Так это было

-Езжай, дядя Александр, скорей. Всем миром тебя просим. Ты старик, тебя должны послушать. Спасать надо молодежь,- из единственного глаза Ивана Зыкова катились и катились слезы. На него с надеждой смотрели александровцы, и Александр Хворостов поехал в Тимонино, валялся в ногах белогвардейского офицера, просил пощадить александровских партизан. Стыдно- то как. Но подожди, гад, отольются волку овечьи слезы.

…С крупа лошади, из пахов клочьями падала серая пена. Но Александр Хворостов коня не жалел, а гнал и гнал по раскисшей дороги.

-Только бы успеть, думал он. Старик вез приказ поручику Шеркусу. В нем ему предписывалось не расстреливать всех подряд, а выявить вожаков большевиков и с ними разделаться.

Прочитав бумагу, Шеркус резанул плетью Хворостова и зло сверкнул глазами в сторону чернобородого. Тот, видимо, понял в чем дело и, как бы про себя заметил:

-Правильно. Всех перестреляем, а жить с кем будем? Головой нужно думать, поручик.

Старики заскребли а затылках. Подумать только, надо собрать три тысячи рублей. А делать нечего, собирать надо. Поручик Шекус поставил перед ними твердое условие: если через два часа они не принесут ему деньги, он прикажет расстрелять всех до одного партизан.

-А приказ полковника?,- заметил ему чернобородый. В ответ на это Шеркус, взбеленившись, загнул отборным матом.

-Мое слово здесь,- закон. Все. Можете разойтись.

Кровью и потом политые червонцы доставали александровцы со дна сундуков. Рушились, надежны на покупку коровы, лошади, обновки ребятишкам. Помогали друг другу, давали взаймы без отдачи. Горе было общим, оно сплачивало крестьян, мирило недавних врагов, забывались ссоры.

Шеркус пересчитал деньги. Ровно три тысячи. Сунул их в карман и хлопнул по плечу чернобородого.

-Ну, друг, все кабаки и девки наши. Вывести арестованных! Они стояли среди двора, гордо подняв головы, они готовились умереть и смело шли на встречу смерти. Пусть враг не тешится их слабостью.

От поручика разило самогоном. Толченицины успели угостить его и, притом, изрядно.

-Выпороть всех, а потом посмотрим, что дальше делать. И снова началась дикая расправа. Антон Кузнецов из Ачинска и двое казаков из Белого Яра усердствовали. Шомпола рвали в клочья спины парней. Били до тех пор, пока не устали, потом их сменяли другие. Сани и земля густо обагрились кровью, её месили сапоги колчаковцев. Горящими глазами, в которых метались садистская звериная злоба. Шеркус следил за экзекуцией.

-Стой!-крикнул он. Истязание прекратилось. Облегченно вздохнул народ:

-Все, кажется.

-Это не порка,- Шеркус выстрелом из револьвера уложил собаку, забившуюся в конуру, снял кованную цепь, на которой она была привязана.

-Попробуйте-ка, молодцы, вот этой штукой.

Приказ был выполнен. Сейчас уже два конца цепи свистели в воздухе и рвали спины людей. Этот ад прошли все партизаны, они стояли сейчас, опираясь друг на друга, изможденные, избитые физически, но не побежденные. Их не распускали по домам.

-Что-то еще придумал Шеркус,- подумали они, их родители, односельчане. В их сознании не укладывалось, что еще можно сделать с человеком, когда он прошел такую пытку. Расстрелять? Нет, это исключено, ведь есть же приказ полковника. Но именно это и ожидало некоторых партизан.

Снова вдоль строя идет палач Шеркус, окруженный кучкой своих прихлебателей.

-Зыков Иван,- выкрикнул поручик, о чем-то посоветовавшись с Иваном Смердиным. У кулака забегали глаза, злорадная улыбка растянула губы:

-Попался голубчик.

Под причитания жены, Иван делает несколько шагов вперед. Подталкивая прикладами, он подходит к стене сарая и поворачивает лицом к людям и к своей смерти. Она глядит на него пятью винтовочными стволами. Сейчас вырвется оттуда горячее пламя и … конец. Себя не жаль, а троих ребятишек, жену.

О них он думал сейчас и как сквозь толстый слой ваты до него дошли слова Шеркуса:

-Отставить. Пусть убирается к чертям. Сопляк.

Посреди двора они встретились с Назаркой Мирючем. Надежда теплилась в его глазах:

-Тоже попугают и отпустят.

-Огонь,- скомандовал Шеркус, и безжизненное тело Назара рухнуло на землю. Навсегда отговорила ему стозвонкая Улуйка свои слова, навсегда для него отшумели ели.

-Огонь.

Еще залп, и на землю падает труп Александра Хохлова.

-Огонь.

Залп. Падает навсегда Евдоким Ширшиков.

