Истоки учения
Вопрос об истоках гурджиевского учения очень непрост. Можно перечислить десятки источников по мистической математике, музыкологии и космологии, от Пифагора до Лоренса Олифанта и Вилльяма Беккера Фанештока, на древнегреческом, латыни, английском, немецком, голландском и других языках (которыми Гурджиев чаще всего вообще не владел, хотя и уверял, что говорил на 18-ти языках1), в которых концепции, диаграммы и расчеты почти совпадают с гурджиевскими. Некоторые современники утверждали, что даже будучи очень начитанным человеком, каким Гурджиев, кстати, и был, он все же не мог быть знаком со всеми этими источниками из-за одного их количества, и потому он, очевидно, получил свои феноменальные знания от какого-нибудь друга и наставника из длинного ряда посланных ему судьбой «замечательных людей», часть которых была представлена в его книге «Встреча с замечательными людьми».
Интересно, что в своем интересе к переходу от «трехмерной вселенной» к «четырехмерной», к проблемам времени, пространства и высших состояний Гурджиев «встретился» с Успенским, который разрабатывал эти идеи до встречи с ним. Успенский обнаружил сходство «системы космосов» Гурджиева со своим «циклом измерений, легших в основание его "Новой модели вселенной"»2, полный цикл которого составляют семь измерений. При этом неожиданным для Успенского было то, что в своей системе космосов Гурджиев шел
1 Успенский П. Д. В поисках чудесного, с. 113. 2 Там же, с 283.
значительно дальше него и объяснял «многое, что не было ясно» в созданной им «модели вселенной»1.
Среди «источников учения Гурджиева» в первую очередь называют книгу, написанную в первом веке от Р. X. гениальным оккультистом Никомахом из Герассы Theologumena Arithmetic/!, в которой можно распознать всю «гурджиевскую нумерологию», а также идеи «октав», «луча творения» и даже «шкалу бытия», или нумерацию космических уровней. Искушенность Гурджиева в традиционном знании, его знакомство с пифагорейской традицией, представленной в книге Никомаха из Герассы, равно как и его глубокая осведомленность в цифровом символизме, связанным с духовной эволюцией человека: преодоление им механичности, развитие в нем сознания, контроля над нижними «центрами» и, наконец, превращением его в свободную от нежелательных влияний и случайных импульсов звезду кажутся не менее чудесными, чем предположение о знании им труда иезуита Афанасия Кирхе-ра, жившего в Риме в 1601—1680 гг., вышедшего в свет под названием Arithmologia. Именно в этой книге исследователи обнаружили изображение энеаграммы — девятиконечной фигуры, вписанной в окружность и состоящей из трех треугольников, внутри которых находится еще один маленький треугольник (рис. 3). Фигуру эту Афанасий Кирхер также называет энеаграммой и предлагает рассматривать ее как символическую схему чудесного и неописуемого развития интеллектуального или ангелического плана через астральный план в план элементов согласно творческой мудрости Троицы, сущей в Едином.
Не менее удивительные параллели «гурджиевскому учению» были найдены при ознакомлении с работой жившего при короле Генрихе VIII каноника Франческо Гиорги опубликованной под названием De Harmonia Mundi. В этой работе Франческо Гиорги утверждает, что универсальная гармония представляет собой «концерт всех струн в чистых раз-
Успенский П. Д. В поисках чудесного, с. 279. мерах без диссонансов». Дотошные последователи отыскали дюжину других авторов, видевших вселенную то как простую октаву, то как музыкальный инструмент, то как энеаграмму. Наиболее интересным было открытие ими диаграмм А и Т, составленных христианским неоплатоником Раймоном Луллом, жившим в XIII веке, учениками которого были и Афанасий Кирхер и Франческо Гиорги. Утверждая, что миром правит принцип девяти и что число девять — это число Божественных Достоинств, Раймон Аулл рисует эти диаграммы, чтобы показать как именно «работает» эта девятка (рис. 4).
Мы видим, что диаграмма Т Раймона Лулла представляет собой не что иное как энеаграмму Гурджиева, какой ее изобразил в своей книге Успенский.
Неважно, получил ли Гурджиев это знание от несторианцев айсоров, от членов ессейского братства на берегу Мертвого моря, в каком-нибудь надежно укрытом монастыре Тибета, или Сибири, от умудренного древней мудростью монаха, вроде того, о котором он рассказывает в 9-й главе своих «Встреч с замечательными людьми», от кавказских и среднеазиатских дервишей или в библиотеке князя Юрия Любоведского, но удержать интерес к этим аспектам знания, заставить эти схемы двигаться, услышать их ритм и пульс и передать их в движении, в танце
Гурджиеву разумеется, помогли его мощная воля и многогранная одаренность. Чудо Гурджиева было в соединении живого ума российского человека кавказского происхождения, выросшего в христианском космосе под опекой своего отца-грека и русских учителей и наставников на перекрестке разных традиций и в атмосфере страстного влечения к истине. Именно в этом счастливом соединении языков и традиций — как устной, так и книжной, в дружбе между древним и христианским космосами, в соединении российской шлифовки с неразрушенной традиционной мудростью Востока, в глубоком знании прошлого и настоящего и кроются истоки богатства и притягательности этого «замечательного человека».