2. Глобальная история в цивилизационном ракурсе

Наряду с миросистемным анализом свидетельством возрождающегося интереса к макроисторическим построениям являются оживленные дискуссии вокруг проблем глобальной истории, сопровождающиеся как теоретическими наработками, так и конкретными исследованиями. В этих дискуссиях глобальная история, или глобалистика, позиционируется как одно из самых перспективных направлений в современной социально-исторической мысли. Вызывает, правда, недоумение распространенная датировка его возникновения 1980-1990-ми годами, исключающими из него «глобальную историю» Ф. Броделя. Определенное основание для этого можно усмотреть в акцентировании связи новейших глобальных исследований с происходящими в современном мире процессами глобализации, что четко проявляется уже в самом определении их цели: «Осмыслить предпосылки и возможные пути универсализации экономических, политических, социальных и культурных процессов в современном мире» ¹. Отсюда вытекает, помимо познавательной, важная идеологическая цель историков-глобалистов. «Они, - пишет И.Н. Ионов, - пытаются трансформировать негативный имидж современной глобализации как процесса создания единого политического и экономического центра мира с его последующей культурной и ценностной унификацией» ².

Не вступая в полемику по поводу того, будет ли для населяющих земной шар и исповедующих разные духовные ценности народов такая унификация, или точнее вестернизация, благом, признаем, что Ф. Бродель действительно никогда подобной цели перед собой не ставил. Однако это едва ли может служить основанием для того, чтобы сбрасывать со счетов броделевский вариант глобальной истории, так как понятия «глобалистика» и «глобализация» при всей их этимологической близости отнюдь генетически не тождественны. Гораздо более реалистической является позиция А.О. Чубарьяна, рассматривающего возникновение глобальной истории, которую он называет универсальной историей, как закономерный процесс интеграции исторического знания, значительного расширения инструментария исторической науки и общего роста средств коммуникации и информации ³.

459

Речь, таким образом, идет о возникновении особой исторической дисциплины, вбирающей в себя все достижения прошлого науки, включая, разумеется, «глобальную историю» Ф. Броделя и миросистемный анализ И. Валлерстайна ⁴.

Вместе с тем на ее формирование большое стимулирующее влияние оказали совершающиеся в мире глобализационные процессы, актуализирующие глобальные исследования. Кратко остановимся на их оценке, так как речь идет о явлении, характеризующем существенное содержание тенденций, формирующих нынешний миропорядок. По точному выражению американского автора А. Мегилла, «наше время - это время глобализации, если его вообще можно как-то обозначить» ⁵. Это понятие обозначает совокупность экономических, политических, социокультурных, технологических, информационных и иных процессов, преобразующих мир и сам образ жизни современного человека. Они носят объективный характер, выражая одну из важнейших закономерностей функционирования современной миросистемы и, вместе с этим, ее противоречивую, антагонистическую природу, проявляющуюся прежде всего в отношениях между «ядром» и периферией. Страны «ядра», в особенности его гегемона - США, получили наибольшую выгоду от глобализации, в то время как периферийные и даже полупериферийные страны увеличили свою экономическую, политическую и культурную зависимость от этого «ядра».

С другой стороны, глобализация порождает новые экологические проблемы, таящие в себе угрозу катастрофических последствий для всего человечества. Это привносит дополнительную остроту в ее оценку. Неизгладимой чертой нашего времени стало шумное и разношерстное движение антиглобалистов.

460

Прибавим к этому совершившуюся в мире на рубеже 1980-1990-х гг. радикальную геополитическую катастрофу, когда в одночасье рухнул основанный на соперничестве-партнерстве США и СССР биполярный миропорядок, придававший современной миросистеме относительную устойчивость, и начался неконтролируемый распад «знакомого мира», одним из звеньев которого стали «цивилизационные войны» и расползание терроризма как глобального феномена. Не удивительно поэтому, что ставшая в нашу эпоху очевидной раздираемая противоречиями реальность глобализации, в свою очередь, сделала такой же реальностью возникновение исторической глобалистики как особой отрасли научного знания, изучающей на том или ином, чаще всего региональном, уровне развитие человеческого общества в глобальном регистре. При этом предметом изучения выступает единство Земли, человечества и общества.

Соответственно этому формируются теоретико-методологические принципы новой дисциплины, в корне отличающие ее от традиционной, являющейся по своему происхождению европоцентристской, линейной и детерминантской всеобщей истории. Этой позиции, пишет И.Н. Ионов, все более противопоставляется «модель истории полицентрического мира, развивающегося через экологические, культурные, политические кризисы с принципиально непредсказуемым исходом» ¹.

