5.1. Социокультурные основания феномена биографии в европейской традиции: инварианты и современные трансформации.

Социокультурные и онтологические основания феномена биографии в европейской культуре, интереса к «истории жизни» конкретного человека обнаруживаются в базовой инвариантной ориентации данного типа культуры на индивидуализм. Сразу оговорим, что термин «онтологический» мы используем в смысле социальной онтологии и онтологии социокультурного мира, подразумевающей наличие «исторического априори» (в терминологии Э.Гуссерля) или «исторической трансцендентальности (по П.Бурдье [22]).

Можно говорить о различных типах индивидуализма, соответствующих той или иной культурно-исторической эпохе. Так, Л.Баткин, очень осторожно относящийся к применимости понятий «индивидуальность», «личность» по отношению ко всем периодам истории европейской культуры (см. его полемику об этом, прежде всего с А.Я.Гуревичем и С.С.Неретиной [11]) не подвергает сомнению наличие индивидуализма как европейской культурной инварианты, оговаривая при этом, что существует она в разных исторических модусах. Можно вслед за ним говорить о «высоком индивидуализме» как о некоем культурном идеале: понятие о самоценном, ответственном перед самим собой, и, в известном смысле, суверенном «я» [10, с. 30]. (В этой перспективе «высокого индивидуализма» исследователь рассматривает историю и трансформации «европейского самосознания», основываясь, прежде всего, на великих автобиографических текстах европейской культуры (Августин, Абеляр, Руссо) [10]. С определенной долей иронии можно сформулировать лозунг: «высокому индивидуализму» – «высокую автобиографию»).

С.Аверинцев, изучая античные истоки биографического жанра, также отмечает, что они связаны с феноменом индивидуализма. Новый жанр возникает в условиях кризиса полисного образа жизни, который обозначился в IV в. до н.э и развязал индивидуалистические тенденции духовной жизни. В свою классическую («трагическую») эпоху греки биографий не писали [2, с. 640]. Биография заставляет потесниться историографию, более соответствующую идеалам классической гражданственности. Аверинцев подчеркивает, что первыми героями биографий, оформившихся как жанр, стали монархи и мудрецы. «Самовластный монарх и приписывающий себе законы мудрец в равной мере эмансипировались от уклада гражданской общины, а потому вызывали интерес не только своими общезначимыми «деяниями»…, но и своим частным образом жизни. В этом образе жизни реализовался идеал нового индивидуализма, двуединое выражение которого – Александр на своем троне и Диоген в своей бочке» [2, с. 639].

Сегодня можно констатировать кризисное состояние современного европейского индивидуализма. Экспансия индивидуализма, превращение его в моду, размывание многих сдерживающих его культурных, религиозных, социально-институциональных барьеров оказываются для индивидуализма как культурной инварианты саморазрушительными. Вместо «высокого индивидуализма» - индивидуализм «атомизирующий» человека и одновременно массовизирующий, лишающий личностного своеобразия. Вместо «Исповеди» Августина, где каждый акт автобиографической саморепрезентации сопровождается саморефлексией: а имею ли я право говорить в данном случае от первого лица, - лавина псевдоисповедальных текстов масс-культуры, автобиографический бум и минимум ответственности за сказанное от имени «Я» в исповедальной (псеводоисповедальной) и автобиографической установке. Недаром французскому культурологу и литературоведу, исследователю автобиографического письма Ф.Лежёну пришлось буквально взывать о необходимости новой формы общественного договора – «автобиографического соглашения», ограничивающего самопрезентационный произвол, вторгающийся в приватную сферу других людей [42]. Тем не менее, следует не только спасаться от индивидуализма, но и спасать индивидуализм – как базовое основание европейской культуры. И обращение к современным модификациям феномена биографии/автобиографии – это не только диагностика опасного состояния дел, но и определенная социокультурная терапия.

