Примечания

1. См.: Карпенко Ю.А. Имя собственное в художественной литературе // Филологические науки, 1986, №4, 34-40; Супрун В.И. Ономастическое поле русского языка и его художественно-эстетический потенциал. − Волгоград, 2000; Юшкова Е.А., Лабунец Н.В. Имя собственное в контексте фантастического произведения. 1999 // http://www.rusf.ru/vk/recen/1999/jushkova_labunetz.htm; Фомин А.А. Имя как приём: реминисцентный оним в художественном тексте // Гуманитарные науки. Выпуск 6. Языкознание, №28, 2003. С. 167−181.

2. См.: Козицкая Е.А. «Чужое слово» в поэзии русского рока // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Тверь, 1998. С. 52.

3. См.: Хижняк И.А. Парадоксы рок-музыки: мифы и реальность. Киев, 1989. С. 80.

4. См.: Bob Dylan Highway 61 Revisted. N.-Y., 1965.

5. Все стихотворные цитаты по: Альтернатива. Опыт антологии рок-поэзии. М., 1991.

6. Козицкая Е.А. Указ. соч. С. 49–55.

7. Ашукин Н.С., Ашукина М.Г. Крылатые слова. Крылатые слова. Литературные цитаты. Образные выражения. М., 1987. С. 363.

8. СОШ − «Толковый словарь русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой. М., 1995.

9. Павлова Е.В. Комментарий к образу Раскольникова в «Уездном Городе N» Майка Науменко // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Вып. 2. Тверь, 1999. С. 185-188.

10. См.: Хазагеров Т.Г. Стилистические функции антономасии и трудности её выявления в рассказах А. П. Чехова // Языковое мастерство А.П. Чехова. Ростов-на-Дону, 1988. С. 6.

11. См.: Никитина Т.Г. Так говорит молодёжь. Словарь молодёжного сленга. СПб., 1998. С. 220.

© Нефёдов И.В., 2007

Беспамятных М.

Екатеринбург

Лексические неологизмы в поэзии Дмитрия Ревякина

Творчество рок-поэта Дмитрия Ревякина не может не привлечь внимания того, кто хоть раз с ним сталкивался. Опора на этнические традиции в слиянии с аллюзиями к Серебряному веку, и при этом вполне современные тексты – вот что представляет собой ревякинская поэзия. Причудливое «словоплетение», прихотливо изменяющаяся семантика, странные слова и их формы – это самые яркие признаки его лирики, по которым его не спутаешь ни с кем.

Характерной чертой ревякинского идиостиля являются лексические неологизмы. Они становятся как способом экономии речевых усилий, позволяя выразить сложные, многослойные образы однословно, так и средством поэтической выразительности.

С точки зрения теоретического изучения неологизмов и близких им явлений, слова, созданные Д. Ревякиным, приближаются к окказионализмам (их новизна остро ощущается, слова являются средством выразительности, толкование этих слов жестко связано с контекстом), но отличаются от них воспроизводимостью (чаще всего лексемы «кочуют» из текста в текст, а иногда становятся узуальными в кругу людей, так или иначе связанных с группой «Калинов Мост»; так, на официальном сайте группы участники форума часто используют в сообщениях слова «дарза», «венч», «оябрызгань», «повады» и др.)¹ и первичной номинативной функцией, что роднит их с неологизмами.

Словотворчество Дмитрия Ревякина возникло не на пустом месте, своим «учителем» поэт называет Велимира Хлебникова, во-первых, сделавшего неологизмы основой поэтического языка, а во-вторых, первым продемонстрировавшего возможности словотворчества, подорвавшего традиционные поэтические формулы. Д. Ревякин заимствует у В. Хлебникова не только и не столько слова, но способы их производства. В качестве примеров можно привести следующие варианты словотворчества. Во-первых, совмещение двух и более лексем в одном слове («дивеса», «лебедиво» у В. Хлебникова и «стебаки», «медарень», «рунзы» у Д. Ревякина). Во-вторых, перенесение готовых грамматических категорий, создание своего рода словообразовательных гнезд на основе существующих корней (в хлебниковском «Заклятии смехом» – смехачи, смеюнчики, смеянствовать смеяльно и др., а у Д. Ревякина – воля, волить, воль и т.д.).

Но Д. Ревякин идет дальше своего предшественника и предлагает ряд своих находок в этой области. Например, им разработан такой способ словотворчества, как «корнеумножение», то есть «привнесение в слово элемента значения другого слова путем минимального искажения формы»² («На сердце надолбы ставились надолго»: в лексеме «надолбы», с одной стороны, ощущается семантика глагола «долбить», с другой – существительного «столбы», подкрепляемая управляющим глаголом «ставились», а еще возникают – на уровне ассоциативных – семы памяти и боли). Еще один интересный вариант – создание слова на стыке двух других, например, «вед уныль клены» в звучащем тексте может быть опознан как «ведуны ль клены» и т.п. Такой прием в поэзии Д. Ревякина очень продуктивен, потому что он ориентируется именно на звучащий, пропеваемый текст.

