На одной тахте с милиционером

Темно было. Борода Каро соскочил с коня и стал думать, куда пойти? Снова доверить себя горам? Какая-то птица пролетела над головой. Борода долго смотрел ей вслед. Птица полетала-полетала и села на утес. Потом сложила крылья и нырнула в какую-то щель. «И у этой свое пристанище есть, — подумал Каро, — а у меня?» Он вспомнил. Возле Сардарапата есть деревня, Джанфида называ ется. А чуть дальше, возле старого Армавира, еще одна деревушка — Большой Шариар. В Большом Шариаре жил знакомый Бороды, талворикец Рашид, председатель колхоза. «Дай-ка я эту ночь гостем у Рашида буду», — сказал про себя Борода Каро. Погнал Каро коня и ночью был в Большом Шариаре. Рашид был дома, пил вино в одиночестве. Обрадовался житель Араратской долины, увидев у себя на пороге почтенного гостя. Обнялись старые знакомые, поздоровались. — Сначала коню овса, а потом гостю хлеба, — сказал Каро и повесил косу на стену. Рашид отвел коня в хлев, а Каро в комнату для гостей пригласил. Коню овса дал, а гостю — хлеба. Потом открыл самый лучший свой карас, непочатый. — Глиняная миска найдется? — спросил Каро. Рашид понял, что у Каро печаль какая-то. Жена Рашида принесла глубокую глиняную миску и поставила перед гостем. — И мне такую же принеси, — сказал Рашид, отставив в сторону стаканчик. Жена еще одну миску принесла, поменьше. Курицу зарезали, соленья из бочки достали и сели за стол. Миски ударялись друг об дружку и опорожнялись раз за разом. Уже спать стали укладываться, вдруг в окне чья-то голова показалась. — Председатель дома? — Пожалуйте в дом, — ответил Рашид и с лучиной в руках пошел открывать дверь. Ночной гость оказался начальником милиции Эчмиадзинского района, сурмалиец Вачаган, небольшого росточка, жизнерадостный смуглый толстяк. Он еще с порога заметил, что какой-то рыжеусый мужчина сидит у стола и потягивает вино из глиняной миски. Он впервые видел такое — чтобы вино миской пили. Начальнику милиции понравился гость председателя. И потому как он, согласно своей должности, все вина этой губернии пробовал, то и обрадовался немало, что есть повод опрокинуть чарочку-другую вкусного домашнего винца. — Чем заняты? — оживленно потирая руки, спросил начальник милиции, направляясь к столу. — Да вот вино пьем, товарищ начальник, — ответил Рашид и подвинулся, дал ему место на тахте. — Вино — мисками? Никогда такого не видал. — В нашей стране вино так пьют, — сказал Каро. — Которая эта ваша страна? — Дальняя. — В Большом Шариаре вино отменное, и, пожалуй, стоит пить его мисками, — сказал милиционер. — Из какого это караса? — Моего погреба самый лучший карас открыл, товарищ начальник, непочатый, — сказал хозяин дома. Борода Каро поставил перед начальником милиции полную миску: — Попробуй-ка, что за вино. — Нет, нет, это много. Я на службе нахожусь и npишел в село по делу. — Подождет твое дело, — ответил Каро. — Ты, верно, давно не пил. И миска твоя побольше председателевой. — У караса спросили: ты чего боишься? Ответил: маленьких горшков. То двое их пило, теперь втроем стали пить. Жена еще кур зарезала. Пировали до петухов. Милиционер с Рашидом из стаканов пили, а Каро из миски глиняной. Пили и мирно беседовали. Каждый рассказал какую знал историю. И гость рассказал — про то, как просо с пшеницей поссорились. — Просо через сорок дней всходит, — сказал Борода, — а пшеница попозже. Один год в Мушской долине был голод. Крестьяне стали сеять просо, чтобы путь голоду закрыть. Надулось просо и говорит пшенице: «Сестрица-пшеница, я раньше твоего всхожу, — выходит, я главнее». «Что делать, твое, видать, время», — отвечает пшеница. «Хочу в Иерусалим пойти». «Сиди, где положено, дурак, ты что, хочешь голод на страну нагнать?» — крикнула пшеница, да как стукнет просо по башке. Горец со своими прибаутками и веселыми историями пришелся по душе сурмалийцу. А когда пили за начальника милиции, Каро в его честь спел песенку «Сурмали», которой выучился, скитаясь по Арагацу.

