Определить место рынка

Можно ли попробовать в качестве заключения к двум предшествующим главам «поместить» рынок на его истинное место? Это не так просто, как оно кажется, потому что слово это само по себе весьма двусмысленно. С одной стороны, его в самом ши-

 

==214

²⁹⁴

Avenel G., Découvertes d'histoire sociale. 1920, p. 13.

роком смысле прилагают ко всем формам обмена, стоит лишь им выйти за рамки самодостаточности, ко всем простейшим и более высокого порядка системам шестерен, которые мы только что описали, ко всем категориям, которые касаются торговых пространств (городской рынок, национальный рынок) либо же того или иного продукта (рынки сахара, драгоценных металлов, пряностей). Тогда это слово равнозначно обмену, обращению, распределению. С другой же стороны, слово «рынок» зачастую обозначает довольно широкую форму обмена, называемую также рыночной экономикой, т. е. систему. Трудность заключается в том, что: — комплекс рынка может быть понят, лишь будучи помещен в совокупность экономической жизни и в не меньшей степени — жизни социальной, которые с годами изменяются; — этот комплекс не перестает эволюционировать и видоизменяться сам, а следовательно, в разные моменты имеет неодинаковый смысл или неодинаковое значение.

Чтобы определить рынок в его конкретной реальности, мы подойдем к нему тремя путями: через упрощающие теории экономистов; через свидетельство истории в широком смысле, lato sensu, т. е. взятой в самой длительной ее временной протяженности; через запутанные, но, может быть, полезные уроки современного мира.

САМОРЕГУЛИРУЮЩИЙСЯ РЫНОК

Экономисты придавали роли рынка особое значение. Для Адама Смита рынок был регулятором разделения труда. Его объем определяет уровень, которого достигнет разделение — этот процесс — ускоритель производства. И более того: рынок есть местопребывание «невидимой руки», там встречаются и там автоматически уравновешиваются через механизм цен предложение и спрос. Еще красивее формула Оскара Ланге: рынок-де был первым счетно-решающим устройством, поставленным на службу людям, саморегулирующейся машиной, самостоятельно обеспечивавшей равновесие экономической деятельности. Д'Авенель говорил, пользуясь языком своего времени, эпохи добросовестного либерализма: «Даже если в государстве ничто не было бы свободным, цена вещей тем не менее оставалась бы таковой и не дала бы себя поработить кому бы то ни было. Цена денег, земли, труда, цены всех съестных припасов и товаров никогда не переставали быть свободными: никакое законодательное принуждение, никакое частное соглашение не смогли их поработить» ²⁹⁴.

Эти суждения в неявной форме признают, что рынок, которым никто не управляет, есть движущий механизм всей экономики. Рост Европы и даже всего мира был будто бы ростом рыночной экономики, не перестававшей расширять свою сферу, охватывая своим рациональным порядком все больше и больше людей, все больше и больше ближних и дальних торговых операций, что все вместе вело к достижению единства мира. В десяти случаях против одного обмен порождал разом предложение и спрос, ориентируя производство, вызывая специализацию обширных экономи-

 

==215

 

²⁹⁵

См. Brinkmann C Ftnanzarchiv, 1933, I, S. 46.

ческих регионов, с этого времени ради собственного выживания связанных со ставшим необходимым обменом. Нужно ли приводить примеры? Виноградарство в Аквитании, чай в Китае, зерновые культуры в Польше, или на Сицилии, или на Украине, последовательное экономическое приспособление колониальной Бразилии (красящее дерево, сахар, золото, кофе)... В общем, обмен соединяет экономики друг с другом. Обмен — это соединительное звено, это шарнир. А дирижирует в делах между покупателями и продавцами цена. На лондонской бирже она, повышаясь или понижаясь, будет превращать «медведей» ("bears") в «быков» ("bulls"), и наоборот; на биржевом жаргоне «медведи» — это те, кто играет на понижение, а «быки» — те, кто играет на повышение.

