Безумный Андреас

Целый месяц провел Борода Каро в горах. Ночевал в пещерах Какавадзора и Диана, в Амберде, прятался в стогах. А однажды нашел в горах чью-то забытую косу и с косой за плечами поскакал в Гегамские горы. Хотел выяснить, как лучше ехать в Мегри, а оттуда в Джульфу. Он объехал Апаран, спустился в Егвард и по Арзаканскому ущелью поднялся в Техенисские горы. В горах он выбирал самые труднодоступные тропы, чтобы ни одна живая душа не углядела его. За селом Мзкраванк была седлообразная гора. Встал Борода на этой горе и поглядел в сторону Гегамских гор. Путь был неблизкий. — Слезай с коня, Андраник-паша, — послышался властный окрик за спиной, и какой-то мужчина в облезлой бараньей шапке — уши под шапкой красным платком перевязаны — вырос вдруг перед Бородой Каро. В руках он держал серп. Всадник улыбнулся. — Это кто же Андраник-паша? — Отвечай лучше, куда это ты собрался? — В Ахмаханские горы, на жатву, — ответил Каро. — Андраник-паша все поля уже убрал. Слезай с коня, это конь паши. — Ты, наверное, его конюхом был. Как звали коня Андраника? — Огненный. Отдай мне свою косу или слазь с коня паши. — Да на что тебе коса? — Отдам Серобу-паше, а ты пойди поймай ежа на Немрут-горе. — Немрут-гора далеко, я в Ахмаханские горы путь держу. — Недалеко. Андраник-паша дал десять дней сроку османцам. А ты не Борода Каро? — Он самый. Что тебе?  —Ты Андраника-пашу не знаешь разве? Борода Каро соскочил на землю. Он с первого же взгляда понял, что перед ним сумасшедший. — Андреас! — воскликнул он и обнял гайдука, потерявшего разум. — Отдай, отдай мне косу, завтра в поле пойдем, косить станем! — Ты где живешь, Андреас? — Андраник-паша сидит у меня дома с Серобом-пашой, беседуют. Ровно десять дней сроку дал, а османец сказал: «Мне за десять дней не увязать все вещи». Я вчера попросил пашу: дай, говорю, им еще два дня, пусть берут свои вещи, шут с ними. — А паша что на это ответил? — Не согласился, десять дней, говорит, мой срок, и все тут. Молния Андреас участвовал в штурме Талинской крепости, был ранен в Сардарапатской битве, а потом привязали его к седлу, и Андреас отправился искать Андраника-пашу. Лошадь доставила раненого Андреаса в Техенисские горы, и Андреас остался в Цахкадзоре, так и не догнав войско Андраника. И оттого что он не выполнил свой долг гайдука и не смог догнать отряд, от всех этих переживаний у Андреаса помутился разум, стали звать его с тех пор «безумный Андреас». Безумие выражалось самым неожиданным образом — он мог без причины разразиться громким смехом, мог сказать что-то вполне разумное и вдруг понести совершенную околесицу, мог перейти от шепота к крику, он путал вчерашний день с сегодняшним, говорил об умерших как о живых, мешал прошлое с настоящим. Вид у него был по-прежнему дикий, но вызывал уже не страх, а жалость. Незнакомые путники, встретившись с Андреасом на дороге, могли принять его за вставшего на задние лапы медведя. Он по-прежнему, когда пил воду, окунал все лицо в родник, и концы усов плавали на поверхности воды. Потом садился на какой-нибудь камень обсохнуть и долго грелся на солнце. Летом Молния Андреас брал серп и шел в Техенисские горы, но чаще всего его можно было видеть на улицах Цахкадзора распевающим песни о храбром полководце. Стоило кому-нибудь произнести при нем слово «опоздал» — Андреас, встрепенувшись, тут же откликался: «Да разве ж я виноват, что опоздал, привязали к седлу, сказали: догоняй». Потом сокрушенно повторял шепотом: «Опоздал, опоздал, опоздал» — и бил себя по голове кулаком. Он был всегда в одной и той же старой бараньей шапке, уши красным платком перевязаны, и громадная суковатая палка в руках. Горе тому, кто при Андреасе помянет недобрым словом Андраника, — тут же схлопочет палкой по башке, а сам Андреас после этого забьется в угол закусочной «Кечарис» и зальется горькими слезами за стаканом водки. До позднего вечера сидел тут, мешая горечь и возмущение, песню и слезы. Потом шел домой, громко споря с самим собой и каждому встречному объявлял