Продолжая характеризовать своеобразие глобальной истории, И.Н. Ионов замечает, что она родилась в среде, где господствовал исторический релятивизм и были разрушены представления о существовании единого исторического процесса, что позволило ей сохранить пафос самоопределения и независимости от теоретических наук. Особо он выделяет принципиальный отказ ее адептов в их интерпретационных схемах от прогрессистско-рационалистического объяснения истории. «Глобальная история, - излагает ученый их взгляды, - поле проявления, прежде всего не разума, а силы. В отличие от теорий прошлого эта сила может быть совсем не связана с разумом и представлениями о порядке». Такими силами, продолжает он, могут выступать не контролируемые человеком и смертельно опасные для него микробы и вирусы, а также столь же не контролируемые новинки и изобретения, подобные пороху или ядерному оружию, малозаметные на первый взгляд экономические и демографические факторы, способные разрушать политические системы и культуры и т.п.

461

Они-то «составляют основу сети или поля взаимовлияний, своего рода "волновых процессов", которые и создают глобальность». На смену линейным и многолинейным концепциям всеобщей истории приходит, заключает И.Н. Ионов, «многоуровневая модель глобальной истории, в которой учитывается разнообразие вещно-энергетических, ролевых, знаково-символических агентов исторических изменений и, главное, взаимности любых воздействий и представление о мироцелостности как о поле действия исторических сил... Мировые цивилизации встроены в эту систему как особые, не зависимые от человека культурно-исторические силы, естественные сообщества людей. Историков-глобалистов интересуют прежде всего процессы столкновения их с другими цивилизациями на мировом политическом поле, приспособления к изменившемуся положению в системе мирового рынка, взаимодействия с другими культурами и происходящие при этом бифуркации» ¹.

Так в общих чертах в идеально-типическом выражении может быть представлено современное состояние исторической глобалистики. Все же, думается, рисуемая И.Н. Ионовым картина является несколько упрощенной, преувеличивающей меру теоретико-методологической целостности и научной зрелости новой дисциплины. В действительности все обстоит сложнее, в чем мы можем убедиться, обратившись к историографическим реалиям.

В дисциплинарном становлении глобалистики знаковым стало обсуждение ее проблем на XIX Международном конгрессе исторических наук в Осло (август 2000), чему было посвящено его первое заседание. Тема заседания была сформулирована в вопросительной форме «Возможна ли глобальная история?». И хотя из участников обсуждения никто не высказал сомнения, что глобальная история не только возможна, но и существует, сама эта формулировка, справедливо замечает В.М. Хачатурян в содержательном обзоре их докладов, «красноречиво свидетельствует о том, что эта область знания находится до сих пор в процессе своего становления и оформления, а потому дает повод для разнообразных дискуссий» ².

462

Последуем за автором в общей оценке этих дискуссий, демонстрирующих широкий разброс подходов едва ли не ко всем проблемам, волнующим современную глобалистику, начиная с центральной, эпистемологической. Существуют ли общие законы истории, можно ли их выявить и создать на этой основе универсальную схему всемирно-исторического развития? Отрицательный ответ на этот вопрос дал председательствующий на первом заседании конгресса английский историк П. О'Брайен. Все попытки «открыть» законы истории на сегодняшний день остаются эфемерными, а потому, полагал он, историки-глобалисты должны идти другим путем, а именно, изучать контакты и связи с их положительным и отрицательным воздействием. Только на основе многочисленных компаративистских исследований, заключал он, можно будет впоследствии сделать глобальные обобщения, которые, однако, не будут иметь статуса исторических законов. Противоположную точку зрения отстаивал австралийский ученый Г. Снукс в своем докладе «Открывая законы глобальной истории». Определяя законы как регулярности в событиях, поведении или процессах мира природы и цивилизации и полагая несовершенными существующие ныне методы выведения исторических законов, он обосновал собственный «экзистенциальный четвертичный метод», состоящий в том, чтобы обнаружить закономерности, лежащие на событийном уровне, в динамике исторических процессов. Попытки уловить закономерности мировой истории и, соответственно, построить ее новые схемы были предприняты также в некоторых других докладах.

Столь же значительны расхождения по вопросу о месте глобальной истории в общей цепи развития исторического знания. Если П.О'Брайен полагает, что она продолжает восходящую к Геродоту древнюю традицию «мировых историй», то американская исследовательница П. Сид возводит ее генезис к концу XX в. До того времени, по ее мнению, историография была тесно связана с существованием национальных государств, имела ярко выраженный политизированный характер, была «патриотической историей». Положение изменилось только после краха коммунистического блока, снизившего потребность в идеях национальной исключительности, и совпавшего с ним по времени возникновения интернациональной коммуникативной сети, облегчившей общение историков, живущих в разных странах, вследствие чего становится все труднее создавать идеологически окрашенные картины прошлого.