Вне сомнения, более или менее обширные зоны на окраинах и даже в самом сердце активной экономики едва затрагивались движением рынка. Лишь отдельные штрихи — монета, прибытие редких иностранных изделий — показывали, что эти маленькие мирки не были полностью закрытыми. Подобные вялость или неподвижность встречались еще в Англии при первых Георгах или в чрезмерно активной Франции Людовика XVI. Но как раз экономический рост означал бы сокращение этих изолированных зон, призванных во все большей степени участвовать во всеобщих производстве и потреблении; в конечном счете промышленная революция сделает рыночный механизм всеобъемлющим.

Саморегулирующийся рынок, завоевывающий, рационализирующий всю экономику,— такой будто бы была главным образом история [экономического] роста. Карл Бринкман мог в недавнем прошлом утверждать, что экономическая история — это исследование происхождения, развития и возможного в будущем распада рыночной экономики  . Такой упрощенный взгляд вполне согласуется с тем, чему учили поколения экономистов. Но ведь таким не может быть взгляд историков, для которых рынок — не просто эндогенное явление. И более того, он не представляет [ни] совокупности всей экономической деятельности, ни даже строго определенной стадии ее эволюции.

²⁹⁶

Hanoteau A., Letourneux A. La Kabylie et les coutumes kabyles. 1893; см. также великолепную книгу Педро Чалыяетты — Chalmetta Gendron P. "El Senor del Zoco" en Espaha, 1973, p. 75 sq.

СКВОЗЬ МНОГИЕ ВЕКА

Поскольку обмен столь же древен, как и история людей, историческое исследование рынка должно охватывать все вообще прожитые и поддающиеся наблюдению времена и попутно принять помощь других наук о человеке, их возможных объяснений, без чего оно бы не сумело охватить эволюцию, долговременные структуры и конъюнктуру — созидательницу новой жизни. Но если мы принимаем подобное расширительное толкование, мы втягиваемся в громадное, по правде говоря без начала и конца, обследование. Свидетельствуют все рынки — ив первую голову обращенные в прошлое пункты обменов, еще видимые сегодня то тут, то там формы древних реальностей, подобные все еще живущим [биологическим] видам допотопного мира. Признаюсь, меня приводят в восторг нынешние рынки Кабилии, регулярно возникающие посреди пустого пространства ниже уровня громоздящихся на Окружающих скалах деревень ²⁹⁶; или сегодняшние рынки Даго-

==216 • Ныне Народная Республика Бенин — Прим перев 297 Basllde R , Verger P Contribution sociologique des marches Nagô du Bas Dahomey —"Cahiers de l'Institut de science économique appliquée 1959, № 95 298 Gourou P Les Paysans du delta tonkinois 1965, p 540 sq ·* Здесь имеется в виду так называемая социальная (культурная) антропология, более или менее аналогичная этнографии отечественной научной традиции — Прим перев 299 Личные впечатления от поездки в 1935 г ""' Malinowski В Les Argonautes du Pacifique ccidental, 1963, p 117, (Оригинальное издание Argonauts of the Western Pacific L, 1922 ) 301 См все труды Карла Поланьи и особенно Polanyi К , Arensberg С Les Systèmes économiques 1975 (Оригинальное издание Trade and Markets in the Early Empires Ed Polanyi К e a N Y , 1957 ) 302 См далее, с 462

Традиционный рынок в Дагомее (Бенин) сегодня — посреди природы, вне пределов деревень Фото Пику

меи * с их ярчайшими красками, тоже располагающиеся вне деревень ²⁹⁷; или же примитивные рынки в дельте Красной реки, тщательнейшим образом обследованные недавно Пьером Гуру ^2М. И множество других — ну хотя бы еще недавние рынки хинтерланда Баии, поддерживавшие контакт с пастухами полудиких стад внутренних районов ²". Или еще более архаичные церемониальные обмены, виденные Малиновским на островах Тробриан, к юго-востоку от [бывшей] английской Новой Гвинеи  . Здесь сходятся сегодняшний день и глубокая старина, история, предыстория, полевые антропологические исследования **, ретроспективная социология, изучающая архаические общества экономическая наука.