Если классифицировать неологизмы Д. Ревякина по словообразовательным моделям, то можно получить следующие разновидности: слова, образованные от существующих в русском языке корней или/и соотносимые с русскими лексемами, неологизмы, образованные по продуктивным моделям, функционирующим в родственных славянских языках (украинском и белорусском), и лексемы, образованные по индивидуальным авторским моделям (словообразовательные окказионализмы).

Первая разновидность неологизмов представлена в творчестве Ревякина наиболее широко, что легко объяснимо: проще всего создавать слова на основе родного языка, близкого и автору, и реципиентам текста. Примеры таких лексем уже приводились выше.

Второй названный класс лексем демонстрирует способности автора к преобразованию чужих словообразовательных моделей. Он дает слово – «маячок», которое «демонстрирует словообразовательную модель на примерах языка-источника»³, а потом преобразует ее, наделяя новыми значениями. Например, «травень» – это обозначение июня в украинском языке, где названия большинства месяцев образуются присоединением суффикса -ень к корню. Д. Ревякин с помощью того же суффикса образует слова со значением процессуальности (игрень, стрижень, выворотень), пространства (запутень, проторень, дремучень), состояния (смирень, верень, беспутень), качества (грезень, провезень), выхода за пределы исходного пространства или состояния (в сочетании с приставкой вы-) (высвистень, выцветень). Частично значение слова зависит от части речи производящего слова (процессуальное у отглагольных образований, качественное – у отадъективных), но эта закономерность работает не всегда. Например, «сплетень» и «провезень» – лексемы, образованные от глаголов, а обозначают качественный признак, или отглагольное «запутень» имеет пространственное значение.

Третья, и самая, пожалуй, интересная разновидность ревякинских неологизмов – это так называемые «словообразовательные окказионализмы», то есть лексемы, образованные по специфическим невоспроизводимым авторским моделям (в основном фоносемантического характера). Эти лексемы имеют особое значение для ревякинской картины мира, т.к. они номинируют единичные объекты либо являются призывами к высшим силам (слова-заклинания), которые «скрепляют» мир и упорядочивают его. Такие лексемы достаточно частотны («Узарень» – 7 употреблений, «Даждо» – 6, «Дарза» – 4 и т.д.), что подтверждает их значимость. Они разделяются на 3 смысловых класса: псевдотопонимы, личные имена и слова-заклинания. Псевдотопонимы – это слова, называющие географические объекты (в основном реки и названные их именами территории, а также образованные от этих названий наименования жителей), которые не представлены на реальной географической карте и создающие иллюзию точного расположения в пространстве героев и действия текстов. Эти лексемы имеют три «слоя»: первый – это собственно название реки, второй – «мифологические существа, духи местности»⁴ (для описания которых используются олицетворения) и третий – перенос наименования объекта на территорию. Например, Онон – река. «Молчит о могиле воителя суровый Онон» – с помощью олицетворения создается образ «духа местности», хмурого, убеленного сединами воина. И, наконец, лексема «Онон» выступает как место, территория возле реки, – причем этот слой значения имеет собственный словообразовательный потенциал: в текстах встречаются названия жителей (ононцы). В разряд личных имен попадают, в первую очередь, имена божеств, имеющих прототипы в пантеоне славян (прототипом «Скуластого Даждо» выступает Даждьбог, а Зары – Заря-Зареница). А слова-заклинания можно определить как «магические слова», заклинательные формулы, которых в текстах достаточно немного. Это изобретения автора на основе звукоподражаний, в которые вкладываются ассоциативные смыслы, поэтому толкования их могут быть еще более разными, субъективными, чем интерпретации остальных. Определяющим для этих слов признаком является их вынесение в назывные восклицательные предложения. Например, слово «венч» соотносится одновременно и с глаголом «венчать», и со звоном шаманского бубна. Эти два значения коррелируют друг с другом в контекстах, создавая впечатление финального аккорда, сходного с «аминь» в конце молитвы. Так и получается: слово завершает либо строфу текста, либо целый текст.

Если разбить лексические неологизмы, встречающиеся в текстах Д. Ревякина, на частеречные группы, мы получим, что наиболее частотными, а следовательно, и наиболее значимыми становятся имена существительные, затем – глаголы, а наименее – прилагательные и наречия. Это связано с тем, что его лирический герой, «первономинатор новорожденного мира»⁵, стремится назвать окружающие его реалии и их взаимодействие, но у него нет стремления их оценивать. Анализируя причастные формы (в текстах встречаются только страдательные), мы склонны делать вывод о том, что основы христианского мировосприятия у лирического героя существуют: он не является носителем активной позиции язычника, а скорее пассивный созерцатель, что несомненно, присуще православному христианину (такой вывод подкрепляется и семантикой самих причастий: «свеченый», «верстаный» в контексте «вязью верстаный, пухом крещеный» и др.). Таким образом, мы видим, что сознание лирического героя раздвоено, он является носителем традиционного русского «двоеверия», что сближает его с героями фольклорных произведений. Этот факт подтверждается наличием в текстах фольклорных прецедентных имен и ситуаций.

Итак, анализ неологизмов Д. Ревякина позволяет выявить как особенности авторского мышления, так и отчасти психологический тип лирического героя (который в значительной степени проецируется на сознание автора). Подобные исследования могут пролить свет на языковую личность Ревякина-поэта, но для этого требуется анализ более широкого круга языковых единиц.