как величайшую новость: дескать, «османец вещи связывает в узлы!» В Цахкадзоре рассказывали, что у Андреаса в шапке спрятан приказ кавказского наместника о взятии Багеша. Это была та самая телеграмма, которую Андраник, разгневавшись, бросил на снег в Рахве-Дуране. Бумагу эту Андреас действительно имел, и первым, кто увидел этот исторический документ, был председатель райисполкома Цахкадзора, к которому Андреас — спасибо, добрые люди надоумили — обратился с просьбой выхлопотать пенсию. — А что Сероб-паша сказал? — не унимался Борода Каро. — Сероб-паша сказал: «Андреас, найди мне косу откуда-нибудь, завтра косить пойдем». — Куда? — На ту гору, где Грушевый родник. — В вашем селе колхоз есть, Андреас? — Есть. Андраник-паша председатель. А Сероб-паша в райисполкоме сидит. Пойди накоси в Битлисских горах травы для их коней. Пойди в Рахве-Дуран... «Эх, птичка-невеличка, дом свой разорила и мой не спасла». — Я в Ахмахан иду, Андреас. И так уже опоздал. — Опоздал! Опоздал! Опоздал! — крикнул Андреас и стал бить себя кулаком по голове. — А я виноват? Не виноват я, привязали к седлу, езжай, сказали, а конь привез меня в Егвард. В Егвард привез конь, а из Егварда в Кечарис, не поспел Андреас в Лори. Дай мне коня, пойду догоню Андраника-пашу. — Иди домой, Андреас, — сказал Борода Каро, — успокойся. — Не будет мне покоя, пока не догоню я войско своего паши, — сказал Аадреас, снова ударил себя по голове и с серпом и пучком травы под мышкой пошел по дороге, напевая: Город Битлис горный, Андранику нет письма... — Андреас! — окликнул его Борода. Но тот был уже далеко; громко смеясь, шел к Цахкадзору. Вдруг он остановился. — Эй, Борода, ребятам от меня привет снеси, особенно Сейдо Погосу, что на Свекольном Носу сидел. Какая-то девушка, завидев Андреаса, с криком метнулась домой. — Матушка, сумасшедший Андреас... Мать вышла на порог: — Здравствуй, Андреас. — Здравствуй и ты, Тирун. — И для чего, скажи на милость, паша твой ушел из Армении, через это ты таким юродивым стал... — От горя ушел, Тирун, от горя большого. Когда Андраник увидел, что обманут со всех сторон, и свои не поняли и чужие, рассердился, сел на своего Аслана, погнал коня в Грузию, к Гегечкори, а потом пришел на берег Черного моря и крикнул: «Где ты, Европа, я пришел!» — А сейчас он где? — В колхозной конторе. — Ох, да зеленое миро свидетель, этот человек и впрямь не в себе. — Сестрица Тирун! — Чего тебе, Андреас? — Испеки несколько штук гаты, завтра в Бжни пойду. — Что тебе в Бжни делать, что ты там потерял? — Вдова одна там есть, приведу в свой дом. — Ты свадьбу играть будешь, а мне гату печь велишь? У тебя в Ереване дочери живут, пускай они и пекут. А что за женщина? — Такая же, как ты, красивая, румяная. Грудь ровно Рахве-Дуран в июне, спина что твой Хлатский мост. Куснуть бы тебя в щеку, Тирун, эх! — Девка, ты в дом иди, а я посмотрю, что этот чокнутый говорит, — сказала цахкадзорская женщина, прикрывая дверь в комнату. — Чьи, говоришь, щеки куснуть хочешь? — Твои щеки, Тирун, твои красные щечки. Конь Андраника однажды в Рахве-Дуране в руку меня укусил. Двое удил, а все же куснул, стервец! «Птичка-невеличка, птичка-красноножка, дом свой разорила и мой заодно». Каро и сам не понял, как доехал до Гегамских гор. Перед глазами все время стоял безумный Андреас. Мегри и Джульфа показались ему сильно отдаленными друг от друга. Каро погнал коня к Верхнему Геташену в Мартунинском районе. Там был похоронен гайдук из мушской деревни Ахчна — Ахчна Ваан. Его убили в овраге Джхни. Каро с Чоло привязали тело убитого к седлу и привезли, похоронили товарища во дворе церкви. Жена Ахчна Ваана, Хатун, вскоре вышла замуж за одного из его солдат. В 1930-м новый муж ее по имени Петрос продал двух коров и перебрался с семьей в Верхний Геташен. Там он первым делом поставил памятник на могиле Ахчна Ваана. Борода въехал на погост, обнажил голову перед могилой и молчанием почтил память храброго воина Сасунского полка. На следующий день его конь снова был на Арагаце.