Раздел 3. Михаил Бахтин о феномене биографии и стратегиях его осмысления в гуманитарном знании (социально-философский аспект)

Для анализа многообразия форм биографического дискурса и его социокультурной обусловленности идеи Михаила Бахтина (1895-1975) чрезвычайно плодотворны. Он тщательно изучил и глубоко продумал специфику, возможности и границы биографического жанра, причем не только как литературного. В архивах ученого обнаружены две тетради с подробными конспектами “Истории автобиографии” ученика В. Дильтея Г. Миша (См.: [83]). М. Бахтин неоднократно ссылался на этот текст и часто даже неявно отсылал к нему. К анализу биографического жанра он обращается, в частности, в таких работах, как «Автор и герой в эстетической деятельности» (написана в середине 20-х годов), «Роман воспитания и его значение в истории реализма» (написана в 1936-1937 г.г.), «Формы времени и хронотопа в романе» (написана в 1937-1938 г.г.) [13, 21, 24]. Бахтин рассматривает специфику биографического дискурса в культуре, прежде всего, в контексте своих размышлений о литературе, а биографию и автобиографию представляет как один из ее жанров. Вместе с тем глубина бахтинского анализа выводит нас далеко за рамки сугубо литературного творчества, на уровень фундаментальных оснований культуры. В данном случае подтверждается самооценка М.Бахтина, когда он назвал себя в большей степени философом, нежели литературоведом (См. [55]).

3.1. Феномен биографии и биографический жанр в контексте фундаментальных оснований концепции м.Бахтина

М.Бахтин разработал методологию и стратегию биографического анализа, возможно, даже не задаваясь специально такой целью, указанные произведения посвящены другим сюжетам. Это тем более ценно для нас, поскольку в данном случае соблюдается определенная «чистота эксперимента». Обращение к возможностям биографического дискурса не пред-задано, а диктуется теми или иными задачами гуманитарного исследования и происходит совершенно органично, исходя из логики самого исследования.

Отношение М.Бахтина к феномену биографии и стратегиям его осмысления может быть продумано сквозь призму фундаментальных оснований его концепции, суть которой мы передадим лишь фрагментарно в контексте диссертационной проблематики. Мы основываемся, прежде всего, на ранней незавершенной работе М.Бахтина, которую при подготовке к изданию уже после смерти ученого назвали «К философии поступка» (она писалась в Витебске в 1920-1924 г.г.) (См.: [6, 19, 20]).

1. Констатируется сложившийся в результате многовекового развития европейской культуры трагический разрыв между миром культуры и миром жизни, единственным миром, в котором мы творим, познаем, созерцаем, живем и умираем. Эта констатация, далеко не новая в эпоху шпенглеровского «заката Европы», не означает необходимости делать выбор между двумя мирами. Бахтиным ставится задача увидеть их в единстве. «Акт нашей деятельности, нашего переживания, как двуликий Янус, глядит в разные стороны: в объективное единство культурной области и в неповторимую единственность переживаемой жизни, но нет единого и единственного плана, где оба лика взаимно себя определяли бы по отношению к одному-единственному единству [19, с. 83].

