3. Определение сознания

На первый взгляд может показаться, что вскрытые выше антиномии лишь усугубили впечатление о методологической ограниченности и неадекватности любых подходов к изучению сознания, а все бывшие и будущие попытки его рассмотрения вряд ли будут способны органично осмыслить и при­мирить все противоположные ипостаси его существования. Возникает даже со­блазн заявить, возвращаясь к нашему первичному пониманию сознания, что оно представляет собой такой род бытия, посредством которого познаются и преобра­зуются все иные виды бытия (природное, культурно-социальное, телесно-физио­логическое и т.д.), но которое само принципиально непознаваемо в своей целостности.

¹ См., например, его программные работы: Леви-Строс К. Миф, ритуал, генетика // Природа. 1978. № 1; Levi-Strauss К. Myth and Meaning. L, 1978. P. 53.

439

Образно говоря, то, что ближе всего к нам по бытию, то дальше всего от нас по степени познаваемости.

Однако внимательный взгляд на неустранимые антиномии сознания позволя­ет все-таки воздержаться от столь пессимистического вывода. В выделенных выше оппозициях присутствует на самом деле и глубоко конструктивный элемент.

Во-первых, эти антиномии объективны и характерны именно для сознания, т.е. мы теперь имеем дело не с каким-то абстрактным и неопределенным бытием вообще, относительно которого только и можно было сказать, что оно есть бли­жайшее и первичное для нас, а с реальностью, обладающей вполне определенны­ми, хотя и бинарно-антиномическими атрибутами.

Во-вторых, взаимодействие подобных противоположных атрибутивных про­цессов (хотя бы имманентного и трансцендентного, отражательного и конструк­тивного) в жизнедеятельности сознания является источником его развития как динамической реальности. Причем, по-видимому, можно говорить об устойчи­вых – вневременных и сверхличных – закономерностях такого развития, несмот­ря ни на свободу конкретных носителей сознания, ни на бесконечный универсум его возможных вариаций в зависимости от культурно-исторического, националь­ного и других контекстов.

В-третьих, наличие противоположностей в сознании – это не только движу­щий фактор его развития, но условие и критерий отличия полноценно функцио­нирующей реальности сознания от реальности иллюзорной, в которой пребы­вает сознание психически больного субъекта, наркомана или личности, впавшей в состояние аффекта. Взаимодействие полярных ипостасей бытия сознания уберега­ет человека как от иллюзорного ухода в глубины имманентной субъективности, так и от угрозы абсолютного трансцендирования с потерей представлений о собствен­ном «Я». Через базовые антиномии уравновешивается естественная погружен­ность сознания в спонтанно-темпоральный поток переживаний со столь же есте­ственным сверхвременным памятованием о прошлом, творческими озарениями и надперсональной работой категориально-синтетических структур мышления.

Индивид, который все логически сознает (т.е. держит в фокусе своего со­знания), рискует утратить навыки «творческого забвения» (именно этому труднее всего научить компьютер!) или превратиться в невротика, зацикленного на какой-нибудь идее. Но вместе с тем и человек, живущий лишь бессознательными телес­но-эмоциональными импульсами или ожиданиями сверхсознательных открове­ний, ведет не менее иллюзорное существование, изолирующее его и от мира, и от самого себя. Примеры погружения сознания человека в иллюзорную реальность можно было бы и преумножить, но их общая метафизическая причина коренится в гипертрофировании одной из противоположных сторон за счет другой в вышеотмеченных антиномиях «здорового сознания».

Пока эти антиномические связи в сознании сохраняются и определяют сво­им «силовым напряжением» его общую динамику и функционирование – до той поры личность успешно живет и действует в окружающем мире, находится в гар­монии с собой и с окружающими людьми. Правда, эти базовые антиномии на то и являются антиномиями, а не мирным единством взаимодополнительных проти­воположностей, что их синтез – дело совсем нелегкое ни в жизни, ни в мысли.

440

На оселке этих предельных оппозиций проверяется и закаляется внутренний мир личности и обретаются положительные психологические качества. По-видимому, полностью снять фундаментальные антиномии сознания невозможно – для этого надо быть или полным идиотом, или Божественным Абсолютом, а посему в рацио­нальном плане речь может идти лишь о посильном разумном познании движущих противоречий сознания и их действенно-живом опосредствовании, гармонизации по мере восходящего развития личности.

Учитывая вышесказанное, можно дать следующее предварительное опреде­ление сознания. Сознание есть динамическая и противоречивая реальность, посредством которой познаются и преобразуются все иные виды реальности (природная, социальная, культурно-символическая и др.), включая ее саму.

