5. Негативная диалектика «подполья»

Восстание, которое поднимает «подпольный человек»,– это восстание во имя свободной индивидуальности. Будучи по-своему последовательным, хотя и весьма эксцентричным борцом за индивида, «подпольный человек» не может избежать крайностей, утверждая индивидуализм и волюнтаризм, доходя не только до прямого противопоставления себя обществу и природе, но и до идеи «выпадения» из них. Метод Достоевского: испытывать идею не только в сопоставлении ее с другими истинами и идеями, но и доводить ее до абсурда, до выявления ею собственной противоречивости, когда она, производя тотальную изоляцию от всего и вся, остается в своем абсолютно одиноком бунте, грозя разрушением не только миру, но и самой себе. Философия «подпольного человека» связана прежде всего со свободой, которая, с одной стороны, уходит в глубины человеческого духа и нисходит в небытие и ничто, а с другой — сталкивается с необходимостью и угрозой подавления, уничтожения ее и индивида законами природы и общества.

6. Антиномии человеческой жизни: свобода и смерть, свобода и добро

Вопрос о свободе углубляется Достоевским в романе «Бесы». Кириллов олицетворяет собой противоречивое столкновение свободы, смерти (самоубийства), страха, боли и всемогущества. Так как свобода «извечна», то, считает Кириллов, она первичнее жизни и смерти, поэтому «вся свобода будет тогда, когда будет все равно, жить или не жить. Вот всему цель… Человек смерти боится, потому что жизнь любит… и так природа велела. Это подло, и тут весь обман! Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и человек несчастен. Теперь человек жизнь любит, потому что боль и страх любит… Жизнь дается теперь за боль и страх, и тут весь обман. Теперь человек еще не тот человек. Будет новый человек, счастливый и гордый. Кому будет все равно, жить или не жить, тот будет новый человек. Кто победит боль и страх, тот сам Бог будет». Логика свободы перед лицом смерти ведет к проблеме Бога как высшей надчеловеческой и сверхчеловеческой силы. Но это не Бог верующих, а Бог богоборцев и людей, отрицающих Бога, поэтому у такого Бога нет богатого бытия, он одномерен, он существует просто для того, чтобы быть отвергнутым. Для Кириллова доказательством того, что выше человека нет никого и ничего, является воля к самоубийству и самоубийство как таковое. Бога нет, но он есть, говорит Кириллов. Являясь, как кажется, высшим проявлением свободы, воля и решимость человека убить себя оборачивается противоположностью. Кириллов думает, что свобода убить себя обнаруживает ее онтологическую мощь, она способна преобразовать мир: «Всякий, кто хочет главной свободы, тот должен сметь убить себя». В этом состоянии есть жизнь, «а смерти нет совсем». Однако «испытание» свободы смертью, а смерти – свободой дает, так сказать, «нулевой» эффект, поскольку, как замечает сам Кириллов, «дальше свободы тут все, а дальше нет ничего». Здесь свобода, как и сама жизнь человека, нисходит в небытие, не оставляя после себя абсолютно ничего, никакого блага, бытия, добра или каких-то плодов свободной деятельности.