463

По-прежнему остается дискуссионным вопрос, чем, собственно, занимается глобальная история. Нередко сужается ее проблемное поле. В.М. Хачатурян подчеркивает, что основная часть докладчиков «избрала весьма узкое толкование глобальной истории, сводя ее, в сущности, к истории торговых связей, войн, миграций, к изучению конкретных аспектов влияния одной цивилизации на другую» ¹. И лишь в качестве немногих исключений она указывает на ряд докладов, демонстрирующих более широкий подход к глобальной истории, в том числе на доклад норвежской исследовательницы И. Блум «Гендер как аналитическая категория глобальной истории», в котором подчеркивается, что Гендерные отношения по самой своей суги имеют всеобщий, глобальный характер, и намечаются пути реализации такого подхода к их изучению (сравнение Гендерных отношений в различные эпохи и в разных цивилизациях с целью выявления некоторых общих закономерностей). Тем не менее, подводя итоги своего анализа представленных на XIX Международном конгрессе исторических наук докладов, посвященных глобальным исследованиям, В.М. Хачатурян делает на их основании неутешительный вывод об общем состоянии глобалистики. Отмечая, что в этих докладах ярко отразились «бесспорные достижения глобальной истории», она вместе с тем признает, что они же обнажили многие трудности, которые переживает это направление, и сложные проблемы, с которыми приходится сталкиваться ученым - в первую очередь тем, кто пытается перевести свои конкретно-исторические исследования в рамки глобальной истории» ¹.

В завершение общего обзора современного состояния исторической глобалистики вкратце остановимся на ее активно развивающейся российской ветви. Облик российской глобалистики определяют два тесно взаимосвязанных направления: 1) исследование теоретико-методологических проблем глобализации и глобальной истории; 2) изучение под этим углом зрения в формате длительной временной протяженности исторического пути России, трактуемой как особая локальная цивилизация.

Во второй половине 1990-х гг. в отечественной историографии стали появляться серьезные труды, свидетельствовавшие о быстро набирающем силу научном уровне глобальных исследований. Крупнейшим центром таких исследований стал Институт мировой экономики и международных отношений.

464

В ряду созданных его сотрудниками работ особо выделим исследования М.А. Чешкова, анализирующего в категориях глобалистики особенности исторического развития России. Он сосредоточивается на анализе диалектики преемственности и разрывов в истории досоветской, советской и, в особенности, постсоветской России. При этом совершавшиеся в стране реформы органически включаются в мировую глобальную перспективу ².

Исследования М.А. Чешкова и его коллег актуализируют значение цивилизационного ракурса глобальной истории, в частности, проблему роста цивилизационного самосознания в связи с процессом глобализации и его противоречивого влияния на этот процесс. Поэтому заслуживает специального внимания обращение к теории цивилизаций, фокусирующей сущностные черты глобальной истории. Ибо в главной своей тенденции она развертывается как история взаимоотношений цивилизаций, что делает необходимым ее осмысление на уровне исторической теории. Теория цивилизаций в контексте глобальной истории может представлять для читателя этой книги дополнительный интерес еще и потому, что в первом ее выпуске мы знакомились с теориями локальных цивилизаций, оказавшими существенное влияние на развитие исторической мысли XX в. Получившие при своем появлении широкий общественный и научный резонанс, они, однако, по мере триумфального марша «новой научной истории» теряли свою былую значимость. Вместе с этим произошло заметное падение внимания к теории цивилизаций в целом, оказавшейся вне магистральной линии развития исторической мысли последней трети прошлого столетия.

Нынешнее возрождение этого интереса может рассматриваться как очередной виток историографической революции, означающий не простое возвращение к прошлому науки, а его существенное переосмысление, вобравшее в себя достижения «новой научной истории». Этот интерес имеет сегодня свои особенности. Как отмечают И.Н. Ионов и В.М. Хачатурян, в отличие от более ранних его вариантов, теория цивилизаций сегодня «стремится органически соединить изучение духовно-родственного и "чужого", общего и особенного в истории, основных тенденций общемирового развития, рассматриваемых с точки зрения достижений и проблем современности, - и локальных вариантов исторического процесса, логику которого можно понять только в рамках мировоззрения и системы ценностей местных культур.

465

Она не противостоит изучению истории повседневности, мироистории и интеллектуальной истории, а ставит новые знания о прошлом, полученные этими направлениями исторической науки, в более широкий контекст» ¹.

На теоретическом уровне современная теория цивилизаций, таким образом, отражает обе объективные тенденции, имеющие место в новейшей историографии: тенденцию к универсализации и глобализации и тенденцию к дифференциации, к осознанию разными народами своих культурных особенностей и стремлению сохранить их как свое главное духовное богатство. Ни миросистемный подход, особенно популярный в США, ни индивидуализирующие подходы, распространяющиеся из Европы в страны «третьего мира» и фокусирующиеся на реконструкции единичного исторического факта, не способны, подчеркивают И.Н. Ионов и В.М. Хачатурян, отразить обе эти особенности современного историографического процесса.

