3. У истоков «новой исторической биографии»: «Людовик IX Святой»

Одной из первых жертв триумфального марша «новой научной истории» стала традиционная историческая биография. Древнейший жанр историописания, возникший ещё в античном мире, он третировался как безнадёжно устаревший событийный нарратив, бесхитростно повествующий на языке короткого времени о событиях, находящихся на поверхности великого океана истории. Неспособная, да и не стремящаяся проникнуть в его глубины историческая биография воплощала вчерашний день историографии, её донаучный период.

89

В последовавших затем метаморфозах историографической революции происходит реанимация этого жанра, но уже на качественно иной методологической основе, в русле «новой научной истории». Историческая биография, обращаясь к языку длительной временной протяжённости, погружает своих персонажей в общую историческую связь. Тем самым она становится индикатором глубинных процессов, происходящих на арене истории, способным пролить новый свет на традиционный вопрос о соотношении субъективного и объективного факторов исторического действия, исторической личности и объективных обстоятельств её бытования.

Трудно переоценить значение вклада Ж. Ле Гоффа в эту трансформацию жанра. Его, по собственному определению, «тотальная история» Людовика IX ¹ не просто далеко раздвинула границы традиционной исторической биографии. Она революционизировала сам этот жанр. По справедливой оценке автора предисловия к русскому изданию книги М.Ю. Парамоновой, она «в значительной степени является опытом революции в жанре исторической биографии» ².

Эта революция осуществляется в русле глобальной истории, стойким приверженцем которой Ж. Ле Гофф остаётся на всём протяжении своего научного творчества. Уточним: глобальной истории в её историко-антропологическом варианте, так как в фокусе внимания учёного всегда находится человек, в данном случае французский король Людовик IX (1214-1270). Формулируя предмет своего исследования, автор пишет: «В данной книге речь идет, прежде всего, о человеке, а о времени его жизни лишь постольку, поскольку оно позволяет пролить свет на этого человека» ¹. Но, замечается здесь же, вся жизнь и деяния Людовика сотканы из столетия, в котором он жил.

Так определяется проблемное поле исследования. Его общая характеристика содержится в цитированном «Предисловии» М.Ю. Парамоновой. Я же остановлюсь лишь на одном аспекте исследовательской проблематики книги, обозначив его как «историческая личность и её время». Сразу же замечу, что её автор уходит от традиционной дилеммы, занимающей историков: время ли создаёт личность или личность определяет своё время. По его словам, цель книги заключается в том, чтобы наметить «некоторые общие условия и некоторые обстоятельства, позволившие Людовику утвердиться в своём времени и утвердиться прочно, как незаурядному человеку» ²

90

Итак, историческая личность во времени. Её творит время, и она, в свою очередь, творит его. Посмотрим, как это двухчастное единство реализуется в книге, обусловливая её структуру. В книге отсутствуют, казалось бы, очевидные главы, долженствующие показать социально-исторический контекст, в котором протекала жизнь Людовика, и предваряющие её изучение. Вместо этого она начинается с детальнейшей реконструкции его жизни, вплетённой в реалии XIII в. и исследуемой, как неоднократно подчёркивает сам автор, в режиме долгого времени. Эта жизнь прослеживается буквально со дня рождения будущего «святого короля» и сразу же включается в общую историческую связь. Уже само его рождение, подчёркивает Ж. Ле Гофф, «наводит на мысль о некоторых основообразующих особенностях структур XIII в., в которые вписывается история французской монархии» ³. Обстоятельно характеризуя эти структуры, он воссоздаёт широкую панораму социально-экономической, политической и культурной жизни средневековой Франции.

Но начинает Ж. Ле Гофф с общей характеристики окружающего юного короля мира. «Чтобы понять место Людовика Святого в истории, одним из главных героев которой он станет, следует, - замечает он, - как можно дальше выйти за пределы Франции» ⁴. В этом мире автор выделяет три крупных комплекса: Византию, исламский мир и Монгольскую империю, кратко, но ёмко характеризуя каждый их них, но не только в их объективном значении, но и в их королевском восприятии. «Весь Восток, - пишет он, - оказался для Людовика Святого всего лишь миражом» и усматривает в коллизии между исторической действительностью и её восприятием истоки неудачи восточной политики короля ⁵.

