51 Массовая культура как производство желания. Феномен мифа в условиях массовой культуры. (по работе р. Барта «Мифологии»)

Особое место тема мифа занимает в творчестве Роланда Барта. Для него функция мифа заключается в удалении реальности: вещи внутри мифа «буквально обескровливаются, постоянно истекая бесследно улетучивающейся реальностью». В «Мифологиях» Р. Барт берет для анализа множество частных мифов, складывающихся в целую картину массового сознания современной цивилизации. Философ высказывает о мифе следующее соображение: его форма «присутствует в своей пустоте, а смысл отсутствует в своей полноте.» Представляется, понимать это нужно следующим образом: смыл бартовского мифа при всем своем внутреннем богатстве отодвинут на второй план, является отсутствующим; тогда как пустая, инструментальная форма присутствует на первом плане. Происходит порабощение смысла формой. Миф – реальность, которой придается эстетическая красота и привлекательность. Таким образом, миф - отчаянная попытка современного массового сознания сформировать себе идеальный образ совершенной реальности, заключенный в идеальную оболочку; и эта попытка связан с желанием забыть, вытеснить неприятную, некомфортную реальность.

Cамое грандиозное поле действия мифологии, бесспорно, - массовая культура. Массовое сознание, тяготеющее к коллективному бессознательному, подвержено глубокому, сопоставимому с религиозным, психологическому воздействию со стороны СМИ; орудием этого воздействия выступают создаваемые и распространяемые средствами массовой информации современные мифы.

Массовая культура, по существу, стала той знаковой системой, которая была равно доступна всем членам общества вне зависимости от социального статуса. Такая культура способна создавать иллюзию нивелированности различий между людьми и универсальности всех проблем, окружающих человека. Мифы, формируемые средствами массовой информации, не менее убедительны, чем реальность, а граница между ними весьма условна: часто информация, исходящая из теле- или компьютерной виртуальной реальности, погружающей потребителя в специфические состояния и навязывающей ему особые типы существования, представляется более убедительной, чем повседневная жизнь и ее события.

Сегодня огромное влияние на формирование массового сознания оказывает реклама. Являясь частью массовой культуры, она выступает одной из форм современного мифотворчества. Поддаваясь воздействию рекламы, потребитель меняется согласно навязанной ему идентичности, чувствует себя не тем, кем он является на самом деле. Получается, что реклама навязывает не только вещи и услуги, но и образ жизни, стиль поведения, досуга. Она создает, в первую очередь, миф о самом человеке, предлагая ему для подражания новый образ, частью которого является потребность в том, что рекламируется. Именно таким образом массовая культура пораждает желание: человек страстно желает преобразиться согласно навязанному социальному стереотипу.

52. Труд и производство в эпоху общества потребления и массовой культуры. От подделки к симуляции (по работе ж. Бодрийяра «Символический обмен и смерть»).

Структурной революцией ценности уничтожаются самые осно­вы «Революции». Общая утрата референций прежде всего наносит смертельный удар референциям революционным, которым никакая социально-производственная субстанция, никакая истина рабочей силы больше не дает уверенности в грядущем перевороте. Ибо труд — больше уже не сила, он стал знаком среди знаков. Он производится и потребляется, как и все остальное. По общему закону эквивалентности он обменивается на не-труд, на досуг, он допускает взаимоподстановку со всеми остальными секторами повседневной жизни. Не став ни более, ни менее «отчужденным», он не является больше специфическим местом исторического «праксиса», порождающего специфические общественные отношения. Как и большинство других практик, он является теперь просто набором сигналетических операций. Он включается в общее оформление, знаковое обрамление жизни. Он даже перестал быть историческим страданием и позором, своей оборотной стороной сулившими конечное освобождение (или же, по Лиотару, пространством наслаждения рабочего класса, местом исполнения его отчаянных желаний в условиях ценностного унижения под властью капитала). Все это больше не правда. Трудом завладела знаковая фор­ма, изгнав из него всякое историческое или либидинальное значение и поглотив его процессом его собственного воспроизводства: характер­ной операцией знака является самодублирование, скрываемое пустой отсылкой к тому, что он обозначает. Когда-то труд мог обозначать со­бой реальность некоторого общественного производства, накопления богатств как общественной цели. Даже и подвергаясь эксплуатации капиталом и прибавочной стоимостью — ведь при этом он сохранял свою потребительную стоимость для расширенного воспроизводства капита­ла и для его конечного уничтожения. Так или иначе, он был пронизан целенаправленностью: пусть труженик и поглощен процессом простого воспроизводства своей рабочей силы, однако сам процесс производства не переживается как безумное повторение. Труд революционизирует общество в самой своей униженности, как товар, чей потенциал всегда выше простого воспроизводства ценности.

