2. «От подвала к чердаку»: традиции и новации

Обращение к истории ментальностей как главной исследовательской теме являлось реакцией на глобальные историко-социологические построения Ф. Броделя и, более широко, на социальный детерминизм, органически сочетавшийся с акцентированием относительного характера наших знаний о прошлом. Обобщённым выражением этой реакции стал трёхтомный сборник статей «Создавать историю» (1974) ¹ .

45

Вышедший под редакцией Ж. Ле Гоффа и П. Нора, он прокламировал создание «нового типа истории», порывавшего с глобальными социально-экономическими построениями предшествующего периода. Он включал в себя множество исследовательских тем: от обновлённой политической истории до истории климата, молодёжи, болезней, роли ритуалов, мифов, праздников и т.п.

Существенно трансформировалась традиционная для «Анналов» проблема связи истории и современности. В отличие от своих предшественников, некоторые авторы помещённых в сборнике статей рассматривали её под углом зрения относительности исторических знаний, указывая, что учёный зависит от принятой в данном обществе системы ценностей, вследствие чего он «конструирует» или даже «фабрикует» исторические факты в соответствии со своими убеждениями и пристрастиями ¹.

Это был действительно «новый тип истории», отличающийся от предыдущего по своим эпистемологическим основаниям. С ним был связан «антропологический поворот» в изучении истории. Место истории, по-преимуществу социально-экономической, заняла антропологическая история, чьим предметом стал образ прошлого, который в результате наших настойчивых усилий создаётся из дошедших до нас посланий исторических источников ². Вслед за Ж. Ле Гоффом выделим несколько направлений, характеризовавших в русле «антропологического поворота» творчество третьего поколения «Анналов». Это 1) история интеллектуальной жизни, понимаемая как изучение социальных навыков мышления; 2) история ментальностей; 3) история ценностных ориентации, охватывающих феномен человеческих желаний и устремлений ³.

46

Отметим, однако, одну примечательную особенность. Прокламируя необходимость создания «нового типа истории», его творцы настойчиво подчёркивали идейную связь со своими предшественниками, охотно цитировали М. Блока, Л. Февра, реже Ф. Броделя. Из их многочисленных деклараций на этот счёт приведу одну, носящую выраженный концептуальный характер. Раскрывая своё понимание средневековой цивилизации, Ж. Ле Гофф писал: «Я понимаю её широко, следуя концепции тотальной истории, воспринятой мной в духе журнала «Анналов», основанного в 1929 г. Марком Блоком и Люсьеном Февром. Концепция тотальной истории включает в себя не только то, что другие традиции мысли именуют культурой или цивилизацией, - она подразумевает также и материальную культуру - технику, экономику, повседневную жизнь... Тотальная история должна опираться на социальную историю, которая и есть подлинное содержание истории, как её справедливо понимал Марк Блок» ¹.

Тот же Ж. Ле Гофф указывает на значение для современной науки книги М. Блока «Короли-чудотворцы», подчёркивая, что её автор «по праву считается основателем исторической антропологии», а его новаторские идеи, связанные с изучением обрядов, образов и жестов в жизни общества, «ещё и сегодня остаются в большой мере неразвитыми, неразработанными». Столь же значительной Ж. Ле Гофф полагает роль этой книги в становлении «новой политической истории» или, по его терминологии, «политической исторической антропологии» ².

Таким образом, «новый тип истории» не являлся таким уж новым. И речь, разумеется, идёт не только о «Королях-чудотворцах».

47

Вспомним Л. Февра с его программой сотрудничества историков с психологами во имя воссоздания эмоциональной жизни прошлого как одной из важнейших задач исторической науки, без чего, по его убеждению, «не приходится говорить о подлинной истории вообще». Подумать только, - восклицал он, - у нас нет истории Любви! Нет истории Смерти. Нет ни истории Жалости, ни истории Жестокости. Нет истории Радости. Налицо лишь краткий обзор истории Страха...» ³ По существу здесь была сформулирована программа историко-антропологических исследований, которая начала осуществляться во Франции в 1960-1970-е гг.

Не комментируя эту программу, подчеркнём, что третье поколение «Анналов» в своих инновациях опиралось на колоссальный эвристический потенциал предшественников и поныне сохраняющий научную и социальную значимость. Да и расставание с Ф. Броделем, как мы видели, не было полным. Броделевская 1а longue duree стала прочным достоянием исторической мысли. Существенно расширилась сфера использования этой категории. Уже не только экономические и социальные структуры, но и ментальные установки исследовались в режиме длительной временной протяжённости.

