От большого бога к маленькому «я»

Имена трех людей — Ницше, Раманы Махарши и Гурджиева — связаны с важным сдвигом, имевшим место в духовной жизни конца XIX — начала XX веков. Неизбежность такого сдвига была связана с теми глубинными изменениями, которые произошли в религиозном сознании как в западной культуре, так и на Востоке. Эти изменения легче всего проследить на истории христианского сознания последних веков, а именно, на исторической тенденции отрыва христианской духовной практики от социально-культурной сферы и, соответственно, передача христианством исторической инициативы всевозможным просветительским, эволюционистским, психологическим, экономическим и т. п. секулярным идеологиям, — несмотря на то, что еще сохранялись огонь и тепло в немногих удаленных от общественной жизни очагах христианской духовной практики. В это время — речь идет о духовном развитии Запада в течение последних трех-четырех веков — христианство постепенно вытеснялось и из сферы внутренней жизни и переставало быть органичным интеллектуальным и эмоциональным пространством большинства западных людей. Богоцентризм традиционной западной жизни интенсивно заменялся эгоцентризмом, прикрытым фиговыми листочками саентизма, эволюционизма, прагматизма, марксизма, психоанализа. Как это уже было не раз в духовной истории и Востока, и Запада, содержание и ценность жизни и смысл человеческой и космической истории были редуцированы до уровня индивидуального, семейного и кланового мещанства, которое время от времени взрывалось изнутри рационалистическими или националистскими утопиями в форме кровавых зарев французской и русской революций, коммунизма и национал-социализма.

Именно в этой обстановке три героические личности — Ницше, Рамана Махарши и Гурджиев — совершили, каждый в своей среде и в соответствующей ей форме, попытку переакцентировки духовных установок своих современников. Попытка заключалась в видимом отказе от богоцентристских масштабов великих религий и в сведении экзистенциальной задачи в область индивидуального бытия.

Ницше первый констатировал закат богоцентристской христианской парадигмы и сформулировал ограниченную цель для немногих героических личностей — достижение сверхчеловеского состояния. Перед ними ставилась задача трансформации индивидуального бытия, причем делалось это в романтической форме философской поэзии.

Несколько позже, уже в начале XX века, молодой отшельник Рамана Махарши, поселившийся на горе Аруначала на юге Индии, предложил простую методику «вичары», или вопрошания «Кто есть я ?», основанную на непрерывной практике этого вопрошания в связи с любыми формами жизнедеятельности и даже в связи с самой «вичарой» («Кто есть я, практикующий вопрошание: кто есть я?»). Вопрошание это не требовало вербального ответа и состояло в непрерывной концентрации на своем сиюминутном «я», что в конце концов должно было привести вопрошающего к переживанию тождественности индивидуального и универсального атмана и к духовной трансформации. Тем самым эгоцентристская фиксированность на своем «я» — образе, который занимает людей больше любого другого, и слове, которое произносится людьми чаще любого другого, — превращалась им в метод преодоления этого «я» и выхода к переживанию Атмана.

Одновременно с Раманой Махарши Гурджиев предложил своим последователям в Москве, Петербурге, Париже, Лондоне и Нью-Йорке теорию и практику «четвертого пути» — борьбы с гипнотическим сном, или отождествлением со своими бесчисленными «я» через самовспоминание, или «память себя». Как у Ницше и Раманы Махарши, мы видим здесь смещение экзистенциального интереса в ту область, куда он уже и так был смещен самим ходом духовной деградации, то есть в область индивидуальной заботы и эгоистического интереса, однако одновременно с этим предлагается теория и практика трансформации этого интереса, ведущая человека в противоположную от секуляризма и утопизма сторону — к традиционным понятиям и ценностям. Эмпирическое индивидуальное «я» — предмет острого интереса каждого человека — в этих трех системах было не тупиком, как в прагматических и экзистенциалистских теориях и в психоанализе, а дверью и путем в традиционалистский космос, у Гурджиева — к христианскому умному деланию, а у Раманы Махарши — к индуистской веданте.

Христианство, две тысячи лет тому назад провозгласившее две как будто бы взаимоисключающие идеи — «Царствие Божие приблизилось» и «Царствие Божие внутри нас», — а затем пришедшее к проповеди практически безнадежной «веры» и неисполнимой морали без конкретных перспектив для индивидуального «я», в учении Гурджиева неожиданно обрело почву под ногами в виде многогранной «системы», изложенной им на вполне современном, хотя и причудливом языке, напоминающем язык психологов, химиков, физиков, механиков и музыковедов. И снова Царствие Божие приблизилось в старинном или несколько модифицированном обличий, став предметом заботы людей, воодушевленных идеей «работой над собой». Оно выступило в знакомом облике владельца имения или хозяина упряжки, а также в форме «перманентного Я», «объективного сознания», или «четвертого тела». Оно было снова «внутри нас», точнее, мы были внутри него, и нам предстояло войти в него, принося свои жертвы и прилагая усилия — с помощью нового учения и удивительного «человека, который принес учение», «который не спит» и «который знает».