По доносу Василия Терентьева, был расстрелян большевик Павел Шубичев. Он умер, как и подобает большевикам, гордо смотря в лицо палачу и своим заклятым врагам, душителям деревенской бедноты - кулакам.

Принял смерть от руки карателей и организатор похода александровцев под Троицк Иван Степанович Высоков. Его смерть поразила всех. Александровцы знали, что Иван доводиться родным племянником Толченициным, и надеясь, что благодаря этому и вожак уцелеет. Но слишком непримиримой была борьба, кулацкая злоба угасила в них все человеческие чувства.

Так и умер Иван Высоков от руки кулака, которого кода-то называл дядей.

-Отец, родной ты наш. За что-о-о,- заголосила жена Ивана Зыкова, хозяина сборни, в чьем дворе происходила эта дикая расправа. К месту казни вели отца, Павла Шубичева. Но озверевшие каратели были глухи к стонам и плачу женщин. Они творили свое грязное дело, как бы все больше и больше хмелея от крови убитых.

-Огонь!

Осиротели дети Павла, его внука, потеряли своего односельчанина александровцы, а бедняки и батраки - своего заступника и организатора.

Весело гогоча, белогвардейцы собрались отдельной кучкой перекурить. Они сделали свое привычное дело, свою работу.

-Ведут, ведут!- истошными голосами закричали мальчишки. Толпа бросилась на улицу.

-Кого ещё! Кто еще стал жертвой белогвардейцев? Окруженный казаками, по деревенской улице шел Иван Иванович Фокин. Александровцы с трудом узнали его, избитого и оборванного. Но он шел, раскланиваясь с людьми, он прощался с ними, знал, что смерти ему не миновать. Белогвардейцы не могли простить ему похода под Троицк, авторитета среди крестьян Александровки и Татарки.

Печальное шествие проследовало дальше дома Ивана Зыкова. У переулка ведущего к Улуйке, поручик Шеркус дал команду остановиться.

-Ну, большевичок, иди в тайгу. Иди, иди, воюй, партизан.

Удар приклада в спину.

-А, была, не была - надо бежать.

Фокин бросился по переулку к реке, к темной полосе леса. Все быстрей и быстрей. Вот, она, Улуйка. Сзади загремели выстрелы. Быстрей. Но пуля впилась между лопатками. Вторая. Фокин упал, обливаясь кровью. Она закипела на губах алой пеной; судорожный вздох вырвался из его простреленной груди, тело Фокина конвульсивно вздрогнуло и застыло. Не успела тайга укрыть партизана, она смотрела сейчас на труп большевика, над которым издевались белогвардейцы. Они пинали его, били прикладами и шашками.

-Все расходитесь по домам. И чтобы ни одного я не видел на улице,- дал приказ поручик Шеркус.

Избитые, молчаливые расходились александровцы. За молчанием чувствовалась скрытая сила и ненависть к карателям. И еще-жажда борьбы. Нет, не будет на нашей земле места колчаковцам. Кровь товарищей звала их к борьбе с угнетателями. Тот, кто познал радость свободной жизни, тот не будет волочить ярмо деспотизма и насилия.

Стекла домов Толченициных, Антроповых, Терентьевых, дрожали от пьяных песен колчаковцев, толпа их сапог. Они веселились под плач всей деревни.

К вечеру колчаковцы уехали в Новую Еловку. С ними ушли Максим и Дмитрий Антроповы. Максиму нельзя было оставаться в деревне, он знал крутой нрав Зыковых: Петра и Ивана, которых он собственноручно порол и хозяина сборни Ивана Алексеевича Зыкова. От местных односельчан ушли и Толченицины и Терентьевы. Победители боялись побежденных.

Ефим и Терентий Белозеровы медленно шагали по деревне. Говорить, смотреть в глаза друг другу было стыдно, обидно за то, что пережили такое унизительное издевательство. Вдруг сзади топот копыт. Два всадника, пригнувшись к гривам, неслись по дороге, поравнявшись с ними, они остановили лошадей. Максим и Дмитрий Толченицины спешились.

-Ну, Ефим, сейчас посчитаемся,- Дмитрий схватил его за грудь.- Сейчас я тебе напомню все. Все обиды, которые ты мне нанес, сволочь.

В руке белогвардейца матово сверкнул пистолет. Раз за разом гремели выстрелы. Ефим схватился за грудь и упал на руки брата. Он умер на руках Тимофея.

Совершив подлое убийство, братья Толченицины поехали к Ивану Смердину. Несмотря на его за искание перед ними и уверения преданности белогвардейцам, что он и доказал во время экзекуции в доме Ивана Зыкова, они ограбили его и с богатой наживой бандиты уехали под проклятия александровцев. Они уехали навсегда. Будьте же вы трижды прокляты, кровопивцы! Пусть наша святая земля не примет ваши поганые трупы!