2. М.Бахтин предпринимает попытку создать (воссоздать?) онтологию и архитектонику «единой единственной жизни», разработать адекватную этому видению методологию, которая становится методологией гуманитарного знания как такового, а также прописать феноменологию конкретного осуществления (проживания, переживания) жизни в ее уникальной единственности. Более того, формулируется необходимость иной, отличной от традиционной, метафизики, «первой философии» (курсив мой – И. Г.). Ею для Бахтина становится этика, она же – философия поступка. Эта исходная интенция проходит красной нитью через все его творчество, хотя и не везде она артикулирована так, как в ранней работе «К философии поступка». Принципиальный для себя термин «архитектоника» Бахтин «преднаходит» в научном обиходе конца 19 – начала 20 веков, учитывая как его изначальный смысл в греческом языке – строительное искусство, так и переносный – структура целесообразно и системно построенного целого, в искусствоведении – конструктивный замысел, система и структура произведения искусства. Для М.Бахтина - это конкретная архитектоника переживаемого мира, мира поступка или мира эстетического видения; конкретным центром данного мира является переживающий человек. Архитектоника в данном контексте – особого рода завершенное целое, центр («ценностный центр») которого образует «течение жизни смертного человека» (о специфике бахтинского понимания архитектоники в сравнении с иными трактовками (См.: [50, с. 525-528]). «Уничтожим масштабы жизни смертного человека – погаснет ценность переживаемого – и ритма, и содержания. Конечно дело здесь не в определенной математической длительности человеческой жизни…, а только в том, что есть термины, границы жизни – рождение и смерть… Только ценность смертного человека дает масштабы для пространственного и временного ряда: пространство уплотняется как возможный кругозор смертного человека, его возможное окружение, а время имеет ценностный вес и тяжесть как течение жизни смертного человека» [19, с. 131; 20, с. 60]. Лишь в соотнесении с этой безысходной единственностью смертного человека обретают свою тяжесть и нудительность общекультурные смыслы и ценности. В представленной М.Бахтиным архитектонике «моей единственности» как смертного человека биография становится тем временем-пространством, неустранимой границей и конечным пределом, где разворачивается единая единственная жизнь. Статус «биографического целого» оказывается предельно высок.

3. Единственная жизнь предстает у Бахтина как индивидуально-ответственный поступок, «сложный поступок», «сплошное поступление». Поступком становится все – мысль, переживание, чувство. Жизнь как поступок соединяет смысловое содержание и конкретную историчность свершения. М. Бахтин подчеркивает, что содержательно-смысловой стороне, взятой отвлеченно (теоретически), безразлично индивидуально-историческое, «автор, время, условия и нравственное единство его жизни». Это «безразличие» снимается в архитектонике индивидуального поступка, конкретная, «живая» историчность которого неотделима от биографического контекста. Мир в архитектонике поступка «дан мне с моего единственного места как конкретный и единственный», …он «расположен вокруг меня как единственного центра исхождения моего поступка: он находится мною, поскольку я исхожу из себя в моем поступке-видении, поступке-мысли, поступке-деле» [19, с. 124]. Мой мир, конкретный и единственный, - это мир определенный биографическими координатами. Из этого мира моей единственности и причастности «как бы расходятся лучи, которые, проходя через время, утверждают человечество истории» [19, с. 126]. Эта мысль М. Бахтина близка позиции К. Ясперса об «первоисторичности личности». Ее обоснование в работе «Истоки истории и ее цель» совпадает с бахтинским почти дословно: «из точки, где мы в безусловности своей ответственности и выбора своего места в мире, своего решения…, становимся бытием, пересекающим время в качестве историчности - из этой точки падают лучи света на историчность истории» [79, с. 278].

4. Философия поступка, как «prima philosophia», обращена к «бытию-событию», где только и может свершаться индивидуально-ответственный поступок. М. Бахтина интересует не мир, создаваемый поступком, а та область, где поступок свершается в своем долженствовании, нудительности, участности. Эта область и есть – бытие-событие. «Первая философия», как ее видит Бахтин, «не может строить общих понятий, положений и законов об этом мире…, но может быть только описанием, феноменологией этого мира поступка» [19, с. 105]. Такая «феноменология мира поступка» разворачивается в биографическом контексте, ведь по отношению к жизни-биографии у каждого из нас онтологическое «не-алиби». Бахтина интересует в этой связи «…мир собственных имен, этих предметов и определенных хронологических дат жизни. Пробное описание мира единственной жизни-поступка изнутри поступка на основе его не-алиби в бытии было бы самоотчетом-исповедью, индивидуальным и единственным» [19, с. 122]. В разделе о Ю.М.Лотмане мы покажем, сколь значимым был и для него «мир имен собственных», одно из наиболее адекватных описаний которого он также видел в свете биографического подхода.