Не звонит колокол, не слышно армянской речи, Одичал, стал волчьим логовом Край приветливый, Змея села на судьбу твою, Сурмали.

— Эх, до чего же ты хороший человек, — растрогался начальник милиции, — завернуть в лаваш и скушать, объедение! И начальник милиции обнял гостя и пригласил к себе в Эчмиадзин. До того они друг другу приглянулись, что даже на одной тахте спать легли. Утром рано, чуть свет. Борода Каро проснулся, оседлал своего коня — и поминай как звали. Пещеры Диана и Какавадзора подмигивали ему — к нам, мол, пожалуй. Развалины Амберда призывали издали — иди, иди сюда, мы тебя приютим. А начальник милиции проснулся утром, отозвал в сторону председателя и говорит: — Рашид, а ведь я по важному делу в вашу деревню приехал. — По какому? — Получен сигнал, что Борода Каро в эту сторону поехал, может, в Джанфиде прячется, а может, в Армавире, не знаю. Помоги мне найти Бороду, Рашид. Два дня уже с ребятами мотаемся, поймать бы его, сдать — и дело с концом. — Да ведь, товарищ начальник, ты с Бородой Каро этой ночью на одной тахте спал, — засмеялся Рашид. Милиционер побледнел, вся краска сошла с лица. — Как так? Тот самый крестьянин, что вино из миски пил? — Тот самый. — А где он сейчас? — Утром чуть свет оседлал коня — и поминай как звали. — Шутишь! — А чего шутить-то? Борода и был. — Тот самый, что про просо рассказывал? — Да. — Что песню пел? — Ну да, тот, с которым ты братался вчера и целовался, — отвечал Рашид невозмутимо. — Вот те ра-а-аз... Начальник милиции Вачаган подошел к столу, взял миску, из которой пил Борода, удивленно повертел в руках и положил на место. — Не верится прямо, что человек, которого ты разыскиваешь, спал с тобой в одной постели и ловко так улизнул. Братцы, если это и есть Борода Каро, будь благословенно молоко матери, что он сосал. Сколько лет я прожил на свете, а такого краснобая, такого задушевного человека в жизни не видел, — сказал сурмалиец. — Но что делать, с нас требуют. Хотим мы того или не хотим, а наш долг поймать его и сдать куда следует. Не я, так другой это сделает. Змея села на судьбу этого человека. Вчера из Талина звонили: мол, возможно, в ваши края забрел, пошарьте там у себя. Сказали, что давно уже прячется в горах. Несколько раз, говорят, приходил домой, жена прятала его в тоныре, а сверху камни клала. Борода, мол, у него такая длинная, что однажды, когда жена закрыла тоныр плитой, полбороды осталось торчать наружу. Но eсли Борода Каро тот, что мы видели вчера, то вовсе у него никакой бороды нет. Вот что, Рашид, не хочу я брать на себя грех, — решительно сказал милиционер. — Этот человек мне понравился, не пойду я против своей совести... Погоди, а коса у него с собой была? — Была. — Значит, он и есть, — продолжал милиционер. — В Аштараке и Талине заметили странную вещь — кто-то ночью косит на их полях, даже иной раз связывает сено в снопы. Предполагают, что Борода Каро, его рук дело. За все это время в горах пропала одна-единственная коса. У кого, скажи, рука на такого человека поднимется? Арестовать... Да по какому праву?.. В последнее время, Рашид, что-то не то у нас творится, не по сердцу мне все это и против заветов Ленина, так я думаю! — Ему прощение было дано от правительства, Бороде-то. Разрешили поселиться в Армении и заниматься крестьянским трудом, — подтвердил председатель Рашид. — Вот видишь! А некоторые личности приказали поймать его. Что поймают — это вне сомнения, но пусть хотя бы не моей рукой. Он ночью к тебе пришел, так ведь? — Ночью, а ушел чуть свет, — подтвердил Рашид. — Значит, так: у тебя такого человека не было, не видел ты его, понял? По-русски про такое говорят «сухой отказ». И жену предупреди, чтобы язык за зубами держала. Тяжелые дни наступают, Рашид, беречь нам друг друга надо, всего-то нашего народу горстка осталась. Помнишь, он сказал: «У караса спросили: чего ты боишься? Ответил: маленьких горшков». С этими словами начальник милиции покинул дом Рашида. В деревне он допросил для виду нескольких крестьян, после чего отбыл в райцентр.