Гораздо более обстоятельно Ж. Ле Гофф рассматривает христианский мир, в пределах которого протекала жизнь Людовика. Это был мир, находившийся на подъёме всех своих жизненных сил.

91

Указывая, что в середине XIII в. процветание в Западной Европе достигло своего апогея, он под этим углом зрения характеризует её экономическое, социальное, но особенно подробно, политическое, духовно-религиозное и культурное развитие. В эту, по выражению учёного, «сумятицу материальных реальностей и идеологии, жизненного опыта и представлений» ¹ он встраивает жизнь короля, объясняя его успехи и неудачи. «В большой длительности, - указывает Ле Гофф, - Людовик многое обрёл, будучи современником великого момента цивилизации, момента, особенно яркого в его королевстве, в отрыве от которого его действия были бы во многом иными: расцвет готического искусства, слава Парижского университета, престиж французского языка» ².

Этот «великий момент цивилизации» на огромном фактическом материале детально исследуется в книге. Но не он один привлекает внимание её автора. Удача, пишет он, сопутствовала Людовику и в другом: он смог умело воспользоваться своим тройным самым необычайным наследством: политическим, экономическим и национальным. Под первым из них Ле Гофф понимает принадлежность Людовика к священной династии, превращавшей его в «христианнейшего короля», окружённого ореолом чудотворной силы, возвышающим его над всеми монархами в христианском мире. Во-вторых, продолжает учёный, это было экономическое наследство, включавшее огромные богатства, накопленные дедом короля Филиппом II Августом, а также плоды экономического подъёма, особенно захватившего территории, входившие в королевский домен. Наконец, в-третьих, в первой половине XIII в. было достигнуто фактическое объединение Севера и Юга страны, благодаря чему Людовик впервые стал действительно королём всей Франции.

С другой стороны, Ж. Ле Гофф указывает на неудачную восточную политику Людовика IX, в частности, на неудачи связанных с его именем крестовых походов. «Но даже поражения, - пишет автор, - шли на пользу его образа. Они придали ему человечности и вживили его в ткань национальной истории, сотканной из удач и испытаний, благодаря которым коллективное сознание интегрировало несчастья в историческую идентичность» ³.

92

Так мы подходим к центральному вопросу, занимающему автора книги, который он формулирует как цель своего исследования: «Существовал ли Людовик Святой?» ⁴. Забегая вперёд, скажу, что он даёт на него утвердительный ответ, основывающийся на пространном критическом анализе многочисленных средневековых сочинений, осуществлявших, по выражению Ле Гоффа, «производство памяти святого короля», чему посвящена вторая часть его исследования. В третьей части автор стремится проникнуть в образ Людовика, исследуя главные тенденции его времени, благодаря которым он превратился в идеального и уникального короля XIII в., обретшего ореол святости.

Впрочем, грань между этими частями книги является достаточно условной. Так, уже в первой из них, на основе воспоминаний о миротворческих действиях короля, принадлежащих его приближённому Ж. Жуанвилю, внёсшему своими мемуарами наиболее весомый вклад в формирование образа святого короля, Ле Гофф формулирует принципиально важное для понимания этого образа положение. В основе всей политики Людовика, пишет он, «лежало неразрывное единство между интересами королевства и претворением в жизнь христианского идеала» ¹.

В третьей части книги это положение развёртывается на обширном и разноплановом источниковом материале, обогащающем и углубляющем образ Людовика. Король и музыка, слова и жесты, модели и личность, смирение и аскеза - вот далеко не полный перечень рассматриваемых в этой части вопросов. Увы, приходится отказываться от систематического освещения этой, на мой взгляд, лучшей части книги, пластично соединяющей глобальный подход в режиме долгого времени с историко-антропологическим микроанализом. Отмечу лишь некоторые моменты в реконструкции образа Людовика Святого, демонстрирующие особенности методологии Ле Гоффа.