Теперь это не так: труд больше не является производительным, он стал воспроизводительным, воспроизводящим предназначенность к труду как установку целого общества, которое уже и само не знает, хочется ли ему что-то производить. Нет больше производственных мифов, производственных содержаний: годовые сводки указывают только зашифрованно-статистический, лишенный смысла общеэкономический рост — инфляция бухгалтерских знаков, которыми уже не­возможно даже вызывать фантазмы коллективной воли. Сам пафос экономического роста умер, как и пафос производства, последним бе­зумно-параноическим подъемом которого он был; ныне он съеживается в цифрах, и в пего больше никто не верит. Зато тем больше не­обходимость воспроизводить труд как службу на благо общества, как рефлекс, мораль, консенсус, регуляцию, принцип реальности. Только это принцип реальности кода: грандиозный ритуал знаков труда, распространяющийся на все общество, — неважно, производит ли он еще что-нибудь, главное, что он воспроизводит сам себя.

Социализация через ритуал, через знаки, гораздо более эффективная, чем через связанные энергии производства. От вас требуют не производить, не преодолевать себя в трудовом усилии (такая классическая этика теперь скорее подозрительна), а социализироваться. Согласно струк­турному определению, получающему здесь вполне социальный масштаб, — быть значимыми только как взаимно соотнесенные элементы. Функционировать как знак в рамках общего производственного сценария, подобно тому как труд и производство функционируют теперь лишь как знаки, как элементы, допускающие подстановку с трудом, с потреблением, общением и т.д. Множественная, непрестанная, вращательную-круговая соотнесенность со всей сетью прочих знаков. В результате труд, лишенный своей энергии и субстанции (и вообще ка­кой-либо инвестиции), воскресает как социальная симулятивная модель, увлекая вслед за собой в алеаторную сферу кода и все остальные категории политической экономии.

Беспокояще-странен этот прыжок в своего рода посмертное существование, отделенное от вас всей протяженностью предшествующей жизни. Ведь в традиционном процессе труда было нечто привычное, интимное. Какой-то близкий смысл имела даже конкретность эксплуатации, насильственная социальность труда. Сегодня этого нет и в помине — что связано не столько с операторной абстрактностью трудового процесса, о которой много написано, сколько с перемещением всего значения труда в поле операциональности, где оно превра­щается в «плавающую» переменную, увлекая вместе с собой и все во­ображаемое прежней жизни.

От подделки к симуляции

В «Символическом обмене...» Бодрийяр предлагает историческую схему «трех порядков» симулякров, сменяющих друг друга в новоевропейской цивилизации от Возрождения до наших дней: «под­делка — производство — симуляция».

Симулякр первого порядка действует на основе естественного закона ценности, симулякр второго порядка — на основе рыночного закона стоимости, симулякр третьего порядка — на основе структурного закона ценности .

В этой трехчленной схеме можно заметить асимметрию, связанную с неоднородностью объектов, которые становятся «моделями» для симулякров: если подделка (например, имитация дорогих матери­алов в платье или архитектурном убранстве) и производство (изготовление серийных, идентичных друг другу промышленных изделий) касаются материальных вещей, то симуляция, как о том говорит язы­ковое употребление данного слова, применяется скорее к процессам (симуляция поступков, деятельности) или символическим сущностям (симуляция болезни и т.п.). Такая историческая эволюция симуляк­ров любопытно напоминает личную эволюцию Жана Бодрийяра, который от социологической критики вещей постепенно перешел к критике абстрактных сущностей, циркулирующих в обществе. В его «Си­стеме вещей» уже упоминался «симулякр природы», обозначающий Идею Природы и искусственно создаваемый в своем быту отпускни­ком; или «фантазм сублимированной подлинности», симулякр Истории, столь же искусственно поддерживаемый в современном доме благодаря вкраплению в него кое-каких фрагментов старинного здания, разрушенного при его постройке5 ; в обоих случаях предметом симуляции являются абстрактные ценности (Природа, История), но опирается она все-таки на конкретно-вещественные, «поддельные» (то есть стадиально более ранние) элементы — яркую окраску предметов отпускного быта, старинные камни, сохраненные в стене новостройки. В «Символическом обмене...» акцент делается уже на чисто действенных аспектах симуляции, где нет ни вещи как таковой, ни даже вещества. Таков, например, симулятивный ответ при социологическом опросе:

[...] тест и референдум представляют собой идеальные фор­мы симуляции: ответ подсказывается вопросом, заранее моделирует­ся/обозначается им.