Украинский философ А. Валевский, предложивший философское обоснование «биографики» также помещает феномен биографии в онтологический (социо-онтологический) горизонт индивидуализма, в котором он видит основу и смысл европейской культуры, поскольку она идентифицирует «себя посредством парадигмы индивидуализма» [23, с. 6]. Онтология биографии, с его точки зрения представляет собой определенный набор условий, обеспечивающий возможность текстуального представления индивидуального. Как раз разговор об этих условиях (социокультурных условиях) может быть, как нам представляется, одновременно и диагностикой, и терапией. Если мы не обнаружим этих биографических/автобиографических предпосылок или обнаружим в искаженном, деформированном виде – мы указываем на опасность, грозящую европейской культуре как таковой и, возможно, на пути спасения. Среди этих условий и фундаментальных допущений: коммуникационная компетентность человека рассказать о себе как о неповторимой индивидуальности; такое состояние самоидентификации личности, которое позволит ей ответить на вопрос «кто я?», и одновременно наличие возможностей для биографа сказать о своем персонаже «кто он (она)?» (См.: [23, с. 88]). Возможно лавина «life-story» в современной масскультуре - это и неосознанное понимание индивидом того, что он не может сказать «кто я?» и своими жизненными историями взывает к обществу, к Другим с просьбой и требованием: я расскажу вам о себе, а вы скажите мне в ответ «кто я?».

Феномены биографии и автобиографии характеризуют, прежде всего, индивидуально-личностный полюс культуры. Однако биографическая проблематика на всех ее уровнях (биография в социокультурном бытии, биография как литературный и исторический жанр, биографический подход в гуманитаристике) неразрывно связана с решением вопроса о сопряжении индивидуально-личностного и надындивидуального измерений, о взаимодействии уникальной личной судьбы-биографии с Большой Историей, их взаимодополнительности (лотмановские «два плеча одного рычага»). Эта тема глубоко волновала авторов избранных нами для анализа их концепций ученых-гуманитариев. И ее глубокая проработка в трудах Ф.Шлейермахера, В.Дильтея, М.Бахтина, Ю.Лотмана во многом обусловила наш выбор персоналий. Не прерывая мотив социокультурной диагностики и терапии, отметим, что ее составляющей будет глубокий теоретический анализ того, как в современных условиях происходит через биографические/автобиографические акты сопряжение этих двух полюсов, какие опасные тенденции и деформации обнаруживаются сегодня в таком сопряжении-перекрестьи.

В проанализированных нами концепциях были глубоко продуманы основания такой сопряженности индивидуального и надындивидуального, конкретной, единичной жизни и социокультурного бытия. Одновременно утверждался принцип «первоисторичности личности» (надперсональный мир истории и культуры творится «из личностной точки). В.Дильтей разрабатывает концепцию «внутренней историчности», «конкретной историчности» индивидуальной жизни, основной постулат которой: исходная саморефлексивность жизни в своих проявлениях создает исторический мир в целом. Подчеркивается не столько витальная, сколько культурно-историческая составляющая феномена жизни. В этом смысле внимание к биографии и автобиографии означает внимание к самой истории, Большой Истории. В сходном контексте М.Бахтин вводит понятие «внутренней социальности» и «живой единственной историчности», которая является конституирующей для социальности и историчности надыиндивидуального мира и его структур. В основе «внутренней социальности» лежит исходный диалогизм, а сущностным выражением внутренней «высшей социальности» являются автобиографические и биографические акты, которые обращены к другому сознанию – от ближайшего адресата к «высшему нададресату».

Онтологическая укорененность биографизма в человеческом бытии и культуре обнаруживается еще и в связности «истории» и «historia» (в терминологии М.Хайдеггера [70, с. 137]), свершения и свершившегося. Совершающееся совершается с нами же самими, совершающееся сохраняется в знании о нем. Такая онтология базируется на двух принципах: «жизнь познает жизнь» (В.Дильтей) и «история не существует вне historia” (М.Хайдеггер).

Еще одна тенденция современного социокультурного бытия актуализирует внимание к феномену биографии. Основная, наиболее часто встречающаяся характеристика сегодняшней социальной реальности – реальность трансформирующаяся, изменяющийся мир. Кардинальные социокультурные, технологические, глобализационные изменения происходят в столь короткое время, что успевают так же кардинально несколько раз изменить траектории жизни людей и, соответственно, зафиксироваться в «историях жизни», биографиях. Такие человеческие документы, «личные нарративы» - живое свидетельствование о специфике глобальных изменений и трансформаций. Существенно и то, что кардинальные сдвиги происходят за короткое время одной человеческой жизни, а не в перспективе жизни нескольких поколений. Не только «большая история», но и биография становится хроникой таких изменений. Хроникой своеобразной, поскольку фиксирует она, прежде всего, личные решения и их мотивацию, связанные с кардинальными социальными изменениями (переехать в другую страну, изменить профессию, освоить новые формы массовой коммуникации, изменить политическую ориентацию, избавиться от национально-религиозных предрассудков и обрести взамен новые, приспособиться к интеграционным процессам – от жизни в условиях «железного занвеса» к открытости границ и т.д.). Ведь наиболее существенным для современных трансформаций, прежде всего, связанных с глобализацией, оказывается не просто ускорение темпов, а сам характер изменений. Как подчеркивает украинский социолог В.И.Подшивалкина, рост интереса к биографической проблематике связан с динамикой социальных изменений (См.: [57, с. 522]). В связи с этим выделяются значимые характеристики таких трансформаций, которые обуславливают исследовательский интерес к феномену биографии.