Начну с его исследования вопроса о времени Людовика, органически включающего в себя макро- и микроподходы. «Людовик Святой, - замечает Ж. Ле Гофф, - жил в многообразии неуловимого времени» ². Наполняя эту формулу ёмким содержанием, он исследует различные временные ритмы, в которых протекала повседневная жизнь короля, сочетавшая ритмы религиозные и телесные. «Но Людовик Святой, - продолжает он, - занимается и временем большой длительности в истории» ³.

93

Этому сюжету посвящен специальный раздел книги «Людовик Святой и время истории». На основе написанных по заказу короля исторических хроник здесь реконструируется восприятие королевского времени, вписывающегося как в земное, так и в эсхатологическое время. При этом само земное время вписано в историю, которая начинается и заканчивается Богом. Переживая земное время, поясняет Ле Гофф такое восприятие, Людовик Святой хотел «упрочить время земной истории, память о которой надлежало сохранять и развивать исторической науке... в божественном времени, от сотворения мира до Страшного суда и вечности, и не расплескать её, пока не пробил час» ¹.

Проблема «король и время» рассматривается в этой части книги и в другом, социально-политическом, аспекте. Ж. Ле Гофф формулирует вопрос, является ли Людовик феодальным королём или королём Нового времени? Ответ на него не представляется учёному однозначным. Он пишет об укоренении королевской власти в феодальной системе, подчёркивая, что между феодальным королём и государем Нового времени нет чёткой исторической границы, так как эволюция от феодализма к государству Нового времени является длительным историческим процессом. Но в этом процессе Ле Гофф выделяет XIII в. как основную фазу промежуточной «феодальной монархии», отводя в ней центральное место Людовику IX.

Так обозначается лейтмотив предпринимаемого в 5-й главе третьей части книги исследования под указанным углом зрения различных аспектов жизни французского общества XIII в. и политики короля. В итоге Ж. Ле Гофф приходит к выводу, что «при Людовике Святом началось решительное преобразование феодальной монархии в монархическое государство Нового времени» ². Используя феодальную систему, указывает он, король овладевал ею. Это овладение стало возможным в силу ряда обстоятельств, которые перечисляются автором: политическое могущество короля, его богатство и военная сила. Но особенно он выделяет «великий альянс трона и алтаря». Ибо, повторяет Ле Гофф вывод, обоснованный в его книге «Средневековая цивилизация Запада», церковь являлась главным компонентом феодальной системы, в особенности потому, что служила её идеологическим оправданием.

94

На основании церковных и других источников XIII в. он указывает на формирование в этом столетии особой, королевской идеологии, базировавшейся на теории суверенитета христианского короля, сочетавшейся со своего рода призванием его к святости.

Из этой сакрализованной природы королевской власти вырастает личная святость Людовика IX: сюжет, который Ж. Ле Гофф обстоятельно рассматривает в двух заключительных главах своей книги. Исследование широкого круга вопросов, составляющих их содержание, фокусируется вокруг двух доминант, определяющих образ Людовика: 1) король-помазанник божий, чудотворец и святой и 2) король страждущий, король-Христос. Для характеристики его восприятия современниками автор использует русское слово страстотерпец ³. В этом восприятии Людовик Святой - страдалец каждодневный, постепенно в течение жизни обретающий ореол страстотерпца; претерпев муки болезни, поражения, плена, он в своём втором крестовом походе, приняв мученическую смерть, обрёл благость по образу и подобию Христа.

«Пройдя свои мучения, - завершает Ж. Ле Гофф исследование средневекового восприятия образа короля-страстотерпца, - он вознёс королевскую власть в земном и загробном мире над всеми превратностями. Более побед и богатств, стяжавших славу его современникам, его славой стала его стойкость в болезни, в плену, при поражении и в скорби. Король-Христос, память о котором объединяет в неразрывном единстве политический смысл и религиозное чувство, превратил страдание и в орудие личного спасения, и в политический успех. Король духовного величия, король эсхатологический, он построил на скорби, прежде всего физической, идеологию и проводимую им политику» ¹.