Карл Поланьи, его ученики и его верные сторонники приняли вызов, брошенный этой массой свидетельств  . Они кое-как овладели ею, чтобы предложить объяснение, почти что теорию: экономика, которая представляет собой лишь «подсовокупность», «подмножество» социальной жизни ³⁰² и которую последняя включает в свою сеть и в свою [систему] принуждения, только поздно — и то с оговорками!— освободилась от этих многообразных уз. Если верить Поланьи, то потребовалось бы ждать полного, «взрывного» распространения капитализма в XIX в., чтобы произошла «великая трансформация», чтобы «саморегулирующийся» рынок приобрел свои подлинные размеры и подчинил себе до того времени господствовавшую социальную сферу. До

 

==217

* Потлач — у индейцев северо-западного побережья Северной Америки торжественный пир, отличавшийся предельно расточительным расходованием пищи и раздачей в виде даров в чисто престижных целях значительных богатств. Куда — на островах Меланезии церемониальный кольцевой обмен предметов, имевших, как правило, исключительно престижную ценность; участие в таком обмене резко повышало социальный статус и престиж индивида. Впервые исследован британским антропологом Б. Малиновским.— Прим. перев. * Леви-Стросс Клод (род. в 1908 г.)— французский этнограф и социолог.— Прим. перев. 303 См.. Neale W.C. в· Polanyi K., Arensberg С. Ор. at, р. 342. 304 Ibid., p. 336 sq. 305 Ibid., p. 341. 306 North D.C. Markets and Other Allocation Systems in History, the Challendge of K. Polanyi.— "The Journal of European Economic History", 1977 (winter), 6.

этой перемены будто бы существовали только, так сказать, рынки «на поводке», ложные рынки или вообще не рынки.

Как примеры обмена, который не зависел от так называемого «экономического» поведения, Поланьи называет церемониальные обмены под знаком реципрокации', или редистрибуцию ценностей примитивным государством, конфискующим продукт; или же торговые порты (ports of trade), эти нейтральные пункты обмена, где купец не был законодателем и лучшим образцом которых были бы гавани финикийских колоний вдоль побережий Средиземного моря, где в определенном месте на ограниченном оградой пространстве практиковали «немую торговлю». Короче, следовало бы делать различие между trade (торговлей, обменом) и market (рынком с саморегулированием цен), появление которого в прошлом веке было социальным переворотом первой величины.

Беда в том, что теория эта целиком покоится на этом различении, основанном — и то с оговорками — на нескольких разнородных обследованиях. Конечно же, ничто не препятствует введению в спор о «великой трансформации» XIX в. потлача и кула * вместо весьма разнообразной торговой организации XVII и XVIII вв. Но это то же самое, что прибегнуть в споре по поводу брачных норм в Англии во времена королевы Виктории к объяснению уз родства по Леви-Строссу **. В самом деле, не сделано ни малейшего усилия, чтобы обратиться к конкретной и разнообразной исторической реальности и затем исходить из нее. Нет ни единой ссылки на Эрнеста Лабруса, или на Вильгельма Абеля, или на столь многочисленные классические работы по истории цен. Два десятка строк — и вопрос рынка в так называемую меркантилистскую эпоху решен ³ . К несчастью, социологи и экономисты вчера, а антропологи — сегодня приучили нас к своему почти полному незнанию истории. Ведь оно так облегчало их задачу!

строк — и вопрос эпоху решен 3 . К

Помимо этого, предлагаемое нам понятие «саморегулирующийся рынок»— он-де то, он-де другое, он не таков, он не терпит-де тех или иных препятствий — обнаруживает теологический вкус к дефиниции ³⁰⁴. Этот рынок, где «участвуют одни только спрос, издержки продавца и цены, вытекающие из взаимного согласия», при отсутствии любого «внешнего элемента» ³⁰⁵, есть создание умозрительное. Слишком просто окрестить экономической такую-то форму обмена, а социальной — какую-то другую. В действительности же все формы — экономические и все — социальные. На протяжении веков имелись очень разные социоэкономические обмены, которые сосуществовали, несмотря на свою разность или же как раз β силу такой разности. Реципрокация, редистрибуция — тоже формы экономические, тут Д. Норт совершенно прав ³⁰⁶, а рынок с оплатой, появляющийся очень рано, тоже есть одновременно и социальная реальность, и реальность экономическая. Обмен всегда был диалогом, а цена в тот или иной момент бывала чем-то непредвиденным. Она испытывала определенное давление (государя ли, города ли, капиталиста ли и т. д.), но также поневоле подчинялась императиву предложения, слабого или обильного, и в не меньшей мере — спроса. Контроль над ценами — главный довод в пользу того, чтобы отрицать появление до XIX в. «настоящего» саморегулирующегося рынка,— существовал во все времена и существует еще и сегодня. Но что касается

 

==218

Neale W.C. Op. cit., p. 343. 308 См.: Rodinson M. в: Chalmetta P. Op. cit., p. LUI sq. 309 Ibid.. p. LV sq.