Иными словами, взаимоотношения между третьим поколением и его предшественниками уместнее всего характеризовать как диалектический процесс, соединивший стремление создать «новый тип истории» с сохранением и развитием многих концептуальных основ, заложенных предшествующими поколениями. Собственно, само обращение к систематическому исследованию ментальных структур стимулировалось трудами основоположников «Анналов», в особенности такими, как «Короли-чудотворцы», «Феодальное общество» и «Франсуа Рабле», их исследовательским интересом к способам человека чувствовать и мыслить.

Символично, что начало такому систематическому исследованию положили ближайшие ученики и сотрудники Л. Февра по его прямому поручению и под его сильным влиянием. Это были Робер Мандру, ставший после смерти учителя хранителем его архива, и Жорж Дюби ¹. Первый из них был историком Раннего Нового времени, второй - медиевистом. Но их объединяла предпринятая по заданию учителя общая работа: создание краткой истории французской цивилизации, в процессе которой ещё в середине 1950-х гг. и было введено в научный оборот понятие «ментальность» в его современном значении.

48

Позднее Ж. Дюби дал развёрнутое определение этого понятия, очертив тем самым исследовательское поле, разрабатывавшееся третьим поколением «Анналов». Ментальность, писал он, «это система (именно система) в движении, являющаяся, таким образом, объектом истории, но при этом все её элементы тесно связаны между собой; это система образов, представлений, которые в разных группах или стратах, составляющих общественную формацию, сочетаются по-разному, но всегда лежат в основе человеческих представлений о мире и о своём месте в этом мире и, следовательно, определяют поступки и поведение людей». Причем, предупреждал далее учёный, изучение таких не имеющих чётких контуров, изменчивых систем, являющихся «совокупностью полубессознательных проявлений», затруднительно: «необходимые сведения приходится собирать по крохам в самых разных источниках» ².

Обращение к изучению истории ментальностей неизбежно влекло за собою своего рода научную реабилитацию исторического события как органического элемента проблематики «новой научной истории». Ибо даже политическое событие, пренебрегаемое историками броделевского поколения, может иметь такое же важное значение для изучения ментальных систем, как и долговременные процессы, совершающиеся в духовной жизни общества. Собственно, место события в истории ментальностей в том и состоит, что в нём фокусируются характерные черты определённого этапа этой истории, позволяющие выявить некоторые общие её тенденции.

Такой подход к событийной истории демонстрирует получившая широкую известность небольшая книга Ж. Дюби «Битва при Бувине» (1973). Напомню, что эта состоявшаяся 27 июля 1214 г. во Фландрии битва между французами, с одной стороны, и англичанами и их союзниками, с другой, явилась важным событием в процессе усиления королевской власти во Франции. Книга Ж. Дюби вышла в достаточно традиционной серии «Дни, которые сделали Францию» и была обращена к массовому читателю. Но это не было возвращением к традиционному освещению битвы как факта военно-политической истории.

49

По словам самого автора, он изучал битву не ради фактической её стороны, досконально описанной историками-позитивистами: «Я воспользовался многочисленными откликами, порождёнными этим крупным событием, целой гаммой различных сведений, содержавшихся в рассказах о сражении, для того, чтобы сделать набросок своего рода социологии средневековой войны» ¹. Подлинным объектом исследования в книге стала ментальность французского общества того времени, его нравы, представления, образ жизни и образ мышления различных его слоев.

Осуществляемое в русле «новой научной истории» систематическое изучение истории ментальностей рассматривалось её зачинателями не столько как отрицание предшествовавших теоретико-методологических подходов (хотя, безусловно, было и это), сколько как их продолжение и развитие. В таком контексте выстраивалось, например, их отношение к теоретическому наследию К. Маркса. Как признавал Ж. Дюби, «мысль Маркса присутствует во всех моих работах и до сих пор играет в них значительную роль... Я изучаю системы ценностей, идеологии, условия художественного творчества с таким чувством, будто продолжаю или, во всяком случае, не отрываюсь от идей Маркса» ².