Во-первых, это - ярко выраженная субъектная, личностная составляющая социальных изменений («популярная личность», «инициативный деловой человек» и т.д.), обуславливающая необходимость анализа часто замаскированных внутренних смыслов и побуждений инициаторов социальных инноваций. Этот момент подчеркнут и у Ю.М.Лотмана: резко возрастает удельный вес моментов исторических флуктуаций, социокультурных бифуркаций, в результате которых дальнейшая судьба истории, культуры, цивилизации все в большей степени становиться зависимой от сознательного выбора. В историческом процессе усиливается роль личной ответственности и морального поведения его участников. Именно в биографических и автобиографических документах зафиксировано, то, каковы эти участники и как «представляет себе мир та человеческая единица, которой предстоит сделать выбор» [35, с. 350] (См. также [47]).

Во-вторых, преобразованиям предшествует период изменений скрытой, интимной, приватной стороны жизни человека, формирования вне-публичной сферы, где отрабатываются альтернативные образцы поведения и социокультурной практики, которые внешне «внезапно» становятся господствующими в социуме. Один из путей поиска такого скрытого непубличного субъектного «потенциалиса» (термин Б.Вальденфельса [24]) социокультурных трансформаций – анализ биографических нарративов. В их поле могут оказаться и характерные для периода трансформаций малопонятные и быстроисчезающие социальные феномены, промелькнувшие «формы жизни», так и не успевшие отстояться и состояться. Память о них часто не сохраняется в Большой истории, но может быть зафиксирована в «историях жизни».

В-третих, социокультурные трансформации характеризуются принципиальным индетерминизмом и синергетичностью (См.: [57, с. 523]). Их многовекторность предполагает множественность исходов развития социальных объектов. В связи с этим любой общественный процесс можно представить как серию последовательных выборов, осуществляемых субъектом из «множества всех возможных миров». «Способность всякого порядка быть иначе (иным, инаковым)» - еще одна существенная черта «потенциалиса» у Б.Вальденфельса (См. [24, с. 106]). И эта способность оказывается многократно усилена в современную эпоху постмодерна, в условиях моральной и когнитивной амбивалентности. Анализ биографического/автобиографического материала позволяет узнать не только как «представляет себе мир та человеческая единица, которой предстоит сделать выбор», но и как делает выбор человек, который представляет себе мир в виде «множества возможных миров».

Интерес к биографической/автобиографической проблематике в контексте социальных трансформаций меняет и само гуманитарное знание. Как подчеркивает П.Томпсон, именно через осознание подлинной природы «истории жизни» как свидетельства о социальных изменениях «временное измерение» вновь входит в социогуманитарное знание, налагая методологический запрет на рассмотрение социальных феноменов в их остановленности, «искусственно разобранными, как часы» (См.: [63, с. 129]).