Авторы справедливо указывают на большое культурное и мировоззренческое значение теории цивилизаций. Эта теория, пишут они, «способна стать основой массового исторического сознания, помочь ориентированию каждого человека во времени и пространстве» ². Нуждается, правда, в прояснении на теоретическом уровне сам механизм воздействия теории на массовое историческое сознание, понимаемое в данном случае как цивилизационное самосознание, что позволило бы углубить и конкретизировать наше понимание ее общего значения.

Это значение в книге И.Н. Ионова и В.М. Хачатурян рассматривается в широкой исторической перспективе. Впервые в литературе авторы прослеживают предысторию и историю развития теории цивилизаций от античности до XX в. Используя их собственное определение, книга представляет собой развернутое «историографическое предисловие» к современной теории цивилизаций, долженствующее «создать пространство для диалога сторонников различных вариантов этой теории в России. При этом авторы оговариваются, что «речь идет не об эклектике, а об учете противоречивости мирового исторического процесса, лишь постепенно обретающего относительное единство» ¹.

466

По существу здесь формулируется двуединая сверхзадача исследования. Остановимся на ней подробнее, так как она рельефно выражает исходные идейно-методологические установки авторов, определяющие его направленность. Две большие темы привлекают преимущественное внимание И.Н. Ионова и В.М. Хачатурян, обозначая их исследовательские приоритеты и гражданскую позицию.

Одна из них - это Россия, российская цивилизация. Буквально с первой же страницы своей книги они заявляют о ней, указывая на рост цивилизационного самосознания в России, выражающийся в усиливающейся социокультурной дифференциации современного российского общества с присущим ему разбросом ценностных ориентации. Авторы раскрывают противоречивый характер влияния этого роста на современные российские реалии. Отмечая, что цивилизационное самосознание, наряду с имперским, национальным, региональным и локальным, начинает играть существенную роль в политической культуре страны, И.Н. Ионов и В.М. Хачатурян подчеркивают, что оно опосредует как консолидирующие тенденции, способствующие объединению различных народов, проживающих на территории России, в рамках единого гражданского общества, так и внутрирегиональные конфликты, которым придается значение культурного противостояния. С другой стороны, проблематичным оказывается сам цивилизационный статус России, превращающийся в предмет политических спекуляций. Чем же является Россия - «расколотой», «периферийной» цивилизацией или древним центром духовной культуры, зародышем наиболее совершенного типа цивилизации? ²

Формулируя таким образом вопрос, И.Н. Ионов и В.М. Хачатурян подчеркивают необходимость его научного изучения, что, собственно, определяет структуру и саму тональность их книги. «Русская тема» органически присутствует во всем их исследовании, будучи включенной в общую картину становления и развития цивилизационной теории. Уже в первой главе, посвященной истокам представлений о цивилизации, мы находим раздел о Древней Руси.

467

Отмечая известную синхронность в развитии западноевропейской и русской цивилизационной мысли, В.М. Хачатурян (ее перу принадлежат разделы по отечественным теориям цивилизации) указывает, что Средние века были для нее своего рода «подготовительным этапом, в течение которого постепенно формировались представления о мировом историческом процессе, вырабатывалась определенная структура национально-исторического сознания», включавшая вопрос о предназначении своей страны, ее сходстве и отличиях от других стран. «Все это, - заключает она, - создавало важную основу для последующего развития собственной теории цивилизаций» ¹.

Не следуя за В.М. Хачатурян в ее анализе исторических представлений русского Средневековья, как и созданных в Новое время цивилизационных теорий, подчеркнем только его интенцию. Убедительно показывая взаимосвязь западной и русской цивилизационной мысли и вместе с тем оригинальность последней на разных этапах развития русского общества, В.М. Хачатурян актуализирует проблему его духовной трансформации, делая созвучными искания в прошлом современным поискам очередного «светлого будущего», мало связанным с реалиями настоящего. Или, точнее говоря, гиперболизирующих одну сторону исторической действительности.

Так мы подходим ко второй теме двуединой сверхзадачи, о которой говорилось выше, а именно, необходимости крупномасштабного исторического синтеза. Ибо только на его основе можно создать надежную преграду односторонним цивилизационным теориям, акцентирующим из всего многообразия подходов к изучению цивилизаций какое-либо одно начало. Современный кризис теории цивилизаций И.Н. Ионов и В.М. Хачатурян как раз и усматривают в игнорировании диалектического синтетического подхода к их изучению, что выражается в противопоставлении исследования общего и особенного, линейно-стадиальных и циклических моделей исторического процесса, теории и фактографии. Вследствие этого, справедливо заключают они, «в сферу внимания историка попадает лишь небольшая часть исторической реальности, многие существенные моменты упускаются». Наряду с этим «вступают в острый конфликт и различные концепции теории цивилизации, что заставляет историка выбирать «свою» сторону в споре, часто отбрасывая при этом достижения оппонентов» ².