Это был, по выражению учёного, последний из святых королей. Это «святой между традицией и современностью», обладавший «святостью, унаследованной от королевской святости Высокого Средневековья», но вместе с этим «это и уникальный святой король XIII века, нового общества, возникшего на волне великого подъёма, в который вступил христианский мир на рубеже второго тысячелетия» ².

Так помещается в глобальную историческую перспективу проблема «Людовик IX и время».

95

Так наносятся последние штрихи на образ Святого Короля, воплотившего в своём мировосприятии и своей жизни переломный характер эпохи и вместе с тем эффективно на неё влиявшего. Так совершается революция в одном из самых древних жанров историописания, снимающая не поддававшийся на протяжении столетий удовлетворительному решению извечный вопрос, что определяет движение истории - деятельность исторической личности или обстоятельства, в которых она вершится. В концепции Ж. Ле Гоффа обстоятельства и личность неразделимы в их взаимовлиянии во времени.

Можно выделить, по крайней мере, три методологические составляющие этого переворота в жанре исторической биографии:

1) историко-антропологический подход, включающий понимание рассматриваемого персонажа как исторической индивидуальности;

2) обращение к языку длительной временной протяжённости, используемому в органической увязке с микроисторическим анализом; 3) отказ от противопоставления индивидуума и общества. Поскольку о первых двух составляющих уже достаточно много говорилось, остановлюсь на третьей. Тем более, сам Ле Гофф рассматривает её как исходный постулат всего своего исследования. Формулируя своё исследовательское кредо, он пишет: «Индивидуум существует лишь в переплетении многообразных общественных отношений, и именно это многообразие позволяет ему реализоваться. Знание общества необходимо, чтобы увидеть, как формируется и живёт индивидуум». И далее он пишет о необходимости знания «социального пейзажа, в котором жил святой король» как условие понимания его жизни ¹.

Но был ли Людовик IX индивидуумом? Так можно обозначить проблему, которая обсуждается автором на всём протяжении его книги, чем я и хочу закончить её характеристику. Ибо индивидуализация личности является одной из ключевых проблем процесса модернизации традиционных обществ и соответствующей трансформации их ментальной оснастки. Иными словами, речь идёт о самостоятельной методологической проблеме, имеющей общеисторическое значение. Посмотрим, как её решает Ж. Ле Гофф на конкретном материале средневековой Франции.

В концентрированном виде это решение предстаёт в разделе «Казус Людовика Святого», где данный случай помещается в глобальную историческую перспективу.

96

Признавая, что понятие индивидуума в XIII в. действительно отличалось от того же понятия после Французской революции XVIII в., что индивидуум в это время не существовал вне общности, членом которой он являлся, Ж. Ле Гофф указывает, что особенно с XII в. в средневековой Франции всё сильнее проявляется «Я», вследствие чего «индивидуумы в XIII в. представляли собой смесь внутреннего Я человека (т.е. человека, «которого оживляет поиск интенции грешника и практика индивидуальной исповеди». - Б. М.)» и индивидуума в более современном смысле этого слова ².

Полемизируя с авторами, отрицающими возможность существования индивидуума в XIII в., Ж: Ле Гофф приводит убедительные свидетельства, указывающие на происходившие тогда примечательные сдвиги в социальной практике и самом менталитете. В их числе: выработка литературной субъективности, как показателя более общей субъективности, появление новых юридических концепций, тяготеющих ко всё большему разделению личного и общественного, возрождение завещания, где каждый завещатель выступает как личность. И даже инквизиторский пыл Церкви, пишет Ле Гофф, привёл к обращению с подозреваемым и обвиняемым как личностью. Но, «несомненно, главное, - заключает он, - новая география загробного мира и модификация вследствие этого верования и практики, связанных со смертью, лучше всего способствуют утверждению индивидуума... Момент, который становится решающим для вечного спасения или проклятия, - это самый момент смерти, смерти индивидуума» ³.