мира доиндустриального, то было бы ошибкой думать, будто рыночные прейскуранты упраздняли роль спроса и предложения. В принципе строгий контроль над рынком создан ради того, чтобы защитить потребителя, т. е. [обеспечить] конкуренцию. Именно «свободный» рынок в своем крайнем выражении, например английский частный рынок (private market), обнаружил бы тенденцию отменить разом и контроль, и конкуренцию.

На мой взгляд, с исторической точки зрения говорить о рыночной экономике следует с того момента, когда появляются колебания и согласованность цен на рынках какой-то данной зоны; явление тем более характерное, что происходит оно в рамках разных юрисдикции и суверенитетов. В таком смысле рыночная экономика существовала задолго до XIX и XX вв., будто бы единственных, по утверждению У. Нила ³⁰⁷, которые знали саморегулирующийся рынок. Цены колебались со времен античности, а в XIII в. они колебались уже как [некое] целое по всей Европе. Впоследствии согласованность проявится еще ярче, в пределах все более и более узких. Даже крохотные местечки района Фосиньи в Савойе XVIII в. — высокогорной местности, мало способствующей контактам,— знали определенное колебание своих цен на всех рынках района от одной недели к другой, в зависимости от урожаев и потребностей, в зависимости от спроса и предложения.

Сказавши это, я отнюдь не утверждаю, будто эта рыночная экономика, близкая к конкуренции, покрывала всю экономику, совсем наоборот! И сегодня ей это удается не больше, чем вчера, хоть и при совершенно иных масштабах, и по совсем другим причинам. В самом деле, частичный характер рыночной экономики может зависеть либо от значительности сектора натурального хозяйства, либо от власти государства, которое изымало часть продукта из торгового обращения, либо в такой же мере, или еще более, от весомости денег, которые тысячами способов могли искусственно вмешаться в ценообразование. Таким образом, рыночная экономика могла подрываться снизу или сверху, в экономиках отсталых и весьма передовых.

Что достоверно, так это то, что наряду с «не рынками», столь дорогими сердцу Поланьи, всегда имелись также и чисто торговые обмены, какими бы скромными они ни были. Рынки, даже незначительнее, очень давно существовали в рамках деревни или нескольких деревень; рынок мог тогда представать как странствующая деревня — подобие ярмарки, своего рода искусственный и бродячий город. Но важнейшим шагом в этой нескончаемой истории было в один прекрасный день присоединение до того времени небольших рынков городом. Город поглотил рынки, увеличил их по своему размеру, даже если сам он в свою очередь подчинился их закону. Самое главное — это наверняка включение в экономический кругооборот тяжелой единицы — города. Городской рынок будто бы изобрели финикийцы ³⁰⁸ — это вполне возможно. Во всяком случае, почти современные им греческие города все устроили рынок на агоре, своей центральной площади ³⁰⁹; они также изобрели, или по меньшей мере распространили, деньги, самоочевидный «расширитель» рынка, если только не обязательное условие (sine qua non) его деятельности.

 

==219

 

³¹⁰

См.: Mauss M. в: "Annales E·S.C", 1974, p. 1311—1312.

Греческий город знал даже и крупный городской рынок, тот, что снабжался издалека. Мог ли город поступать иначе? Вот он, город, неспособный с того момента, как он приобрел определенный вес, жить за счет своей прилегающей деревенской округи, зачастую каменистой, сухой, неплодородной. Обращение к услугам ближнего было неизбежно, как это было позднее в городах-государствах Италии начиная с XII в. и даже раньше. Кто будет кормить Венецию, коль скоро самое большее, чем она издавна располагала,— это были скудные огороды, отвоеванные у песка? В более поздний период торговые города Италии, чтобы взять под контроль протянувшийся на большие расстояния кругооборот дальней торговли, преодолеют стадию крупных рынков, создадут действенное и как бы повседневное оружие в виде сборищ богатых купцов. Разве Афины и Рим не создали уже более высокие уровни — уровни банков и собраний, которые можно было бы определить как «биржевые»?

