2. Ложная поляризация прилагательных «материальное» и «идеальное»

Вторым заблуждением, которое наподобие доктрины имманентности мешало немцам в их изучении истории, явилась концепция полярной противоположности двух сфер явлений - «идеальной» и «материальной». И снова нельзя не задаться вопросом: почему в основе своей простой вопрос мог с такой настойчивостью получать абсолютно неверное объяснение? Как стало возможным сомнение в социальном характере духовной деятельности и почему были проигнорированы духовные стороны социального поведения? Вообразить себе абстрактный интеллект без конкретных людей, действующих в данных социальных ситуациях, так же абсурдно, как и обратное предположение - общество передачи мыслей, формирования идей и оценки явлений. Именно благодаря этой неестественной дихотомии термин «материальное» был понят как противоположность бесплотному духу. А что означает термин «материальное» в действительности?

Среди философов, последователей Гегеля, существовало так называемое «левое крыло», применявшее к самому себе эпитет «материа-

38 диетическое» в знак оппозиции к идеалистическому направлению мысли. Штраус, Фейербах и Маркс, каждый по-своему, выражали общее кредо этой антитетической школы. Их оппозиция имела мало общего с куда более хорошо известным научным материализмом Бюхнера. Из-за частой путаницы и возникла та неразбериха, которой отмечен спор между идеализмом и материализмом.

Материализм левых гегельянцев поставил в политической литературе середины прошлого века головоломный вопрос: кто является творцом истории - выдающиеся личности или массы? Чтобы понять смысл этого вопроса и иметь возможность дать на него ответ, его следовало бы перефразировать следующим образом: кто является творцом истории - стоящие особняком, изолированные от общества индивиды или члены общества, связанные друг с другом узами взаимозависимости личности? Индивидуальные качества и коллектив не являются ни чем-то несоизмеримым, ни антиподами. Высокие личные достоинства свойственны индивиду, проявляющему большую сметку и проницательность, умеющему справиться с экстраординарной ситуацией. И хотя «великие люди истории» не могут выйти из границ социального царства вещей, ни у кого из социологов не найдется разумных оснований усомниться в их существовании или игнорировать его.

Однако, когда события рассматриваются в ретроспективе или с определенной дистанции, усиливается соблазн связать результаты не отраженной в анналах цепи деяний с известной личностью, под влиянием которой происходило формирование последнего звена этой цепи, иными словами, приписать неизвестное известному. Немалая доля восхищения героями истории объясняется туманом, скрывающим подробности. В старой работе Фиркандта «Die Stetigkeit im Kulturwandeln»* (1908) вскрывается кумулятивный характер большинства великих изобретений7. Они по большей части являются общим итогом суммы менее известных изобретений, синтез которых осуществляется на заключительной стадии. Знание предшествующих этапов не преуменьшает значение завершающего, синтетического творческого деяния - только изучение всего процесса даст в руки критерий для оценки финального акта. Представить себе какое-либо деяние в полной изоляции от всех прочих дел и свершений - это почти такая же крайность, как и предполагать, будто можно говорить на языке, которым до сих пор не пользовался никто. Говорить - значит совершенствовать и развивать уже существующий язык. Одним из показателей этого процесса является разница, существующая между уличным разговором на местном сленге и лингвистическими новациями поэтов. Вряд ли имеет смысл связывать область идей только с великими личностями, а эпитет «материальное» оставлять для масс. По той же причине тезис о материальной детерминированности идей вовсе не выражает утверждения, поддающегося эмпирической проверке.

* «Стабильность в эволюции культуры».

39 Однако гипотеза о так называемом историческом материализме имеет совершенно иной характер. И хотя формулировка носит на себе отпечаток полемического происхождения, она - всего лишь иное наименование экономического объяснения истории. Как бы ни оценивались его достоинства, утверждение примата экономического «базиса» над идеологической «надстройкой» не постулирует примата материи над идеями, речь идет лишь о примате одного типа социального взаимодействия (экономического) над другими. Оба типа деятельности связаны с формированием идей, сообщением мыслей, равно как с биологическими потребностями и наличием материальных механизмов.