В этот социокультурный интерьер Ж. Ле Гофф погружает Людовика Святого, более «личностного», замечает он, короля, чем его предшественники. «Его биографии, - пишет учёный, - выливаются в автобиографию короля, написанную им самим, его внутренняя жизнь - в личность, его речения - в индивидуума, выражающего свои личные суждения, его эмоции и поведение перед лицом смерти - в уникального христианского короля, который, как я полагаю, вырисовывается не в вымысле, не в иллюзии, а в исторической реальности» ¹.

Из всего спектра ментальных установок, определявших образ Людовика, выделим один, нравственно-этический, аспект, представляющийся особенно актуальным в нынешнюю эпоху девальвации моральных норм у современных политических элит.

97

Да и сам Ле Гофф придаёт этому аспекту первостепенное значение, усматривая «секрет» Людовика Святого в том, что он не отделял политику от этики ². Не случайно, характеристику личностных качеств Людовика автор начинает с указания на то, что «он, вне всякого сомнения, был первым королём Франции, который возвел такую личную черту, как совесть, в королевское достоинство» ³.

Развивая эту мысль в другом месте, Ж. Ле Гофф замечает, что совесть, несомненно, является лучшим словом, характеризующим пробуждение личностного самосознания. Испытание совести, дела совести стали реальностями XIII в. Французские короли XIII-XIV вв. хотели быть в ладу с совестью, которая должна была обеспечить им личное спасение и спасение их народа. «Изо всех этих королей самой больной совестью обладал Людовик Святой», - пишет Ле Гофф, приводя в подтверждение этому многочисленные свидетельства современников. В их числе такая, например, деталь: один из хронистов сообщает о привычке короля быть со всеми, включая челядь, на вы. «Отказ от традиционного ты, превращавшего всех, к кому он обращался в безликую массу, - комментирует это сообщение Ле Гофф, - говорит о его внимании к достоинству индивидуума, большее уважение к которому выражалось вежливым вы» ⁴.

Естественно, в христианском обществе такое поведение диктовалось религиозными мотивами. Но, акцентируя это обстоятельство, Ж. Ле Гофф вместе с тем указывает и на личностные качества Людовика-государя. Так он объясняет судебные реформы короля: «Людовик Святой одновременно и христианин-поборник справедливости, и созидатель королевской юстиции, ибо она для него не что иное, как орудие нравственного действия» ⁵. Так в рамках «тотальной истории» короля получает тотальное же объяснение феномен, обозначенный автором как «Казус Людовика Святого».

***

Творчество Жака Ле Гоффа не укладывается в общепринятые рамки периодизации школы «Анналов», что лишний раз свидетельствует об её условности.

98

Обе рассматривавшиеся в этой лекции книги далеко выходят за хронологические границы, в которые обычно помещается деятельность третьего поколения «Анналов». Однако в содержательном плане они, как и другие, не рассматривавшиеся здесь работы учёного, представляют определённую идейную целостность, выразившую сущностные черты этого поколения, обусловившие его место в истории исторической мысли XX в.

В общей историографической перспективе оно может быть обозначено как промежуточное в её движении к антропологизации исторического познания, сопровождающееся отказом от широких историко-социологических построений в духе «глобальной истории» Ф. Броделя. Это ещё не был отказ от самой идеи глобальной истории. Напротив, Ж. Ле Гофф заявлял о себе как её стойкий приверженец, представив в своих трудах различные варианты тотального изображения прошлого, будь это средневековая цивилизация Запада или жизнь Людовика IX. Очевидна близость Ле Гоффа к своим предшественникам в его эпистемологии, прежде всего, в убеждении в существовании независимой от исследователя и доступной научному познанию объективной исторической действительности. При всём значении, которое придавалось в познавательном процессе субъективным качествам исследователя, в особенности воображению, он подчёркивал, что это организованное и контролируемое воображение, отличающее историка от романиста. Свою задачу он усматривал в критическом анализе источников с целью достижения достоверного объяснения прошлого в пределах возможностей историка, подчёркивая тем самым рациональную природу исторического познания. «Прежде всего, - предупреждал он, - повествование, вопреки тому, что о нём думает большинство (даже историков), не есть нечто спонтанное. Оно - результат целой серии интеллектуальных и научных операций, весь смысл которых в том, чтобы создать зримую картину в подтверждение реальности» ¹.