Такое понимание остается, однако, еще крайне абстрактным и проблематич­ным. Непонятно, о какой конкретно реальности идет речь и можно ли вскрыть в этой парадоксальной и неуловимой реальности сознания хотя бы какие-нибудь устойчивые структуры? Зачастую для того, чтобы разобраться в природе какого-либо объекта, бывает полезно обратиться к этимологии слова, которым этот объ­ект поименован. Дело в том, что язык оказывается подчас мудрее нас, его суетных носителей.

Во-первых, следует обратить внимание на приставку «со» в слове «созна­ние». В ней явственно зафиксировано что-то превосходящее мое эго и органично отсылающее к некому «мы», к общности, трансцендентной моей имманентной и замкнутой самости. Однако «со» подразумевает не только «горизонтальную» общ­ность и связанность с тем, что мне подобно, т.е. с другими «Я» в рамках социаль­ного «мы»; но также связь с тем, что может быть и «выше», и «ниже» меня. Имеет­ся в виду органическая связь с природным миром и его многообразными формами, а также связь с высшими духовными началами, а, возможно, и деятельными «Я», которые могут превосходить меня по уровню своей организации. Низшее заслужи­вает сострадания и помощи, поскольку я нахожусь или должен находиться с ним в покровительственном со-общении; высшее – наоборот, требует с моей стороны благоговения и служения, поскольку дарует нечто, позволяющее мне лично со­вершенствоваться и восходить. Ницше совершенно верно обронил: «Обыкновенно принимают само сознание за общий сенсоризм и высшую инстанцию; тогда как оно есть лишь средство взаимного общения, оно развилось из сообщения и в ин­тересах сообщения»¹. Наконец, есть еще один, направленный вглубь аспект этого краеугольного «со» – сопричастность собственному внутреннему миру, который не менее таинственен и непонятен, чем предстоящее нашему внешнему восприя­тию мировое сущее. Словом, в этом русском «со» содержится мотив принципи­альной открытости человека всему, что только есть в окружающем бытии, в том числе и неизведанным глубинам собственного существа.

Во-вторых, подобное «со» как направленность на связь и общение с собой и миром всегда реализуется только в знании и через знание. Мы совершенно соглас­ны с чеканной формулой К.Маркса: «Способ, каким существует сознание и каким нечто существует для него, это – знание»². Ясно, что подобное утверждение

¹ Ницше Ф. Воля к власти. М., 1994. С. 242.

² Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С. 633.

441

выглядит сегодня довольно спорным, учитывая критику отождествления сознания и знания не только в философии, но и в психологии XX века¹. Однако если знание рассматривать в предельно широком контексте как включающее в себя не только явное, но и неявное, не только логико-рефлексивное, но также ценностное, прак­тически-волевое и эмоциональное знание, – тогда оппозиция сознания и знания лишается всякого смысла. Сознание всегда существует лишь в стихии многооб­разного знания и лишь посредством него реализует свои многообразные функции. Так, например, эмоции являются знанием о глубинах собственной души и ее воз­можностях, а также о том, к каким внутренним состояниям следует стремиться, а каких избегать. Даже совершенно, казалось бы, смутные и безотчетные душевные состояния (тревога, волнение, эмоциональный подъем) все равно являются знани­ем, пусть фоновым и латентным, но тем не менее необходимым для существова­ния и фиксации форм явного знания. Известно, что многие ученые и поэты всегда интуитивно знают, при каких душевных переживаниях у них рождаются лучшие идеи и самые вдохновенные строки и, соответственно, всегда внимательны к по­добным состояниям. Если мы рассмотрим практически-волевые акты, то и они подразумевают стремление к чему-то и преобразование чего-то, что существует в виде знания. Другое дело, что знания вышеприведенного типа могут не обладать свойством истинности и не быть прозрачными для рациональной рефлексии. По­пробуй «схвати» в рефлексивном акте сознания мгновенную эмоцию или беглое воспоминание, но не будь их – возможно, никогда не смогли бы возникнуть и вполне рациональные научные открытия и художественные озарения.

Наконец, в философии, начиная с Сократа, весьма эвристичным и глубоким яв­ляется парадоксальное словосочетание «знание о незнании», точно фиксирующее динамичность и многомерность существования сознания личности в стихии зна­ния. Можно привести и дополнительные этимологические аргументы, подтверж­дающие неразрывность сознания и знания. Корень «знать» присутствует в ключе­вых русских словах, описывающих не только познавательный процесс (узнавать – осознавать – распознавать – обознаться – дознание – знак – значение – при­знак), но также важнейшие модусы социально-экзистенциального существования (знатный – зазнайка – признание – знамя – тризна – знахарь и т.д.).

