12) Проза Карамзина. Карамзин как реформатор русского языка.

Главным художественным открытием Карамзина в сфере психологизма справедливо считается переход от «внешнего» описания душевных состояний личности (прямо называемых в монологах героев и авторских характеристиках – способ психологизма, широко представленный в русском романе 1730-1780-х гг.) к воплощению внутреннего состояния в выстраиваемой системе «точек зрения» – т.е. в самих структурах повествования. На примере ряда карамзинских повестей 1790-х – нач. 1800-х гг. («Бедная Лиза», «Юлия», «Моя исповедь», «Рыцарь нашего времени») специфика оформления психологизма рассматривается в системе «точек зрения», многоплановых отношений между Автором – Героем – Читателем как «повествовательными инстанциями».

Именно у Карамзина, впервые в русской литературе XVIII в., эти повествовательные инстанции получают развернутое стилевое воплощение. В данном параграфе анализируются главным образом языковые механизмы их разграничения (временные формы глаголов; приемы передачи однократных/повторяемых действий и т.п.), которые, отражая события в личностном видении – Автора, Героя или ряда Героев, позволяют раскрыть внутренний мир в его постоянном развитии, в первую очередь как обретение или утрату душевной цельности и обусловленной ею открытости окружающему миру, гармония с которым и становится залогом полноты бытия и счастья героев.

Не меньшее внимание уделяет Карамзин-повествователь и выстраиванию диалога с читателем. Анализу этого явления посвящен третий параграф главы – «Единство эмоционального опыта автора и читателя: карамзинское повествование и проблема читательского сочувствия».

Карамзин как автор повестей, формируя в них образ «идеального» читателя, исходит из установки на сочувственное восприятие, залогом которого оказывается единый эмоциональный опыт. Именно к этому, по мысли писателя, стремится всякий «кандидат авторства» («он хочет быть другом и любимцем души нашей»; «творец всегда изображается в творении своем»), и потому значительный пласт повествовательных структур становится в повестях воплощением этого «пути» Автора к своему идеальному Читателю, поиска возможностей для диалога с ним.

Карамзин в повестях последовательно делает актуальными для своей аудитории самые разные исторические, литературные, культурные и др. ассоциации. Среди повествовательных механизмов, нацеленных на достижение этого результата, в данном параграфе выделены выстраивание топографически точного «места действия» («Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», «Юлия», «Рыцарь нашего времени»), «микроистория» личности в ее соотношении с историей «большой» («Наталья…», «Рыцарь нашего времени»), имя героя как знак его судьбы («Лиодор», «Чувствительный и холодный», «Рыцарь нашего времени»), наконец, литературная «игра» (нередко ироничная) с читательскими ожиданиями, преимущественно в связи с устойчивым восприятием жанрово-сюжетных клише («Наталья, боярская дочь», «Остров Борнгольм», «Сиерра Морена»).

Творческая активность повествователя в живом диалоге с историей, с героями и своим читателем, динамика «точек зрения», богатство литературно-культурных ассоциаций, установка на открытое сочувственное восприятие, во многом обусловленное разнообразными приемами самоосмысления/самоописания текста, – все эти особенности повести «Марфа Посадница…» свидетельствуют о ее итоговом характере для Карамзина-художника и неизбежном обращении к «большой» форме, которой и стала «История государства российского».

Таким образом, повествовательный опыт Карамзина, формировавшийся в ранних переводных произведениях писателя, после которых своеобразным шагом вперед стали «Письма русского путешественника», получает в повестях цельное художественное воплощение и системную завершенность.

Именно в повестях писателя обретает окончательное разрешение волновавший Карамзина вопрос о специфике художественного отражения действительности, и в частности, о возможностях синтеза «внешнего» и «внутреннего» начал в психологическом описании. Источником этого синтеза становится для писателя само живое, субъектно ориентированное слово повествователя, звучание которого получает возможность выражать внутренние состояния не только самого повествователя, но зачастую и его героев (не прибегая при этом к условной форме «рассказа» персонажа о своих переживаниях, что существовала в форме вставных «историй» в ранних образцах романного жанра). В повестях же Карамзин-повествователь находит и пути для создания психологически, эмоционально окрашенного описания окружающего мира. Главное в этом случае – создать единство эмоционального опыта автора и читателя. Наконец, одной из важнейших особенностей карамзинского повествования в «малых» жанрах его художественной прозы становится глубоко растворенная в сюжетах повестей «литературность», насыщенность разнообразнейшими аллюзиями, смысл которых не столько в том, чтобы «подражать» тому или иному произведению или автору, сколько в осознании самого процесса творчества как эстетически значимого факта.

Для Карамзина-повествователя само творчество, повествование, рассказывание как процесс и есть главная и конечная цель искусства, именно в этом смысле освобождавшегося в его произведениях от нормативных канонов и прокладывавшего дорогу к подлинной свободе творчества и художественного отражения всех сфер бытия, что и было позднее достигнуто в прозе А.С. Пушкина.