Вместе с тем в трудах Ж. Ле Гоффа ярко отразился качественно новый этап в трансформации школы «Анналов», который обозначается как «антропологический поворот». Конечно, он имел своих предшественников. Достаточно вспомнить высокую оценку, данную Ле Гоффом блоковским «Королям-чудотворцам», но признаем, что только в рамках третьего поколения «Анналов» историко-антропологический подход стал основополагающим в изучении прошлого.

99

С одной стороны, он был направлен против чрезмерной социологизации истории, а с другой, что не менее актуально, - против вульгаризации понятия «ментальность», в особенности распространённой в жанре исторической биографии. Указывая на это обстоятельство, Ж. Ле Гофф писал: «За последние годы опубликовано великое множество биографий, чересчур фамильярничающих с понятием ментальности, дабы играть на экзотике прошлого, не давая ему достоверного объяснения и не подходя к нему критически» ¹. Собственно, «Людовик IX Святой» замысливался его автором как прямая антитеза такой вульгаризации, раскрывающей и в своём замысле, и в его реализации научную значимость историко-антропологического исследования.

В творчестве Ж. Ле Гоффа нашла своё выражение ещё одна важная грань «антропологического поворота», заключающаяся в обращении к политической истории, игнорировавшейся предшествующими поколениями «Анналов», в особенности вторым, «броделевским», где отрицание её приобрело принципиальный характер, обосновывавшийся самой природой исторического познания, якобы всецело ориентированного на исследование долговременных экономических и социальных структур. Никак не отрицая значение последних, Ж. Ле Гофф акцентировал необходимость выявления диалектики континуитета и дисконтинуитета в истории, что, в свою очередь, предполагало обращение к политической истории, раскрывающей природу властных отношений и их эволюцию. Развёрнутое определение её значения содержится во впервые опубликованной в 1971 г. его статье «Является ли политическая история по-прежнему становым хребтом истории?». Давая на этот вопрос отрицательный ответ, он в то же время полемизирует с представлением об устарелости политической истории, отжившей свой век.

Но речь идёт не о традиционной, высмеянной ещё Л. Февром «историзирующей истории». Это новая политическая история, которую, по убеждению Ж. Ле Гоффа, ещё предстоит создать, основанная на тесном взаимодействии с другими гуманитарными науками и занимающаяся поиском пружин власти. «Следовательно, - заключает он свою статью, - при создании моделей новой тотальной истории политическому измерению необходимо отводить столь же существенное место, какое в обществе отведено феномену власти, этому современному эпистемологическому воплощению политического.

100

Говоря языком метафоры, наше время перестало быть эпохой анатомии, оно стало эпохой атома, и политическая история более не «становой хребет», но «ядро» истории» ².

Как видим, постулируемое здесь понятие тотальной истории существенно отличается от броделевской концепции глобальной истории. Оно носит выраженный историко-антропологический характер, центрируясь вокруг человека в истории во всех сферах его чувствования и поведения. Вместе с тем сказалось отсутствие системного подхода историко-социологического свойства, который бы позволил интерпретировать общие тенденции и закономерности исторического развития Франции в их цивилизационной спецификации, что подчас сообщало историко-антропологической реконструкции импрессионистский характер. Поэтому, выявив такие важные новации в ментальном универсуме цивилизации средневекового Запада, как рождение Чистилища, расцветший культ Девы Марии, изменение отношения к времени, жизни, смерти, смеху и др., и верно обозначив природу их возникновения в лоне процессов «спускания с небес на землю», Ж. Ле Гофф не сумел интерпретировать их внутреннюю органично-системную связь, отчетливо проявляемую, скажем, сопоставлением с русским Средневековьем.

Характеризуя творчество третьего поколения «Анналов», такая антропологически ориентированная новая тотальная история стала его своеобразной визитной карточкой, указывавшей на самою направленность изучения западноевропейского Средневековья, продолжавшего оставаться преимущественным объектом исследовательского интереса «анналистов». Самый известный опыт её создания принадлежит Э. Ле Руа Ладюри.