468

К этому следует добавить еще одно обстоятельство. Прокламируемый авторами исторический синтез необходимо должен включать в себя изучение не только духовной природы цивилизационного процесса, но и их материального субстрата. Соглашаясь с общепринятым определением цивилизации как социокультурной общности людей, объединенных общей духовной традицией, подразумевающим определенную иерархию социокультурных ценностей, заметим, однако, что каждую цивилизацию характеризует также известная система социально-экономических отношений, включающая не только достигнутый в ней уровень материальной культуры, но и отношения собственности, социально-классовую структуру, уровень экономического развития, формы организации производства, потребления и обмена, так как все это влияет на духовную оснастку данной цивилизации.

При этом, разумеется, речь не идет о реанимации былых представлений об экономическом базисе, детерминирующем духовно-идеологическую надстройку общества. Однако естественная реакция против этих представлений, особенно сильная по понятным причинам в отечественной науке, не должна побуждать нас сбрасывать со счетов конституирующее значение социально-экономической составляющей цивилизационных процессов. Иными словами, цивилизационный подход не только не исключает формационный, а прямо предполагает его, но ставит в определенные рамки.

Крупномасштабный исторический синтез на глобальном уровне требует исследования всех факторов исторической действительности, определяющих поведение и чувствование человека. Поэтому столь необходимо для разработки современной теории цивилизаций обращение к историографическому опыту, что и определяет значение рассматриваемой книги. Ее авторы справедливо замечают, что односторонность в нынешних цивилизационных подходах является следствием недостаточной информированности, слабой изученности в отечественной и мировой исторической науке богатого наследия прошлого. «Недостаточный интерес к этому наследию, - пишут они, - порождает господство «мифов», односторонне изображающих содержание концепций, резко упрощающих, сводящих их до уровня схемы».

469

Следствием этого остается неясный и зачастую искаженный характер отдельных периодов развития теорий цивилизаций, а «некоторые разногласия и споры, во многом изжитые и преодоленные в прошлом, продолжают рассматриваться как актуальные, примитивизируется гибкий и сложный для объяснения понятийный аппарат разных вариантов теории» ¹.

Такова прикладная цель предпринятого авторами книги историографического обзора. Однако они не просто проводят тщательную инвентаризацию всего сделанного в этой области до начала XX в., хотя и она, будучи в исторической литературе первым опытом такого рода, важна сама по себе. Все исследование в книге ведется под флагом актуализации проблемы, изучение которой позволяет не только ориентироваться в настоящем, но и строить более или менее достоверные прогнозы на будущее. О чем бы ни шла речь, имплицитно присутствуют раздумья авторов о современном цивилизационном самосознании и его дилеммах.

Важнейшей из них называется дилемма мировой и локальных цивилизаций. И.Н. Ионов и В.М. Хачатурян убеждены в глубоком и разностороннем кризисе нынешней мировой цивилизации, представляющем собою проявление ее реального существования, пути преодоления которого, по их мнению, подразумевают сохранение и развитие глобальных социокультурных структур и форм самосознания ¹. Соответственно этому в книге рассматриваются различные варианты теории цивилизации, в особенности те из них, которые были сформулированы в немецкой и русской историко-философской мысли XIX в. Именно здесь, указывают авторы, с конца XVIII в. в Германии и примерно с 1840-х гг., частично под немецким влиянием, в России стали активно формироваться представления о локальных цивилизациях. Их своеобразной кульминацией стала теория культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского, обосновавшего существование равноценных локальных цивилизаций, ни одна из которых не являет собою высшую точку развития в сравнении с ее предшественницами и современницами во всех сферах своей жизнедеятельности и не может вследствие этого претендовать на ранг универсальной (мировой).

Вместе с тем в развитии цивилизационного самосознания в Германии и России, в особенности во второй половине XIX в., И.Н. Ионов и В.М. Хачатурян отмечают и иные тенденции, связанные с обращением к либеральным ценностям, воплощенным в западной цивилизации, и признанием их универсального характера.

470

Для немцев следствием этого стало начало интеграции в Западную Европу, а для русских - формирование своего самосознания в терминах, заимствованных из европейских источников. «Поэтому, - заключают авторы, - локальное цивилизационное самосознание и соответствующие теории цивилизаций надо рассматривать не как противопоставление европейской традиции, а как ее развитие» ².

Едва ли возможно отрицать присутствие в этом заключении рационального зерна, тем более, что ему предшествует обстоятельный анализ в соответствующих разделах обширного историографического материала. Все же цепь авторских умозаключений представляется чересчур категоричной. Распространение либеральных идей само по себе не вытесняет локальное цивилизационное самосознание, что убедительно продемонстрировала история XX в. Его сохранение и даже укрепление имеет под собою глубокие основания. Они включают в себя не только и даже не столько объективные условия жизни неевропейских народов, сколько их менталитет и вытекающие отсюда системы ценностей, далеко не всегда и не во всем совпадающие с либеральными.