Поэтому представляется упрощённым существующее в новейшей литературе противопоставление отношения к марксизму у исследователей, занимающихся социальной историей, с одной стороны, и историей культуры - с другой, как это делает, например, один из крупнейших современных немецких историков Ю. Кокка. Указывая на большую роль интеллектуального наследия К. Маркса в становлении «новой социальной истории», он вместе с тем утверждает, что при обращении к изучению истории культуры его влияние себя исчерпало ³.

Между тем тот же Ж. Дюби, объясняя причины того большого поворота в ориентации французской исторической науки, который был обусловлен разочарованием в возможностях экономической истории, на изучение истории ментальностей, начинает с размышлений о марксизме, «колеблющих и вместе с тем обновляющих его», получивших распространение в кругах французской гуманитарной интеллигенции накануне политического взрыва 1968 г.

50

«Речь шла о том, - поясняет он, - чтобы освободить марксизм от шелухи, от тех карикатурных искажений, в которые загнала его политическая борьба». Он пишет о себе, что внимательное чтение Грамши и французских философов-марксистов убедило его, что «теперь, после всех успехов, достигнутых экономической наукой, следует обратить главное внимание на изучение надстройки». Так же, продолжает учёный, думали и другие историки, испытавшие влияние марксистской мысли ¹. Таким образом, переход к изучению истории ментальностей, по авторитетному мнению Ж. Дюби, произошёл не вопреки марксизму, а вследствие его творческого развития ².

Итак, совершившийся в рамках третьего поколения школы «Анналов» переход, говоря словами Ю. Кокки, от социальной истории к истории культуры представлял собою сложный диалектический процесс, следствием которого стало значительное расширение «территории историка». Подобно математикам историки могли теперь говорить о своей дисциплине, что предметом её является всё, чем они занимаются.

Движение к «чердаку» открыло для науки беспредельный мир человеческих чувствований, определяющих образ жизни и поступки людей. Но оно отнюдь не отменило значение «подвала», так как поведение человека детерминировано не только культурной традицией и способом мировосприятия, но и условиями его материальной жизни, следовательно, экономическими и социальными структурами, в которых она протекает. Поэтому история ментальностей выступала не антитезой изучению этих структур, а его естественным продолжением. «В истории ментальностей мы видели, - писал о себе и Р. Мандру Ж. Дюби, - необходимое дополнение к изучению социальной истории через её материальную подоснову» ³.

Дальнейшее расширение исследовательского поля истории было связано с преодолением былой оппозиции «событие - структура». Возвращение события в историческую науку имело большие последствия.

51

Благодаря ему произошло возрождение, правда, на новых методологических основаниях, политической истории как одного из разделов всеобщей истории, столь же легитимного, как история экономическая, социальная или интеллектуальная. В историю возвращался нарратив - последовательный рассказ об одном или нескольких (многих) событиях, что всегда составляло основополагающую черту нашей дисциплины как рассказа о людях во времени. А всякий рассказ возможен только в событийной форме, так как вся историческая деятельность людей во всех её сферах реализуется через череду событий ¹.

И, наконец, последнее. Интеллектуальная открытость «Анналов», обусловившая широкий всплеск междисциплинарных исследований, необходимо вела к утверждению методологического плюрализма как важнейшего принципа исторического познания. Эффективное использование разнокачественных исследовательских стратегий, заимствованных из различных гуманитарных, социальных и естественных наук, имело своей предпосылкой принципиальный отказ от априорного установления раз навсегда данной иерархии факторов исторического процесса, безразлично, относятся ли они к экономическому базису или культурной надстройке. Всякий раз их соотношение в историографической практике «анналистов» определялось совокупностью конкретных обстоятельств: от изучаемой проблематики до, не в последнюю очередь, идейно-теоретических взглядов и научных пристрастий исследователя.

В общенаучном плане это означало признание примата историографической практики над абстрактной теорией ². Впрочем, здесь скрывались свои подводные камни. В перспективе это вело к недооценке теоретического знания как оборотной стороны опасений, что теория может сковать творческую мысль исследователя, что сказалось на историографической практике третьего поколения «Анналов», отнюдь, однако, не определяя её.

52

Освещая её общее значение, мы обратимся к творчеству отдельных его выдающихся представителей. Начнём с Жака Ле Гоффа, чья книга «Цивилизация средневекового Запада» (1964) в середине 1960-х гг. произвела, по авторитетному заключению А.Я. Гуревича, «без преувеличения, ошеломляющее впечатление», положив начало целому научному направлению в изучении средневековой картины мира и ментальности ³.