
- •Хачик даштенц и его роман-эпопея «зов пахарей»
- •Слово от автора
- •Обед с Самиром
- •Ночь в Тергеванке
- •Родник проса
- •Красное дерево
- •В горах Хлата
- •На Немруте
- •Выстрел в селе Гели
- •Шапинанд
- •Фадэ и алианцы
- •Клич Сосе
- •В тюрьме Багеша
- •Погонщик мулов из Хута
- •Силою веры
- •Конь айсорского старейшины
- •Подарок короля инглизов
- •Сбор старейшин
- •Трудный вопрос
- •Чудеса у Взрыв-родника
- •Мехмед-эфенди
- •Огонь в Тахвдзоре
- •Битва в монастыре
- •Клятва и последовавшее за этим наказание
- •Геворг и золотые монеты
- •Первая ночь
- •Волшебное решето
- •Новое поручение
- •Большие хлопоты
- •Искатель клада
- •В мастерской шорника
- •Обет, данный на склоне горы
- •Кто пел в лунную ночь
- •От царства змей до Бингёла
- •Вьюга на Тавросе
- •Пещеры Ццмака
- •Кинжал и крест
- •Кто задул огонь
- •Лекари с черной горы
- •У архимандрита Хесу
- •Подарок Геворга Чауша
- •Тайная свадьба
- •Опасный гайдук
- •Макар и Манук
- •В медвежьей берлоге
- •Сасун-Эрменистан
- •Саженец репы
- •Смерть лачканского Артина
- •Ализрнанский Муко
- •Борода и Марта
- •Красавица замка
- •«Памятная книга» Бдэ
- •Один армянин — один золотой
- •Вернитесь!
- •Через Басен - в Александрополь
- •Крепость
- •К ущелью Вайоц
- •Мост в Джульфе
- •Односельчане помогли
- •Безумный Андреас
- •На одной тахте с милиционером
- •Живи с чистой совестью, ишхандзорская
- •Я верю дыму у Масиса
- •Исро и Адам
- •Жена не успела принести перец
- •Последние дни Чоло
- •«Путник мушец»
- •Перед хачкаром
- •Цветок брабиона
- •Гибель синего жеребца
- •Возврощение
- •Смотритель в городском саду
- •Я тот, кто задул огонь
- •Рядом с Хентом
- •Последний покоритель вершины
- •Мой ахун кончился
В тюрьме Багеша
Багешская тюрьма находилась чуть повыше церкви Кармрак, на высоком утесе. Многие томились в этой тюрьме, и вот, как видно, дошел черед и до меня. Жандарм, дав мне подзатыльник, втолкнул в тюремный коридор, какой-то тучный мужчина записал мое имя в особый журнал и, вверив меня все тому же жандарму, отправил в подвал. Здесь я увидел палача из палачей — знаменитого Расима-эфенди. Мхе Чауш и Расим-эфенди... Не было в городе Муше и в городе Багеше никого, кто бы не знал имена этих чудовищ. Первый был палачом мушской тюрьмы, второй бесчинствовал в тюрьме Багеша. Расставив повсюду хитроумные сети, они вылавливали недовольных армян, курдов и айсоров и заполняли ими тюрьмы. С волосатыми руками, с лицом как у крысы, мерзкий толстенький человек был Расим-эфенди. Я слышал, что он, случается, без всякого суда-судилища дает заключенному лопату и кирку и заставляет рыть собственную могилу, а потом выстрелом в спину бросает того в яму. Табакерка Арабо была при мне, и я боялся, что если меня обыщут, то не миновать и мне такой ямы. Расим сунул руку мне за пазуху, извлек табакерку и, злорадно усмехнувшись, уставился на меня. — Деда моего, — объяснил я. Он внимательно обследовал табакерку и, увидев, что она не представляет особой ценности, вернул мне со словами: — На, держи. А теперь скажи, сукин сын, ответь мне, что ты делал рано утром на могиле в церкви Кармрак? Ты знаешь, что там похоронена голова нечестивца, который причинил безмерное зло нашему султану? И запомни, щенок, враг султана — мой враг. И это, между прочим, та самая тюрьма, в которой сидел ваш проповедник Мигран-эфенди. Ваш певец, сазандар ваш горемыка Сако и Чибран-ага тоже побывали здесь — их я потом отправил в подарок Мхе Чаушу... — Он еще какие-то имена назвал, но я их не запомнил. И, не дожидаясь моих объяснений, с помощью жандарма он связал мне за спиной руки и, накинув толстую веревку на шею, укрепил ее на железном крюке в потолке. Потом, убрав из-под