Поэтому едва ли можно безоговорочно согласиться с мнением, будто локальное цивилизационное самосознание и соответствующие теории цивилизаций надо рассматривать не как противопоставление европейской традиции, а как ее развитие. «Идея "мировой" цивилизации отвергалась на ее периферии лишь постольку, полагают авторы, поскольку эта периферия начинала оспаривать роль центра цивилизации, принадлежащую Европе и сама претендовала на роль этого центра» ¹.

О том, что в действительности дело обстоит сложнее, свидетельствует уже то обстоятельство, что одна из наиболее распространенных в XX в. теорий локальных цивилизаций возникла именно на Западе (историософия А. Дж. Тойнби). Не будем также упускать их виду, что понятие «мировая цивилизация» приобрело в отечественной литературе ярко выраженное идеологическое наполнение. Подчеркивая это обстоятельство, В.В. Согрин связывает его с политикой М.С. Горбачева и его окружения, выступивших с идеей универсальных общечеловеческих ценностей мировой цивилизации, к которым должна была приобщиться наша страна. «Но по мере развития перестройки, - пишет он, - набор этих ценностей - гражданское общество, правовое государство, свободный рынок, политический плюрализм, многопартийность - обнаруживал во все большей степени прозападно-либеральный характер.

471

В идеологии российского демократического движения общецивилизационные ценности вообще стали тождественны ценностям западной цивилизации» ².

Означает ли это, что существует мировая цивилизация? Может ли она быть объектом глобального исторического исследования? Как она соотносится с понятием «мировое сообщество»? Попытаюсь дать свое видение этих вопросов, хотя они, разумеется, нуждаются в специальном углубленном изучении, выходящем за пределы этой книги.

Начну с последнего из них. Реальное существование мирового сообщества является одним из крупнейших завоеваний человечества во второй половине XX в. Воплощенное в деятельности ООН и ее многочисленных структурных подразделений, различных региональных организаций и международных фондов, мировое сообщество становится действенной геополитической силой, прежде всего в деле организации гуманитарной помощи. Чтобы ограничиться одним, но показательным примером, вспомним многомиллиардную помощь странам Юго-Восточной Азии, пострадавшим от разрушительных действий цунами в декабре 2004 г. Как и в других подобных случаях, главными донорами выступили демократические государства с развитой рыночной экономикой, придерживающиеся либеральной системы ценностей. В этом смысле можно сказать, что западные либеральные идеи доминируют в мировом сообществе, все развитие которого в возрастающей степени идет под влиянием западной культурной традиции.

Разумеется, его функционирование далеко не ограничивается оказанием гуманитарной помощи. Но я специально выделил эту сферу, потому что она позволяет наиболее рельефно подчеркнуть некоторые существенные черты современного этапа процесса глобализации, проходящего под знаком западных культурных ценностей. Едва ли будет преувеличением сказать, что в этом смысле вестернизация мира является духовной оснасткой его глобализации, оказывающей существенное влияние на характер и темпы модернизации развивающихся стран.

472

Не станем, однако, идеализировать этот процесс. Слишком хорошо известны его негативные стороны. Такие как навязывание западных ценностей иным цивилизациям, вооруженное вмешательство во внутренние дела других государств, двойные стандарты в международных отношениях и многое другое в этом роде, позволяющее рассматривать глобализацию как выражение имперской политики гегемона западной цивилизации - США, направленной на создание новоявленной вариации «великой американской мечты» - Pax Americana». Иначе говоря, вспомним И. Валлерстайна, на укрепление переживающей глубокий кризис современной миросистемы, чьим гегемоном являются США.

Таким образом, мы можем констатировать двоякую роль вестернизации в процессе глобализации, что требует взвешенного подхода в оценке как самого этого процесса, так и генетически связанной с ним проблемы универсальной (мировой) цивилизации. Можно вслед за И. Валлерстайном полагать, что он быстро приближается к точке своей бифуркации. Пока остается неясным, какое начало возобладает в грядущем цивилизационном облике мира - эгалитарно-гуманистическое или имперски-гегемонистское. Либо, сформулируем этот вопрос иначе: приведет ли прогрессирующая капиталистическая модернизация мира к созданию универсальной цивилизации или сохранится цивилизационное многообразие?

Очевидно, что при всей открытости ответа на этот вопрос можно говорить о возрастающем значении действия следующих закономерностей. Исследователи отмечают происходящие вне западных цивилизаций с разной степенью интенсивности интеграционные процессы в их духовной жизни. Их суть можно обозначить как конвергенцию западных (либеральных) и традиционных культурных ценностей, ближайшие и тем более отдаленные последствия которой требуют специального исследования. Эта конвергенция осуществляется в особых обстоятельствах развертывания мирового исторического процесса. Как отмечает Л.М. Баткин, сегодня мы переживаем третье осевое время. Его отличие от предыдущих заключается в том, что существующие цивилизации, которые до этого могли быть представлены как рядоположенные, теперь обнаруживают невероятно возросшую системную зависимость друг от друга. Отсюда, заключает историк, из этой беспрецедентно возросшей мировой системности проистекает то, что эгоизм, частный и корыстный интерес требуют соблюдения всеобщего равновесия и благополучия ¹.