Делать выбор – значит, идти на риск. Так было во все исторические эпохи. Тем более проблематичной и напряженной становится связка «риск-выбор» (в более расширенном варианте - «риск-выбор-решение») в современном мире, который характеризуется многомерностью, полицентричностью, плюральностью. Как подчеркивает Л.Г.Скокова, исследующая концептуальные основания биографического метода в социологии, биографический подход (на его междисциплинарном уровне) является одним из наиболее адекватных для анализа данного комплекса понятий, характеризующих социокультурное бытие (См.:[60, с.1]). Биографический подход во всех своих вариантах исходит из субъективного восприятия мира непосредственными участниками социокультурных процессов, их точка зрения принимается за отправной пункт теоретических обобщений (См.: [60, с.7]). Сквозь призму биографического/ автобиографического опыта, понятия «риск», «выбор», «решение», во-первых, осмысливаются «изнутри» жизненного мира, во-вторых, лишаются своей жесткой понятийной определенности, обретают континуальность и процессуальность. В третьих, погруженные в биографический контекст, они как бы рождаются каждый раз заново (личный опыт «запускает» здесь маховик теоретических обобщений, что не отменяет, конечно, наличие предварительного знания и предпонимания). Через индивидуальное переживание, проживание-претерпевание, обретающее затем то или иное выражение, выясняется, что значит для конкретного индивида, в его собственной судьбе-биографии выбирать, решать, а значит, рисковать (или, рисковать, следовательно, выбирать и решаться). Мы попытались показать, что биография - это точка пересечения, локус и топос непосредственного взаимодействия индивидуальной жизни с культурно-историческим и социальным бытием. В этой связи, именно в контексте биографического подхода проясняется, чем оказываются субъективный выбор, риск и решение в универсальной перспективе социокультурного целого. И.Г.Дройзен, выдающийся историк и методолог истории, подчеркнул, что биография – наиболее адекватный исследовательский жанр для понимания «волящей энергии и страстей» индивидов, действующих в истории, индивидуального «гениального произвола», выбивающего ход истории с привычной орбиты (См.: [35, с. 417]. Это как раз и есть зона субъективного «выбора-риска», которая со времен Дройзена стала еще в большей степени влиять на историко-культурный процесс.

«Волящая энергия», субъективный выбор, осмысление рисков с ним связанных, принятие решения, обретают еще большую глубину в свете «философии поступка». Возможности одного из ее вариантов, предложенных М.М.Бахтиным, в контексте биографического подхода мы проанализировали в соответствующем разделе. Бахтин онтологизирует «поступок», а «философию поступка» рассматривает как «prima philosophia». Такое допущение основано на том, что поступок рассматривается в свете его причастности к «событию бытия», той области, где свершается поступок в своей нудительности и участности. Одновременно индивидуально-ответственным поступком («сложным поступком», «сплошным поступлением») предстает единичная «единственная жизнь» в ее «живой историчности». Единственную жизнь в ее биографических координатах и область «события-бытия» соединяет «момент чистой событийности во мне» (гетевская максима «жить изнутри»): потенциальная отнесенность к рискованной неопределенности (прежде всего, смысловой, а не фабульной), к фундаментальному «или-или», к сфере нравственной свободы и, одновременно, чистого долженствования, абсолютного «требования-задания». Только в свете этой соотнесенности «единственной жизни» и «события бытия» можно говорить о «едином и единственном событии бытия», которое ухватывается лишь феноменологическим описанием. «Феноменология мира поступка» (она же, по Бахтину, «метафизика поступка») может быть развернута в биографическом контексте как «описание мира единственной жизни-поступка изнутри поступка на основе его не-алиби в бытии» [14, с. 105]. Как подчеркнул А.Валевский, «очертания онтологического горизонта биографического опыта не являются строго формализованными понятиями, скорее это структура феноменологических очевидностей, обозначающих этот опыт» [23, с. 16]. Может показаться, что указание на феноменологичность биографического описания относится уже к сфере методологии гуманитарного познания. Однако такая феноменологичность характеризует и саму природу биографии как социокультурного феномена, и в этом смысле язык описания и методологические приоритеты не безразличны природе описываемого явления. Валевский видит в биографии ответ на метафизический вопрос, укорененный в ментальном строе европейской культурной традиции: «что есть именно этот человек?», считая его первичным вопросом биографии, не просто как литературного жанра и вида исторического повествования, но и определенного состояния сознания [23, с. 6].

Биография - это не только ответ на вопрос о конкретном человеке, его индивидуальной жизненной траектории и судьбе, но и само вопрошание. Горизонт и структура такого вопрошания также укоренены в определенном типе культуры и трансформируются с ее развитием. Однако оно чаще всего остается непроясненным, в том числе и на теоретическом уровне. Так, использование биографического материала в изучении социокультурной динамики, не всегда означает наличие пристального и методологически тематизированного интереса к самому феномену биографии. Биографические документы часто являются лишь средством рассмотрения тех или иных проблем, наведения субъективно-личностного ракурса видения, но никак не самостоятельной целью исследования, со своей спецификой и типом вопрошания, обращенным именно к самой биографии.