Родник проса

Этот родник находится на склоне Цирнкатара. Повыше проходит дорога, соединяющая Муш с Сасуном. На рассвете мы с Арабо добрались до Цирнкатара и с его вершины наблюдали восход солнца. Тот, кто не видел восход солнца с Цирнкатара, пусть никогда не говорит, что жил на этом свете. Что до родника, то невозможно побывать в этих краях и не спуститься к нему. Спустились и мы. Арабо пустил Тилибоза пастись, а сам поспешил к роднику. Он наклонился, зачерпнул воды в красную арахчи, выпил, потом снова зачерпнул и протянул мне шапку, полную воды. Почти все хутцы пили воду таким способом. После обеда с самиром, тoго, что я съел у бeрдакца на поле, я горячего не отведывал. Мы с Арабо оба были голодны. А был у нас с собой один только просяной хлеб: маленькие, сухие колобки, твердые как камень. Этот хлеб хорошо есть, размачивая в молоке. Арабо отправил меня к пастухам за молоком, а сам — правая рука на прикладе — прилег отдохнуть. Я был уже довольно далеко, вдруг мне показалось — слышу за спиной лошадиное ржанье. Обернулся — гляжу, вооруженный какой-то мужчина поставил ногу в стремя, собирается оседлать Тилибоза. — Арабо, Тилибоза увели! — закричал я не своим голосом и побежал к лошади. От моего голоса Арабо вскочил, схватил твердый ком и, не метясь, кинул в разбойника. Он, видно, попал ему в висок — вор, бездыханный, растянулся под копытами взвившегося коня. Я удивился. Откуда, подумал я, он взял камень, ведь там, где лежал Арабо, была одна трава да цветы. — Чем ты его ударил? — спросил я. — Хлебом. Просяным хлебом. Времени, чтоб идти за молоком, больше не было; сели мы возле родника, смочили в воде остальные колобки, тем и сыты стали. И весть такая распространилась, что Арабо из рода Рыжего попа убил просяным хлебом багревандского курда, вознамерившегося похитить его лошадь. С того дня за родником осталось название Родник Проса. И хотя эту историю рассказывали про одного смелого сасунца, крестьянина из села Ахбик, на самом деле название родника связано со случаем, очевидцем которого был я сам. С незабвенным Арабо все это было. Всего год прожил я у Арабо в брнашенских горах. Однажды Арабо проснулся чуть свет. Я придержал ему стремя, и он взлетел на своего скакуна. Я почувствовал, что на этот раз он собрался в далекий путь. Перед тем как отправиться в дорогу, он вытащил из-за пазухи табакерку из орехового дерева и, протянув мне, сказал: — Ступай в Красное Дерево и принеси мне оттуда табаку. — И еще сказал: — Ежели меня не застанешь, отдашь Роднику Серобу. Его место — Согорд, это в Хлате. На следующий день до меня дошла весть о гибели Арабо. На горе Косура есть ущелье, называется Гялараш (Черная крепость). Арабо погиб в этом ущелье в 1895 году, когда с пятью товарищами, переодетыми в курдскую одежду, был поднят со сна и вступил в неравный бой с большой шайкой грабителей. Его оружие видели потом у одного хаснанского курда. Но я его просьбу выполнил.