473

Повторюсь. Приведет ли это к созданию универсальной цивилизации - вопрос. Пока же реальным объектом исторического исследования остаются локальные цивилизации и их взаимоотношения. Показательна в этом плане структура цитировавшегося выше сборника «Цивилизации», посвященного проблемам глобалистики и глобальной истории. Большую его часть занимают статьи, рассматривающие вопросы теории и методологии глобальной и универсальной истории (всего 9 статей) и ровно в 3 раза меньше - конкретные исследования, но не глобалистики как таковой, а взаимоотношений под этим углом зрения отдельных цивилизаций. В таком же плане шло обсуждение проблем глобалистики и на XIX Международном конгрессе исторических наук.

Итак, предметом изучения современной глобалистики являются локальные цивилизации, рассматриваемые во взаимосвязи и взаимоотношениях с другими цивилизациями. Именно в такой форме глобальные исследования получают достаточно широкое распространение в отечественной историографии, о чем свидетельствует их внедрение в учебный процесс, сопровождающееся изданием соответствующих учебников.

474

Не имея возможности проанализировать основной корпус такого рода исследований, остановлюсь на выдержавшем за короткое время 5 изданий учебнике И.Н. Ионова для 10-11-х классов общеобразовательных учреждений «Российская цивилизация». Сразу же подчеркну, что это не обычный школьный учебник. Перед нами редкий пример сочетания учебного пособия с оригинальным научным исследованием, раскрывающим на конкретном историческом материале концептуальный потенциал теории цивилизаций, в частности, ее возможности в осмыслении отечественной истории. Выбор для анализа текста И.Н. Ионова тем и обусловлен, что позволяет, с одной стороны, соотнести корпус его теоретических посылок, который был разобран выше, с фактурой их исследовательской трансляции, что особенно интересно сделать в сопоставлении с некоторыми другими известными концепциями исторического развития России.

В частности, в существующем разбросе подходов обращает на себя внимание вызвавшая широкий общественный резонанс концепция А.С. Ахиезера о промежуточном положении России между двумя суперцивилизациями - либеральной и традиционной. По мнению автора, этим обусловлен раскол российского общества вследствие взаимного отрицания традиционализма и либерализма. Здесь кроются истоки несчастливых исторических судеб России, выраженных в циклических формах социальной трансформации расколотого общества.

Определяя генеральный путь истории человечества как движение к либеральной суперцивилизации, А.С. Ахиезер помещает Россию в третий эшелон среди стран, вступивших на этот путь, «где традиционализм в результате заколдованного круга, раскола задержался на своих архаичных формах, где либеральные силы не смогли сделать свои ценности господствующими, где антилиберальная реакция привела к краху государственности, к катастрофе» ¹.

Трагизм российской истории, по Ахиезеру, заключается в бинарном характере самой структуры ее культуры, в каждую клеточку которой внедряется раскол, усиливающий ее дезорганизацию, а в последующем счете социальную энтропию. «По сути дела, - заключает А.С. Ахиезер, - здесь налицо социокультурная патология, которая требует диагноза и лечения» ².

475

Не будем следовать за автором в его достаточно детализированном поиске рецептов этого лечения. Заметим лишь, что все они направлены на вступление России в лоно либеральной суперцивилизации. Только в таком случае Россия перестанет быть, по определению ученого, «кризисной точкой мировой истории», таящей в себе глобальную угрозу для всего человечества ³.

Иную концепцию истории России предлагает автор нашумевшей в свое время книги «Красная смута» В.П. Булдаков. Глубинные истоки революции 1917 г. он обнаруживает в специфике российской цивилизации, трактуемой с психофрейдистских позиций. Для Булдакова несомненна закономерность революции, являющейся, как и открывающийся ею советский период, по его убеждению, органическим продуктом российской истории. Он саркастически высмеивает потуги современной политизированной публицистики доказать обратное. В ее арсенале, перечисляет автор, и «примитивные, как дубина троглодита, обличения большевизма в худших традициях антикоммунизма», и «методологические» виражи «историков КПСС», и «суетность экс-марксистских "теоретиков", чьи попытки ставить мировые проблемы напоминают попытки тараканов раскрутить глобус», и, наконец, даже шизоидные усилия по законодательной отмене «нелегитимного» советского периода, сравнимые разве что с пещерным страхом перед всемогуществом мондиалистских «жидо-масонских» сил ¹.

