционизм и др.) выступали как мнимое доказательство невозможности рассмотрения общественной жизни в виде естественноисторического процесса, как отрицание единства естественнонаучного и гуманитарного знания, как отрицание детерминизма. Т.е. главным врагом неокантианства выступал не только (и не столько) позитивизм, сколько исторический материализм .

Влияние неокантианства на характер движения буржуазного социологического знания, его формы и тенденции во всех западноевропейских странах и в России было весьма широким. Следует сразу отметить, что уже первые русские последователи этого течения были не простыми популяризаторами и подражателями «модной» философии, а весьма самостоятельными систематизаторами и удачливыми соперниками немецких коллег. Не случайно целый ряд исследований по логике и социальным наукам был вначале опубликован русскими авторами в Германии, где они быстро приобрели известность у специалистов (В.М. Гecceн, Л.И. Петражицкий, Б.А. Кистяковский, А.В. Гуревич и др.).

Лозунг «назад к Канту» увлек многих исследователей, но, естественно, в разной степени: одних — принципиально, и они сами явились создателями оригинальных вариантов этого подхода, другие отдали дань частностям. Но если даже взять отдельно случаи первого рода, пытаясь свести их в систему, то получается довольно противоречивая и пестрая картина. Дробление идет по профессиональным линиям, исследовательским интересам, политическим традициям и т.п. Иногда водораздел между тем или иным автором особенно глубок в толковании отдельных теоретических положений — априоризма, критического метода, причинности и т.п. В конечном счете эволюционировали сами авторы, эволюционировало и само неокантианство в целом. Если учесть это обстоятельство, то представителей русского неокантианства можно разбить, хотя и несколько условно, на три группы: 1) ортодоксальное ядро методологов, стремящихся к созданию социологической гносеологии (Лаппо-Данилевский, Кистяковский); 2) разновидность, сближающуюся с философским иррационализмом (Новгородцев, Хвостов); 3) вариант «индивидуального психологизма» (Петражицкий и его последователи), с известной симпатией относящийся к психологическому позитивизму.