Красное дерево

— Красное Дерево, где ты, я пришел! — крикнул я и вскочил на ноги. С Ццмака я спустился в долину Муша и, держа направление на запад, прошел пониже сел Ачманук и Кардзор. Так дошел я до села Хоронг. Повыше Хоронга находилось Красное Дерево, которое чужаки называли Гызлахач. Я сидел на склоне горы Хозмо и по правую руку от себя видел красивый лесок и в нем деревья, сплошь покрытые красным листом. Наверное, по этой-то причине и называлось село Кармир Цар, то есть Красное Дерево. Я пришел сюда на следующий день после того, как узнал о гибели Арабо. Еще не заходя в село, я вдруг почувствовал, что уши мои словно заложило. Какой-то глухой, глубокий стон доносился со стороны горы Зангак. Я этот шум уловил, еще когда проходил под Кардзором. И чем ближе делалось Красное Дерево, тем сильнее становился шум. В конце концов я понял, что это шумит водопад Гургура, тот, что над Арацаном, — водопад этот слышен еще издали, особенно в ясные ночи и на заре. Арабо про этот водопад говорил: «Потому Гургура зовут, что голос подает и голос тот три дня пути проделывает». Постепенно я привык к этому шуму и с табакеркой Арабо за пазухой ступил в Красное Дерево. Табак этого края славился по всей Армении. Я помню, как учитель Мелкон частенько наведывался на рынок, чтобы запастись табачком из этого села. Во всем селе было одно-единственное дерево, и росло оно во дворе церкви. На мои расспросы, в каком, дескать, доме можно купить самый лучший табак, мне показали дом крестьянина Арменака, который, по словам односельчан, был лучшим мастером по табаку. Еще они сказали, что он бежал в Красное Дерево из Агаронга, что в Сасуне. Долгие годы был в России и только недавно вышел, дескать, из тюрьмы. Я прошел несколько домов и очутился возле указанного дома. Я увидел низкорослого крестьянина, худого и костистого. На голове красная арахчи. Чем-то черты лица его напомнили мне Арабо. Но меня в эту минуту ничто не интересовало. Я спешил наполнить табакерку табаком и пуститься в обратный путь. Арменак повел меня к табачным грядкам, потом в сушильню повел и, показывая на связки и впрямь отменного табака, спросил: — Тебе сколько же табаку надо? — Всего лишь коробок, — ответил я. — И из-за коробка табаку ты шел в Красное Дерево? — Он подумал, наверное, что я шучу, и засмеялся. Как же он удивился, когда я действительно достал из-за пазухи табакерку и протянул ему. Он повертел ее в руках, внимательно посмотрел на стертый узор, словно хотел вспомнить что-то. Дважды он испытующе взглянул на меня из-под бровей. Кашлянул. Снова обследовал табакерку потом наполнил ее табаком. Крепко умял его пальцами и, закрыв табакерку, протянул мне со словами: — Не иначе, цель какую-то имеешь, если за одной табакеркой столько шел. Хотел я ему сказать, что цель моя добрая, но почему-то глаза мои застлали слезы, и он понял, что меня мучает какая-то печаль. Он и сам прослезился и пригласил меня к себе домой, но я посчитал правильным тут же пуститься в обратный путь. Арменак из Красного Дерева проводил меня до околицы. Маленький, живой человек был, немногословный, все больше со своими мыслями пребывал. Он не спросил меня, откуда я иду, куда направляюсь, да и есть ли мне куда идти... Лес дивно благоухал. Горделиво возвышались, прильнув к друг другу или же стоя рядышком, граб, ольха и белый тополь. Но главным в лесу был краснолистый клен. — А из этого дерева, крепкого, тяжелого, наши деды изготовляли стрелы, — сказал Арменак, приближаясь к какому-то дереву. — Посмотри, какой здоровый блеск у его листа. — Вот и весь его разговор. Он сорвал ветку, — наверное, чтобы сделать из нее посох, - и, медленно ступая, пошел обратно. А я, пройдя несколько шагов, растерянно остановился на опушке леса. Я был просто потрясен. Стоял и не знал, куда же мне идти. Несколько раз я поднес табакерку к лицу, чтобы почуять дух Арабо. Потом положил ее за пазуху и быстро зашагал в сторону Мушской долины, не отрывая глаз от Хлатских гор. И чем дальше удалялся я от Красного Дерева и горы Зангак, тем глуше делался вой Гургуры. Успокоившись после гневных воплей Арацани, мои уши стали внимать мягкому журчанию Медовой речки. Только в одном месте я сделал остановку: то был Сохгом, знаменитый своим луком и сладкой репой. В окрестностях этого села речка моего родного города вливалась в воды Меграгета — Медовой речки. Добираясь до этих краев, она прекращала свое существование, сливаясь с большой рекой, делаясь неузнаваемой и неуловимой. Моя жизнь похожа на эту речку, подумал я. Я шел по направлению к Хлату, удаляясь от родимого края, будто сливаясь с чем-то большим и незнакомым. Вернусь ли я когда-нибудь в Муш, бог весть.