Однако, подчеркивая закономерность революции в российской истории, В.П. Булдаков фактически выключает последнюю из всемирно-исторического процесса. Он настаивает на ее исключительности, так как «российская психоментальность не имеет ничего общего с европейским типом политической борьбы» ². Рассматривая природу и последствия революционного насилия, он начинает с констатации того очевидного факта, что насилием пронизана вся человеческая история, и определяет революцию как дикую реакцию на латентные (скрытые) формы насилия, которые приняли социально-удушливую форму, напоминающую о врожденных садомазохистских склонностях человека, задавленных в обыденной «цивилизованной» действительности.

476

«Революционный хаос, — заключает автор, - можно рассматривать как раскрытие "варварского" человеческого естества, запрятанного под ставшею тесною оболочкой "цивилизаторского" насилия» ³. Речь, таким образом, идет об естественном процессе, коренящемся в самой человеческой природе. Но в силу цивилизационных особенностей России (российская психоментальность) здесь, подчеркивает В.П. Булдаков, революционный процесс, шедший по законам саморазвития, принял выраженные патологические формы. Он ярко живописует психопатологию масс, захваченных революционной стихией, их «умопомрачение», указывает на значение I Мировой войны, сыгравшей роль «поджигателя», воспламенившего давно накапливавшиеся самые разнородные элементы горючего социального материала и т.п. Едва ли возможно оспаривать многочисленные факты, приводимые на этот счет в книге и рисующие в своей совокупности впечатляющий образ революционного хаоса.

Другое дело в односторонности самой авторской концепции, на что справедливо указывалось в ходе обсуждения книги на страницах журнала «Отечественная история» ⁴. Эта односторонность проистекает из последовательно проведенной фрейдистской интерпретации российской истории, выключающей ее из всемирно-исторического процесса. Ключевым здесь является понятие «смута», обозначающее периодически повторяющийся в истории нашей страны неизбежный системный кризис, порождаемый отсутствием механизмов саморегуляции российского государственного устройства. Следствием этого становится десакрализация государственной власти, разрыв традиционных для русской культуры патерналистских отношений и выброс массовой психопатологии. Ибо, указывает В.П. Булдаков, «стихия психопатологии людской массы находилась в прямой зависимости от устойчивости властной монополии на насилие» ¹.

477

Так образуется замкнутый круг: российское государственное (имперское) устройство периодически сотрясается смутами, после чего всякий раз воспроизводится вновь, притом нередко в еще более архаическом виде. Поэтому в концепции Булдакова «красная смута» выступает как чисто российское явление в ряду других русских смут. Первая из них датируется началом XVII в., последняя (последняя ли вообще в истории России? Логика этой концепции побуждает скорее к отрицательному ответу на данный вопрос) -концом XX в. И обе они по своей природе разительно между собою схожи. «В целом, - утверждает автор, - нынешний кризис империи куда ближе по своим составным частям психоментальному наполнению к смуте начала XVII в.» ² Вследствие такого замкнутого круга, по которому движется российская история, являются тщетными упования наших либералов на «возвращение в мировую цивилизацию». Высмеивая их, В.П. Булдаков замечает, что оно «в очередной раз обернулось реанимацией социокультурной архаики» ³.

Признаем, что в этих суждениях присутствует доля истины. Признаем также, что, исходя из своей концепции, се автор сумел предугадать некоторые тенденции ближайшего политического будущего России. «Сегодня,- провидчески писал он, - исторически неизбежно усиление репрессивности, связанное с невероятно высокой степенью свободы самой власти в выборе ее форм» ⁴. Но признаем и другое. Пронизанная психофрейдистским детерминизмом, отвергающая историческую случайность ⁵, эта концепция придает истории России налет фатальной обреченности, предопределенности ее основных вех неустранимо присущим российской цивилизации архаическим субстратом.

При всем очевидном различии подходов А.С. Ахиезера и В.П. Булдакова к осмыслению природы и исторических судеб российской цивилизации их объединяет гипертрофированное изображение ее социокультурной специфики, якобы порождающей «единственность» российской истории. «Единственность», имеющую выраженную негативную окраску, во всяком случае, в сравнении с западной цивилизацией. Недаром оба они прибегают к понятию «патология» как к одной из важнейших характеристик российской традиционной культуры.

478

Эта патология обусловливает циклический характер российской истории, а с ней вместе и некую ее историческую безнадежность. Наконец, убежденность в исключительности российской цивилизации приводит к тому, что содержащиеся в каждой из этих концепций ценные положения, действительно проясняющее ее социокультурную специфику, неправомерно абсолютизируются, что неизбежно девальвирует их эвристический потенциал.

Такая односторонность в значительной мере преодолевается в рамках теории цивилизаций с присущем ей глобальном аспектом. Присмотримся, как это делает И.Н. Ионов, прилагая к осмыслению истории России общие ее принципы. Подобно А.С. Ахиезеру и В.П. Булдакову, он также обращает главное внимание на социокультурные особенности российской цивилизации, но не абсолютизирует их, сопоставляя с западным культурным кодом, а не противопоставляя ему.