Материалистическое объяснение истории, понимаемое таким образом, может означать одно или все три из нижеследующих утверждений. Во-первых, оно может подразумевать, что функции, которые способствуют удовлетворению основных, биологических потребностей человека, носят более необходимый, более неотложный характер и в меньшей степени допускают отсрочку и доступны сублимации, нежели те, что удовлетворяют так называемые вторичные потребности. Во-вторых, экономическая деятельность не так изменчива и разнообразна, как прочие виды деятельности, вследствие чего последние обязаны выдерживать «тон полного согласия» с первой. И наконец, экономической деятельности присуща абсолютная целостность, и в этом смысле она образует первичную основу социальной интеграции. Данные приложения можно обсуждать ясным и понятным языком, не прибегая к ничего не дающей антиномии духа и материи.

3. Ложные концепции истории, диалектика и опосредование

Историю все чаще отождествляют со всеобъемлющим и динамичным пониманием реальности. Изложение фактов становится историческим вовсе не потому, что о них говорится в прошедшем времени; историк может совершать свою работу еще до того, как осядет пыль времени. Историография - это не просто результат составления хроники драматических событий. Растущая взаимозависимость различных элементов общества, идущие все более быстрыми темпами изменения в нем дали нам новые критерии, определяющие характер сообщений о происходящих переменах и принципы их интерпретации. В свете современных задач историю нужно рассматривать как эксплицитный отчет об изменениях, представленных всеобъемлюще в виде непрерывного процесса. Нижеследующие замечания должны пролить свет на значение вышеназванных терминов.

Изменения делаются эксплицитными, явными, если осуществляется достаточно полный, удовлетворительный отчет об участвующих в этих изменениях силах с целью выявить ход и результат самого процесса. Существует определенная параллель между изложением исторических событий и драматическим произведением, между историей

40 и драмой. Развязка в подлинной драме может быть убедительной и неотразимой, лишь после того как драматическая ситуация раскрыта полностью. Действие должно органично вытекать из завязки, а финал выстраиваться не по принципу «deus ex machina»*. Точно так же и историк призван распутывать нить событий, исходя из установленного комплекса факторов, образующих историческую ситуацию. Иными словами, он должен продвинуться в своем детерминистском подходе так далеко, как это только позволяют факты. Мера эксплицитности, разумеется, зависит от объема и формы сообщения; миниатюрный набросок может обрисовать сущность данного вопроса резче, убедительнее, чем большое полотно, на котором в полном беспорядке изображена масса самых различных подробностей.

Месопотамские анналы придворных событий и генеалогии полинезийских вождей не образуют истории, ибо им недостает непрерывности. Субстанция истории - назовем ли мы ее жизнью или реальностью - развивается не скачками, а непрерывно, в виде единого потока деяний. Некоторые из них носят дискретный характер - например, восстания, открытия, битвы, законодательные акты, события литературной жизни, тогда как другие - непрерывный; сюда относятся такие виды деятельности, как обеспечение продовольствием, все, что связано с жильем и безопасностью, здравоохранение, образование, поддержание общественного порядка и т.д. Целостный комплекс этих функций образует структуру, поскольку их взаимоотношения носят устойчивый, повторяющийся характер, приобретая форму, свойственную данному обществу. Только посредством оформления этих постоянных функций становится видимой непрерывность жизни, а дискретные события обретают понимание как элементы исторического континуума. Следовательно, непрерывным отчет об изменениях делает не «полная» фиксация событий - если таковая вообще возможна, - а изложение событий в конкретном контексте непрерывного осуществления функций.

Историческая реальность может быть понята только как многосоставная структура взаимосвязанных видов деятельности. В той степени, в какой реальность является субстанцией и субъектом истории, широта и всеохватность могут быть одним из критериев исторического сообщения. Историк, однако, рассматривает свой предмет с самых разных сторон. Он может ограничить диапазон своего внимания любым аспектом жизни, сосредоточившись на таких темах, как, например, право, исполнительная власть, литература или экономика. В соответствии со своим выбором историк отбирает те факты, которые связаны с интересующей его областью, однако подает их впоследствии в общем всеобъемлющем контексте непрерывных функций, обеспечивающих жизнедеятельность общества. Предмет остается тем же - жизнь, - хотя фокус избирательного внимания может меняться. Короче говоря, чтобы собрать описательный материал для научного сооб-

* Бог из машины (лат.}, т.е. нечто появляющееся неожиданно, извне.

41 щения, достаточно располагать любым набором сведений о дискретных событиях, таких, например, как успешные изобретения или завоевания, но историческое значение эти факты приобретут лишь после включения в общий всеобъемлющий контекст исторического развития.

