Смерть лачканского Артина

Повыше Татрака в ущелье еще одно село есть. Сидит под зеленой скалой, притаилось, на челе — поле красного проса и поле гороха. Входя в село, мы увидели старика. Он направлялся к нам. — У нас в доме больной фидаи лежит, — сказал мне старик. — Кто? — спросил я. — Не знаю, но только худо ему очень. Просил принести ружье. Пошли мы со стариком. Аладин Мисак осторожности ради стал в дверях, а я вошел в дом. Он лежал в хлеву, под головой его была подушка, укрыт он был старым одеялом, из-под которого выглядывала нога в прохудившемся носке. Рядом лежал мешок, на мешке — старые, ссохшиеся трехи. Я узнал его сразу. Это был лачканский Артин. Увидев меня, он отвернулся, словно застыдившись, что нарушил обет фидаи. Фидаи и постель — слыханное ли дело? Гайдукам полагался саван, но сасунцы никогда не брали его. Сасунец предпочитал умереть на поле брани и почитал за благо быть похороненным в горах без савана и даже без священника. А тут... Я мог тут же наказать этого гайдука и одной пулей спасти его честь. Но как, как тут выстрелишь?! Ведь это мой товарищ, двадцать лет бок о бок сражались мы. Артин был из самых старых солдат. Храбрый, отчаянный сасунец, он участвовал в битвах при Кураве, Шеник-Семале, Лачкане, Гомере. Лицом он напоминал тигра и дрался как тигр, особенно с той поры, как шеникец Манук отдал ему свой маузер. Спор между ними длился месяцами, наконец шеникец Манук уступил ему свой «смит-и-вессон», а сам стал обладателем его прекрасной винтовки. Один только месяц лачканский Артин лишен был права носить оружие — когда он восстал против Геворга Чауша вместе со спаханским князем Макаром. Когда султана объявили вне власти, Артин с товарищами решил водрузить знамя свободы на вершине Андока. Но им не удалось дойти до цели, они добрались только до Чесночного Камня. Я смотрел и не верил глазам: человек, не знавший подушки, всю жизнь проведший в боях, лежал беспомощный в неприглядном сельском домишке, вернее — в хлеву, откуда не было видно ни Мушской долины, ни Сасунских гор. — Я болен, Махлуто, а ружье мое не при мне. Человека вот за ружьем отправил. Неужели я заслужил такое? Убей меня, Махлуто. Я должен умереть от пули. И, знаешь, несколъ-ко раз выстрели, будто бы бой. — Вдруг он оживился, что-то вспомнив. Даже присел в постели. — Ты помнишь, Махлуто? —Что? — Ту песню, которую мы пели? — Помню, как же, — сказал я, лишь бы успокоить его. — Ну так спой вместе со мной. И лачканский Артин тихим голосом затянул старую песню фидаи, отбивая такт рукой: «Вот град пошел...» И снова: «Вот град по-шел... Всех за-щи-тит... хра-брый мсти-тель фи-даи...» Он устал, видимо, и следующие слова пропел совсем тихо, почти неслышным голосом. Мы пели вместе, глядя друг на друга. Он схватил меня за руку и хотел было приподняться, еще что-то вспомнил, видно. — Помнишь, как мы поднимались на гору Пшпуш и встретили курдов? Перестрелка началась, и твое ружье скатилось в овраг. Град Тадэ вместо тебя спустился в ущелье и принес твое ружье, честь гайдука cпac. Этот случай вовсе не со мной произошел, а с кем-то другим, но он продолжал вспоминать бессвязно и все говорил: «А помнишь?..» — А помнишь Кятина Манука? Помнишъ, ночью буря была, а гамидовцы все полегли, перестреляли мы их. Помнишь, как мы Медовую речку переплыли, лошади в пене были. Торчащий Камень помнишь? — Вдруг он засмеялся. — А старосту Татара помнишь? Из Верхнего квартала, тот, что змееныша в карман слепому Сло положил, старейшине Хианка... «Сул-тан хо-тел всех нас по-бить... прос-нись, сыно-чек, пора тебе в бой...» Артин стал свистеть и прищелкивать пальцами. Я понял, что он ждет старика с ружьем. — Все, никто нас не тронет больше. Кончилось это, — сказал я. — Конституция. Вставай.  Он повеселел. — ...я на эту конституцию. Скажи ребятам, пусть не сдают Оружие. Севкарского Сако помнишь?.. Позапрошлой зимой мы с Чоло и Гале были у Гасимбека в Хутских горах. Гале умер. Махлуто, продолжай, ты же с нами был. — Да что вспоминать, настало время для радости, — подбодрил я его. — Казармы все еще стоят в Сасуне? — Нет, — сказал я. — Снесли уже. Фадэ засадил поле репой. — На Андоке знамя есть? — Нет, но будет. Вставай. — Да что же они в эту стужу пустились в дорогу... Бедные ишхандзорцы... Это не Мурад сидит на Чесночном Камне?.. Он уже бредил. Я вышел из хлева. Через некоторое время послышались выстрелы. Старик, значит, принес ему ружье, и лачканский Артин испустил дух под звуки выстрелов — будто бы на поле боя. Выстрелили в воздух и мы с Аладином Мисаком, оповестив мир о кончине храброго гайдука. Так умер старый солдат Геворга Чауша, герой-фидаи, сасунец с лицом тигра.