А в целом рыночная экономика будет формироваться шаг за шагом. Как говорил Марсель Мосс, «это именно наши западные общества совсем недавно сделали из человека экономическое животное» ³¹⁰. И к тому же нужно еще договориться относительно значения слов «совсем недавно».

МОЖЕТ ЛИ БЫТЬ СВИДЕТЕЛЕМ НЫНЕШНЕЕ ВРЕМЯ?

³¹¹

Galbraith J. К. The Affluent Society (V ed.). L., 1969 (французское издание 1974 г.).

Эволюция не остановилась вчера, в прекрасные дни саморегулирующегося рынка. На огромных пространствах планеты и для огромных масс людей социалистические системы с авторитарным контролем над ценами положили конец рыночной экономике. Когда последняя сохраняется, ей приходится искать обходные пути, довольствоваться крохотной сферой деятельности. Этот опыт, во всяком случае, кладет конец — и не единственный! — той кривой, что рисовал заранее Карл Бринкман. «И не единственный» — потому что в глазах некоторых сегодняшних экономистов «свободный» мир познал странную трансформацию. Возросшая мощь производства, тот факт, что люди многочисленных наций — разумеется, не всех — миновали стадию нехваток и нищеты и не испытывают серьезного беспокойства за свою повседневную жизнь, удивительное развитие крупных предприятий, зачастую многонациональных,— все эти изменения опрокинули старинный порядок короля-рынка, короля-клиента, имевшей решающее значение рыночной экономики. Законы рынка не существуют более для крупных предприятий, способных своей высокоэффективной рекламой оказывать давление на спрос, способных произвольно устанавливать цены. Дж. К. Гэлбрейт недавно в очень ясной книге описал то, что он называет индустриальной системой³". Франкоязычные экономисты охотнее говорят об организации. В недавней статье в газете «Монд» (29 марта 1975 г.) Франсуа Перру даже дошел до утверждения: «Организация — это модель, намного более важная, нежели рынок». Но рынок сохраняется — я могу пойти в лавку, на обыкновенный рынок и там «опробовать» свое весьма скромное королевское достоинство

 

К оглавлению

==220

312 Galbraith J. К. Op. cit., p. 22. 313 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 27, с. 385.

клиента и потребителя. Точно так же для мелкого производителя — возьмем классический пример изготовителя готового платья,— повелительно вовлекаемого в борьбу с многочисленными конкурентами, закон рынка продолжает существовать в полной мере. Разве Дж. К. Гэлбрейт не задавался целью в своей последней книге изучить «весьма подробно существование рядом мелких предприятий — того, что я называю рыночной системой,— и системы индустриальной» ³¹², прибежища крупных предприятий? Но Ленин говорил примерно то же самое по поводу сосуществования того, что он называл «империализмом» (или монополистическим капитализмом, родившимся в начале XX в.), и простым капитализмом, успешно действующим, как он полагал, на конкурентной основе ³¹³.

Я полностью согласен и с Гэлбрейтом и с Лениным, с той, однако, разницей, что различение в качестве отдельных секторов того, что я именую «экономикой» (или рыночной экономикой) и «капитализмом», кажется мне не новой чертой, но европейской константой со времен средневековья. А также с той разницей, что к доиндустриальной модели следует добавить третий сектор: нижний «этаж» «неэкономики», своего рода гумусный слой, где вырастают корни рынка, но не пронизывая всей его массы. Этот нижний «этаж» остается огромным. Выше него, в зоне по преимуществу рыночной экономики, множились горизонтальные связи между разными рынками; некий автоматизм обычно соединял там спрос, предложение и цену. Наконец, рядом с этим слоем, или, вернее, над ним, зона «противорынка» представляла царство изворотливости и права сильного. Именно там и располагается зона капитализма по преимуществу, как вчера, так и сегодня, как до промышленной революции, так и после нее.

==221

00.htm - glava13