История, таким образом, - не существительное, - прилагательное, атрибут развивающейся коллективности; она не только - сообщение об изменениях, но и отчет о том, что именно изменяется. Воспринимать историю без ее социальной среды - то же самое, что представлять себе движение без того, что движется. Дильтей употреблял выражение «социоисторическая реальность». До него Гегель говорил о том же - о развивающихся общностях, которые он объяснял как Volksgeister (буквально «дух народа»). Какими бы слабостями ни страдала эта претенциозно-напыщенная концепция, она по крайней мере позволяла выстроить некую систему координат для дедуктивных положений Гегеля относительно эволюции. Его последователи отказались от попытки сгруппировать историю вокруг Volksgeister, отчасти из-за расплывчатости термина, отчасти из-за явного уменьшения роли национальной истории в эпоху нарастающих классовых конфликтов. В силу этого концепция истории, чистая и простая, рассматриваемая как явление per se*, и применяемая без всякой связи с какой-либо общностью, начала приобретать самостоятельное значение. «Историчность» вещей стала даже предметом специальной онтологии, развившейся без учета социальных субъектов исторических изменений. Немецкая философская литература изобилует определениями истории, персонифицирующими ее как производительную силу, как катализатор или неиссякаемую мощь. Здесь мы вновь встречаемся с представлением о предопределенном ходе событий, по отношению к которым общество не играет роль творца и исполнителя, а представляет собой пассивный объект и сцену. Этим нежеланием обратиться к социальной реальности как матрице изменений также объясняется натянутая дихотомия природы и истории или естественных и исторических наук. Более реалистическая западная практика проведения различия между естественными и общественными науками в целом не получила признания в немецкой литературе.

Такое же бесплотное представление об истории сбивало с толку «диалектику» постгегельянских рассуждений на историческую тему. Гегелевская диалектика - это путь, на котором дух создает и разрешает противоречия, проходя последовательные фазы самореализации. Поскольку7 мысль отождествляется с реальностью, а эволюция духа - с историческим процессом, диалектика управляет и возникающей мыслью, и материальным, доступным вещественному анализу ходом всеобщей истории. Тут диалектика Гегеля полностью совпадает с его системой, донельзя туманной и расплывчатой во множестве своих ос-

* Посредством самого себя, сам собой (лат.).

42 новополагающих конструктивных деталей; поскольку развивающийся дух является животворным началом и субстанцией истории, исторический процесс также может отражать диалектическое развитие духа и антитетическое возникновение всех его концепций. После отказа от гегелевской системы, однако, стало привычным говорить о диалектике истории per se, не задумываясь о том, что же, собственно, движется или развивается в установленных антитетических формах. В действительности диалектичное не является историей - это данные социальные ситуации, которые обнаруживают несоответствия или противоречия в социальной структуре. Пишущий эти строки, например, пытался проанализировать антитетические импульсы в групповой конкуренции и в конфликте поколений8. (Выявить реальные антагонизмы - не значит постулировать их доминирующее положение и непрерывную эволюцию на протяжении всей истории человечества. Мы скоро вернемся к более полному и широкому обсуждению исторической теории Маркса, основанной на принципе классовой борьбы.) Средоточием противоречий является не дух и не предопределенный ритм исторического развития, а конкретные социальные ситуации, порождающие противоречивые устремления и ожидания и вследствие этого ведущие к антагонистическим интепретациям реальности - источником мистификаций всякий раз оказывается настойчивое уклонение от ее анализа.

Так что же такое социологический анализ?

Первостепенная проблема социологического анализа - как, впрочем, и большинства научных исследований - заключается в том, как связать единичные наблюдения с общим полем исследований, обладающим сложной структурой, которое далеко выходит за рамки индивидуального опыта. Предметом непосредственного опыта являются, разумеется, простые структуры. Порядок, в каком птицы клюют корм на птичьем дворе, или соперничество в игровой команде могут быть выявлены в ходе единичного наблюдения. Но чтобы понять предмет, который не вмещается в рамки одного экспериментального акта, явно необходим целый ряд актов, выбранных не случайно, а в соответствии со схемой, вписывающейся в общую структуру поля исследования. Следовательно, необходимо выбрать выгодную позицию, с которой можно производить ряд последовательных наблюдений, взаимосвязанных друг с другом, и в конечном итоге выявить структуру всего поля исследования. Это проблема стратегии. Вообще любой анализ отталкивается от каких-то случайно попавшихся на глаза моментов, т.е. исходит из какого-то непосредственно наблюдаемого аспекта предмета. В ходе последующих рассуждений, основанных на дополнительном изучении предмета, интерпретация первоначальных наблюдений, первоначально полученных данных подвергнется определенной модификации. Новое значение этих сведений уже не опирается на непосредственный, ad hoc опыт, оно «опосредовано» последующими фазами анализа. Таким образом, исследование развивается от прямого и непосредственного взгляда на предмет к выводным сведениям или,

