После шато приорэ

Ситуация Гурджиева в 1933—1936 годах была отчаянной. В Америке он фактически потерял все свои позиции. В Нью-Йорке у него оставалось не больше двух-трех десятков учеников. Никто не понимал, что происходит, никто не знал, что он намерен делать. Последовавшие за этим продажа шато Приорэ и публикация «Вестника грядущего добра» еще больше запутали тех, кто пробовал что-то понять. Казалось, Гурджиев потерял интерес к Институту, к ученикам, ко всему, кроме своих книг. Он был раздражителен, замкнут и угрюм, все, кто видел его в этот период, писали об овладевшей им глубокой апатии. Помимо всего прочего, один за другим стали умирать люди из его окружения: Александр де Зальцман умер в 1933 году, Ораж в 1934 году, позже скончались его брат Дмитрий и д-р Стерневал. С середины 1933 года и до середины 1935 года Гурджиев провел большую часть времени в Америке, пытаясь поправить свои дела и привлечь интерес к своему делу. Долго готовилась его встреча с таинственным американским сенатором, которая так и не состоялась: в последнюю минуту сенатор увильнул от встречи. Гурджиев пытался даже привлечь интерес к своей воспитательной системе советских чиновников, но интереса у них не вызвал. Несколько раз он возвращался в Европу и ездил в Германию. Имеется сообщение Джона Беннетта о короткой и, очевидно, безрезультатной поездке Гурджиева в 1935 году в Центральную Азию.

Эпизод с публикацией в 1933 году его брошюры «Вестник грядущего добра» также имел для Гурджиева плачевные последствия. Эта брошюра, датированная 1932-м и 1933-м годами и написанная в характерной для него гротескной манере — смеси высокопарности, деланной искренности и туманных намеков, — представляет собой не больше и не меньше, чем его «первый из семи призывов к современному человечеству». Он делает в ней целый ряд заявлений и признаний, в частности, что он основал свой Институт «для решения чисто личных задач», и объявляет о своем намерении приступить к публикации трех своих книг, именуя их тремя «сериями в десяти томах», под следующими названиями: «Рассказы Вельзевула своему внуку», «Встречи с замечательными людьми» и «Жизнь реальна только когда "Я есть"». Кроме того в ней было заявлено о намерении Гурджиева возродить Институт в шато Приорэ, в то время как ее читателям было хорошо известно, что Гурджиев продавал имение. «Вестник грядущего добра» вызвал повсеместную отрицательную реакцию. Многих эта брошюра укрепила в их подозрениях относительно шарлатанства Гурджиева — они находили в ней многочисленные доказательства своим догадкам. Надежды, возлагавшиеся Гурджиевым на ее публикацию, лопнули. В Америке экземпляры этого произведения сначала активно распространялись последователями Гурджиева, но позже непроданные копии ее поспешно изымались и уничтожались. Брошюра эта читалась и в Англии учениками Успенского и была расценена ими как демонстрирующая у ее автора признаки паранойи, а может быть даже и сифилиса.

После продажи шато Приорэ Гурджиев сменил несколько парижских адресов и, наконец, обосновался в русском квартале на рю де Колонел Ренар. Туда стали стягиваться оставшиеся ученики и там возобновились многочасовые застолья с тостами в адрес многочисленных разрядов «идиотов». На рю де Колонел Ренар приходили его американские ученицы Джейн Хип и Маргарет Андерсен и дамы из их литературно-лесбийского кружка. Из Англии приезжал верный Гурджиеву Ч. С. Нотт. Александр де Зальцман привел к Гурджиеву свою французскую группу, включавшую молодых литераторов Роже-Жильбера Аекомта, Роже Вай-яна, Роберта Мейра и Рене Домаля. Рене Домаль, автор «Ночи серьезного пьянства» и незаконченной «Горы Аналог» был женат на Вере Милановой, русской. Начиная с 1932 года они проводили ночи с Александром де Зальцманом, горячо обсуждая идеи «четвертого пути» и «работы». Александр де Зальцман скончался тремя годами позже от туберкулеза. К Гурджиеву приезжали и другие последователи из Канады, Германии и Америки. С ними он возобновил свои автомобильные экскурсии по Франции и к Средиземному морю. Мадам де Зальцман вела группы, обучая их «движениям» в Севре, где она сумела в миниатюре воссоздать обстановку шато Приорэ. К ней приезжали муж и жена Домали и другие французы, чтобы учавствовать в «движениях» и в дискуссиях о «четвертом пути».

По свидетельству тех, кто встречался с Гурджиевым в эти годы, он выглядел стареющим и усталым, но был более открыт и доступен, чем когда-либо прежде. Он принимал всех, кто искал с ним встречи, и помогал тем, кто нуждался в его помощи. Он давал практические упражненения всем окружающим его ученикам. Он опять дарил детям пригоршни конфет и орехов. Не было больше попыток активизировать жизнь, инициировать новые проекты. Надвигалась Вторая мировая война, политические страсти в Европе накалялись, и в этих условиях роль доброго дядюшки, очевидно, казалась Гурджиеву наиболее безопасной. Война разбросала почти всех, кто был рядом с Гурджиевым в предвоенные годы.