моих ног кирпич, зажег кальян и сел против меня. Веревка душила. Я попытался встать на цыпочки. Заметив это, он подтянул веревку. Лицо мое обдало жаром, и язык на два аршина высунулся. Ну все, подумал я, конец. Но тут он подошел, расслабил веревку, и я без сознания повалился на землю. Наутро Расим-эфенди вошел ко мне в сопровождении жандарма и надзирателя и распорядился: — Отведите к манаскертскому учителю Аветису. И меня повели наверх. Все камеры и длинный коридор багешской тюрьмы были забиты заключенными. Узники большей частью были армянские крестьяне с заросшими лицами. Проходя по коридору, я увидел, как два арестованных турка коленопреклоненно молятся, обратив лица к стене. Меня вели по длинному коридору, и все удивленно глядели мне вслед — куда, дескать, ведут этого молоденького парня? В конце коридора была камера, особая, как я понял. Перед дверью сидел турок-надсмотрщик и смотрел через глазок. На наши шаги он обернулся. По знаку жандарма надсмотрщик отодвинул железный засов. Я вошел в камеру, и дверь тяжело захлопнулась за мной. Это была узкая камера с одним крошечным окном. Возле стены стояла тахта, на ней лежала раскрытая книга, рядом с тахтой на полу стоял кувшин. Книга оказалась кораном. Какой-то мужчина сидел на тахте, подогнув ноги под себя по-турецки, и что-то писал. Он был так поглощен этим занятием, что не заметил меня или же не захотел заметить. Я бесшумно прошел вперед и присел на кончик тахты. Вдруг он окинул меня холодным взглядом. Потом, обмакнув перо в чернила, продолжал писать. «Значит, это и есть манаскертский учитель Аветис», — подумал я про себя. Кому он писал письмо, о чем писал? И неужели в султанской тюрьме заключенные могут писать письма? Ну написать-то напишет, но дойдет ли написанное до адресата? Тюрьма была переполнена, и, несмотря на это, господину Аветису была предоставлена отдельная камера с маленькой тахтой и письменными принадлежностями. Коран дали. Книги. Значит, ему дозволено читать. Выходит, что я, получив место возле господина Аветиса, попал в самые благоприятные условия. Из тюремного окошка виднелись горы Хачик и Цаперкар, окружавшие город Багеш, и на юго-западе виднелась долина, которая простиралась до склонов Тавроса и была известна всем под названием Мушской долины. Церковь Кармрак отсюда не была видна. Из глубокого ущелья поднималась средневековая крепость, обнесенная высокими стенами, о которые с шумом ударялась речка. Дома Багеша построены были на скалистых берегах этой речушки и на холмах, поднимающихся из ущелья. К западу от крепости я увидел трехэтажное строение, дом с узорчатым балконом и крутыми каменными ступенями. Все дома в Багеше были из темного камня, а этот один был построен из красноватого камня и на фасаде его крупными буквами выведено было «Хачманук». Еще несколько домов местной знати увидел я, один выглядывал из ущелья, другой стоял на возвышенности, именующейся Авели-мейдан. Я с трудом разобрал надписи на фасадах: «Дом Рыжего Мелика» и «Дом Сароенц Арменака». На узорчатом балконе хачмануковских апартаментов показалась молодая женщина — невестка этого дома, повидимому. Она перегнулась через перила, посмотрела в сторону ущелья, глянула на крепость, метнула задумчивый взгляд на нашу тюрьму и поспешно ушла в дом. Я раздумывал о своей участи, и вдруг мне бросилось в глаза, что господин Аветис пишет арабскими буквами, маленькими арабскими буковками. Напишет и долго думает над следующим словом. Его поза, то, как сосредоточенно он писал, и, пожалуй, еще поразительное равнодушие, с которым он отнесся к моему появлению, навели меня на мысль, что человек этот не из простых смертных. И не из обычных узников. Да и письмо