43 если прибегнуть к классической формулировке Гегеля, к «опосредованному знанию».

«...Объяснить и понять... означает... показать, что нечто опосредовано неким другим»* (Hegel Encyclop?die der Philosophischen Wissenschaften, 2nd Edition, § 62).

Даже ежедневные встречи с людьми часто заставляют пересмотреть прежний опыт. Я встречаю незнакомого человека в приемной у зубного врача. Он интересуется, сколько мне лет, женат я или холост, каковы мои доходы, занимаемый мною пост, уровень образования и положение в обществе. В этот момент я готов уже потребовать у него документы, но тут еще один посетитель жестом дает мне понять, что мой собеседник пьян. Это меняет мой первоначальный диагноз относительно этого человека. Мои прежние наблюдения не были целиком ложными, но в новом контексте их значение изменилось. Таков же и типичный ход социологического анализа сложных структур. Итак, социология - это область научного исследования в той степени, в какой структура его предметов не становится явной в случайном контексте ежедневного общения. Таким образом, анализ обычно продвигается от простых структур к сложным. Простыми являются те, которые доступны непосредственному наблюдению, тогда как сложные обнаруживают свои свойства лишь в ходе последовательного поэтапного изучения, уточняющего данные предварительного опыта. Поле исследования сложно не само по себе, а в силу тех действий, которые исследователь применяет к своему предмету. Поле исследования сложно, если его структура не раскрывается в результате исследования каких-то отдельных частей или сегментов и если все поле не вмещается в рамки единичного акта исследования. Сложное, комплексное явление, таким образом, познается с помощью целого ряда взаимосвязанных актов исследования. То, что прилагательное «сложный» имеет отношение к тому акту, в ходе которого предмет подвергается исследованию, ясно видно у Гегеля:

«...мы должны указать как на самый общеизвестный опыт на то, что истины, относительно которых мы очень хорошо знаем, что они являются результатом в высшей степени сложных, в высшей степени опосредствованных размышлений, представляются непосредственными тому сознанию, для которого они сделались привычными. Математик, равно как и каждый сведущий ученый, непосредственно имеет в своем уме решения, которые являются результатом очень сложного анализа; в уме каждого образованного человека непосредственно наличествует много всеобщих точек зрения и основоположений, которые порождены многократным размышлением и долгим жизненным опытом... Во всех этих случаях непосредственность знания не только не исключает его опосредствования, но даже, наоборот, они так связаны друг с другом, что непосредственное знание представля-

Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук, т. 1, § 62, с. 186. М., 1974. Перевод с нем. Б. Столпнера.

44 ет собой как раз продукт и результат опосредствованного знания»* (Hegel, ibid, § 66).

Содержание этих гегелевских пассажей в принципе применимо к ходу аналитического исследования, осуществляемого во всех эмпирических науках - на определенной стадии данные непосредственного опыта приобретают новое, выводное значение, по мере того как они уточняются на каждом новом этапе исследования. Непреходящим вкладом Гегеля в научную методологию является констатация того факта, что любая индукция и любая генерализация имеют отношение к соответствующему контексту предполагаемых или реально воспринимаемых обстоятельств, т.е. к подразумеваемой сфере исследования, подлежащей перепроверке и расширению. Позднее Де Морган9 и Залай10 показали систематическую связь между любым актом индукции и соответствующей сферой представлений. В физике зачастую именно явные исключения из общего ряда обобщений указывали на пределы возможностей индукции в данной области исследования, заставляя предполагать необходимость существования более сложной области научного анализа. Вот почему теория относительности Эйнштейна не только объяснила и подтвердила открытые Ньютоном законы всемирного тяготения в сфере действия малых скоростей, но и объяснила ряд основополагающих исключений, не находящих объяснения в рамках действия законов Ньютона. Точно так же законы всемирного тяготения подтвердили первый закон Кеплера об эллиптических орбитах планет и объяснили отклонения, которые не учитывались законами Кеплера11. В ходе каждого из этих революционных свершений в физике, продвинувших науку вперед, новые гипотезы и опровергали, и частично подтверждали прежние обобщения, в то же время открывая новые явления, остававшиеся не замеченными в рамках прежнего опыта. Например, общая теория относительности Эйнштейна позволила предсказать так называемый эффект смещения.

Похоже, что последующие перепроверки, уточнения и расширение сферы научных представлений напоминают диалектику Гегеля. Три черты в особенности заставляют предположить эту аналогию: обоснованное подтверждение прежних гипотез, отход от той сферы представлений, на которую они опираются, и открытие более широкой сферы доступных объяснению взаимосвязей. Правда, здесь недостает одного элемента гегелевской диалектики - спекулятивного единства субъекта и объекта, т.е. интроспективного тождества субъекта и объекта, образующего краеугольный камень панлогической системы Гегеля. Как же объяснить это разительное различие между логическим, умозрительным подходом Гегеля и методами научного исследования?

Цель науки, как она сформировалась на протяжении последних шестисот лет, заключается в том, чтобы расширить диапазон доступ-

* Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук, т. I, § 66, с. 191 - 192. М., 1974. Перевод с нем. Б. Столпнера.

45 ного объяснению опыта в ходе последовательных этапов исследования, допускающих возможность их верификации, на основе только таких допущений и предположений, относительно которых среди осведомленных людей существует полное единство мнений. Строгость методики научного исследования предполагает возможность передачи сведений и сообщений, наличие общепризнанных и доведенных до минимума допущений и предположений, а также общедоступных критериев истинности доказательств. Таким образом, определение «научный» относится в первую очередь к процедуре исследования, а не к истине. Своеобразие логического метода Гегеля состоит в том, что он нацелен не столько на расширение имеющегося исторического опыта, сколько на его переосмысление. Система задумана как апофеоз того социального и политического порядка вещей, который сложился в эпоху Гегеля. «...Поскольку философия является исследованием того, что разумно (Vern?nftig), она схватывает вещи современные и реальные...»* (Hegel. Grundlinien der Philosophie des Rechts, Preface). Это отождествление разума с действительностью объясняет монистический характер дедуктивных умозаключений Гегеля. Все это вполне в духе рациональной теологии, стремящейся примирить веру со светской мыслью. Если величественное здание гегелевской доктрины представляет собой одну из разновидностей рациональной теологии, обожествляющей политический и социальный строй его эпохи, то концепция Маркса - своего рода канон революции. В самом конце той вереницы исторических событий, под которой Гегель подвел окончательную черту, Маркс утверждает и расширяет сферу действия противоречий, выявившихся в былых спорах. Если в гегелевском синтезе, венчающем историческое развитие, все прежние антиномии примиряются и сглаживаются, система Маркса достигает своего апогея в идее непримиримой классовой борьбы, которую он стремился обосновать с помощью диалектического метода объяснения общественных явлений. Но окончательные диагнозы и Гегеля, и Маркса не были просто открытиями, наподобие открытия индоевропейской языковой семьи братьями Гримм или периодической системы элементов Менделеевым. Выводы Гегеля и Маркса явились своего рода синтезом, отразившим доведенное до логического завершения развитие их первоначальных взглядов. Неразумный характер существующего социального строя в той же степени был предпосылкой теории Маркса, созданной личным волевым усилием, в какой окончательное формирование государственной системы к 1830 г. стало одной из аксиом гегелевской системы.

Таким образом, примат воления над знанием является молчаливо признаваемым краеугольным камнем гегелевской системы и сознательно утверждаемой аксиомой теории Маркса. На самом деле, марксистская диалектика превратилась в орудие стратегии, позволяющее

* Гегель ГВ.Ф. Основы философии права. Предисловие. Соч., т. 7. М.-Л., 1934. Перевод с нем. Б. Столпнера.