это, писанное арабскими буквами, ясно, не простое письмо, а раз так, то обязательно дойдет до места, поскольку пишется с большой мукой и заключает большой замысел. Дом господина Аветиса был одним из богатых домов села Икна, что в Манаскерте. Этот дом каждый год давал багешскому наместнику и хасанским курдам большой откуп. Господина Аветиса уже несколько раз сажали в тюрьму. И каждый раз господин Аветис пускал в ход большие суммы и выходил на волю, но на этот раз он сидел тут довольно прочно, так как отказался платить требуемый выкуп. Впрочем, на этот раз он обещал багешскому наместнику и султану Гамиду услугу, куда как более важную и значительную. Окончательно убедившись, что откупам конца не будет и от султанских чиновников нет спасу, господин Аветис решил принять ислам и поступить на службу к ром-сельджукам. Тем самым он не только спасет свое родовое поместие в Манаскерте от разорения, а себя — от постоянной угрозы быть арестованным, но, возможно, еще и пользу принесет многострадальному своему народу. Султан Гамид и наместник Багеша в ту пору придавали большое значение борьбе с повстанцами. Господин Аветис, сменив веру и взяв турецкое имя, желал получить место рядового жандарма у султана. Когда он кончил писать свое письмо, так и не поинтересовавшись, кто я такой и какие обстоятельства привели меня в тюрьму, заложив ручку за ухо и, держа бумагу перед глазами, прочел вслух: «Господин наместник, причитающуюся с меня сумму я как простой крестьянин не в состоянии уплатить, но как лицо, верное османскому престолу, считаю своим долгом посвятить себя моему отечеству и со всею верностью служить ему до конца дней моих. Прошу вас дать мне должность жандарма и отправить в центр крестьянских волнений — город Муш. Я сумею выявить там всех враждебно настроенных лиц, и вот первое свидетельство моей решимости — я перехожу в исламскую веру». После этого, опустившись на колени, он трижды поклонился корану. Почему меня перевели из подземелья в камеру господина Аветиса? Возможно, они хотели, чтобы я последовал примеру этого учителя и тоже стал вероотступником, приняв ислам? Что ж, я был молодым пареньком, и меня привели к опытному, искусному воспитателю. Господин Аветис с кораном в руках спустился с тахты и постучал надсмотрщику: дескать, письмо готово. Тут же — словно они ждали наготове — в камеру вошли начальник тюрьмы и Расим-эфенди. Они повели учителя в общий зал, куда согнали всех заключенных армян. И меня туда же привели. Вдоль стен плотной цепью стояли жандармы. Господина Аветиса водрузили на стол посреди зала, всем на обозрение, и он, стоя на столе, прочел вслух свое послание, адресованное наместнику Багеша. Под конец, подняв коран, он трижды поцеловал его. — Эфферим! Молодец! — сказал начальник тюрьмы и вместе с палачом Расимом-эфенди и несколькими жандармами повел господина Аветиса к наместнику. — Изменник, народ свой и веру предал! Продажная шкура! — кричали арестанты им вслед. Я тоже не выдержал и крикнул: — Низкий предатель! Под надзором двух жандармов я был водворен в свою камеру. На следующее утро разнесся слух, что наместник Ферик-паша с любезностью принял господина Аветиса, окрестил его Мехмедом-Халытом и, возведя в жандармы, отправил в Муш для борьбы с армянскими повстанцами. И, значит, мои опасения не были лишены основания. Меня подселили к манаскертскому учителю, чтобы я последовал его примеру, стал вероотступником и пошел на службу к султану. Но мне суждено было идти другим путем. В ту же ночь я вытащил из стены штук семь кирпичей и, сделав дыру, достаточную для того, чтобы пролезть в нее, с большими предосторожностями выскользнул на рассвете из багешской тюрьмы.