46 раздвигать рамки повседневных конфликтов, сопровождающих развитие мировой экономики, до масштабов всеобъемлющих кризисов, орудием, придающим этим конфликтам характер фатальной исторической неизбежности. Именно исходя из этой чисто волевой предпосылки, марксизм стал и несокрушимой системой, и техникой выработки жестких умозаключений и выводов, идя к ним с меняющихся позиций и точек зрения. То, что в руках людей, чьи взгляды меняются изо дня в день, эта стратегия может найти безграничное применение, продемонстрировал не только основатель и учитель, но и в последующие времена Лукач и его последователи, эрудиты, внесшие немало усовершенствований в марксистскую интерпретацию философии и литературы12.

Предыдущие ссылки на Маркса и Гегеля были сделаны для того, чтобы обратить внимание читателя на догматическое использование опосредующих категорий. Однако было бы ошибкой сбрасывать со счетов эти понятия только из-за спекулятивного злоупотребления ими, которое допускали оба мастера произвольной интерпретации. Хотя нельзя отрицать опасности злоупотребления этими понятиями людьми, ставящими оправдание данного явления выше его исследования, опосредующие категории представляют собой необходимый инструмент социальных исследований, если, разумеется, они очищены от любых черт мистицизма. Дело в том, что широкая картина жизни общества не может быть выведена из непосредственных и в силу необходимости фрагментарных наблюдений. Основной недостаток позитивистской реакции на спекулятивный подход состоит в неспособности позитивистов разработать метод исследования, который позволил бы проникнуть в области, недоступные непосредственному наблюдению. Частный или неопосредованный и фрагментарный взгляд на экономику той или иной страны так же неверен и ошибочен, как и гелиоцентрическая теория мира. Именно неспособность вывести исследование за рамки непосредственных и фрагментарных наблюдений и ввести их в область объективных структур препятствует развитию социальных наук нашего времени. Слишком часто специалисты в области гуманитарных наук усугубляют искажения и неточности, возникающие в ходе нашего повседневного и случайного знакомства с вещами, рассматриваемыми фрагментарно и односторонне. Примитивная практика персонификации несущественных явлений и материализации случайных ощущений и впредь будет лишать социологию всех перспектив до тех пор, пока мы по-прежнему будем основывать большинство наших понятий и представлений на данных непосредственного наблюдения. Поэтому мышление в терминах опосредования никоим образом не означает отхода от сферы верифицируемого опыта и воспарения в разреженную атмосферу спекуляции - скорее, это продвижение от случайного и субъективного взгляда на вещи к объективному анализу, от изолированных фрагментов к целому, от простого наблюдения к постижению закономерностей строения структуры. Именно в ходе такого продвижения можно на место ярлы-

47 ков, которые мы привыкли навешивать на случайно встреченные и поверхностно рассмотренные феномены, поставить данные, объективно отражающие различного рода ситуации и взаимосвязи.

Здесь, думается, нам могут возразить те из читателей, что до сих пор не выражали несогласия с нами. Они могут спросить: а не увязнут ли все высказанные выше соображения в болоте мистификации «социального» - точно так же, как наделена была самостоятельным материальным существованием концепция истории на философском жаргоне не столь давних времен? Что конкретно имеется в виду под «социальным» и социальным контекстом действий? Прежде всего, эти понятия не подразумевают наличия сверхиндивидуальной сущности над личностью и в отрыве от нее, существуют лишь акты социации различного порядка. Но категория социального не сводится к узкому спектру явлений, таких, например, как язык, право или религия. Процесс взаимодействия включает множество аспектов культуры - его неотъемлемым и необходимым компонентом является также дух. Нельзя отделить область социального от области духовного поведения. Не имеет смысла ставить такие вопросы, как «является ли дух социально детерминированным», словно дух и общество обладают каждый своей, независимой природой. Социология духа - это не исследование социальной причинности интеллектуальных процессов, а изучение социального характера тех проявлений и выражений, что в ходе своего употребления не вскрывают или в достаточной степени не обнаруживают контекста, в котором они осуществляются. Социология духа стремится выявить и определить акты социации, присущие процессу передачи и сообщения идей, но не вскрывающиеся им. Слепота в отношении контекста существования идей находит себе поддержку: идеи остаются общеупотребительными и, по-видимому, понятными еще долго после того, как социальная ситуация, которую они помогли определить и проконтролировать, закончилась. В действительности идеи приобретают новое значение с изменением их социальной функции - именно это взаимоотношение значения и функции и исследует социология духа. Данный подход не стремится связать друг с другом два дискретных комплекса объектов - социальный и духовный, он лишь помогает наглядно представить их природу, часто проявляющуюся в замкнутых, изолированных формах.