Кроме того, в русской культуре и философии сознание всегда сопрягается с жизнью: жить – значит так или иначе, явно или неявно со-знать; а обладать сознанием – значит универсально общаться и жить. Еще B.C.Соловьев писал в «Оправдании добра», что «по естественному значению слова сознание вообще есть определенное и правильное... взаимоотношение внутренней психической жизни данного существа с его внешнею средою»². Буквально ту же самую мысль о принципиальной связи сознания и жизненного общения можно найти у П.А.Фло­ренского³ и С.Н.Трубецкого⁴. Еще раньше на связь жизни и сознания, вплоть до их

¹ В рамках советской марксистской психологии тезис о неправомерности сведения сознания к знанию в отчетливой форме первым высказал В.Н. Мясищев (Сознание как единство отражения действительности и от­ношений к ней человека // Проблемы сознания. М., 1966).

² Соловьев B.C. Сочинения. В 2 т. Т. 1. М., 1988. С. 269.

³ Флоренский П.А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведе­ниях. М„ 1993. С. 284.

⁴ Трубецкой С.Н. Сочинения. М., 1994. С. 548, 695–699.

442

слияния в одном слове – «живознание» – указывали Г.С.Сковорода и И.В.Ки­реевский. Но в наиболее афористической форме эту идею, правда, со ссылкой на Плотина, высказал С.Л.Франк: «Сама жизнь – есть знание»¹.

В принципе тенденция к отождествлению сознания и жизни свойственна не только русской и восточной философии, но и западной. Но за немногими исклю­чениями (П.Тейяр де Шарден, М.Шелер, А.Н.Уайтхед) жизнь понимается там как преимущественно жизнь индивидуального сознания, как человеческий «жиз­ненный мир». Этот «жизненный мир» может трактоваться как текучий поток жиз­ненных переживаний, «где на основе переживания и понимания самого себя в их постоянном взаимодействии друг с другом формируется понимание проявлений другой жизни и других людей»². «Жизненный мир» может также пониматься как первичный человеческий «образ мира», пронизанный первичными ценностными предпочтениями, базовыми языковыми фигурами дискурса и другими неявными установками. Как писал поздний Э.Гуссерль, «под... установкой... понимается привычно устойчивый стиль волевой жизни с заданностью устремлений, интере­сов, конечных целей и усилий творчества, общий стиль которого тем самым также предопределен. В этом пребывающем стиле как в нормальной форме разверты­вается любая определенная жизнь...»³. Подобные – субъективно-переживающие и конструктивно-антропоцентристские – ракурсы рассмотрения связи между жизнью и сознанием вполне правомерны. Можно даже дать следующее образное определение сознания индивида: Сознание есть поле «жизненного мира», на ко­тором разыгрывается драма становления нашего индивидуального «Я».

Однако отечественная мысль, обращаясь к проблеме сознания, всегда утверж­дала нечто принципиально большее и значимое. Будучи, по меткому замечанию А.Ф.Лосева⁴, чуждой всякому субъективизму и безоговорочно онтологичной, рус­ская философия в лице своих наиболее прозорливых представителей подчеркива­ла изначальное антропокосмическое единство сознания и жизни. Актами своего духа мы конституируем не только «образ мира» (личный и всечеловеческий) и не только «свою жизнь», а сам мир и мировую жизнь! Наша со-знающая связь с пред­метностью любого рода, в том числе и природной, («со») – не только сугубо иде­альна, но и материальна, специфически физична в подлинном смысле этого слова. Наши мысли, образы и переживания – объективная вселенская сила, поскольку мы сами – краеугольная идеально-материальная сила мирового целого.

На этих онтологических аспектах бытия сознания мы еще остановимся ниже при анализе проблемы идеального, а пока целесообразно углубиться в гносеологи­ческую структуру индивидуального сознания, связанного многомерным общени­ем («со») «горизонтального», «вертикального» и «глубинного» характера с миром, с другими «Я» и с самим собой.

Иными словами, нас будет интересовать не онтологический вопрос: «что есть сознание?» по самому своему существу; а гносеологическая проблема «что есть сознание?» с точки устойчивых структур существования индивидуального

¹ Франк С.Л. Предмет знания. Душа человека. СПб., 1995. С. 592.

² Дильтей В. Наброски к критике исторического разума // Вопр. философии. 1988. № 4. С. 141.

³ Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Вопр. философии. 1986. № 3. С. 106.

⁴ Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 509.

443

«жизненного мира». Подобный вопрос предполагает построение модели созна­ния как системы познавательных способностей сознания и соответствующих им видов знания. Такая модель должна, по нашему мнению, удовлетворять ряду требований:

– отражать вскрытую ранее антиномическую противоречивость бытия со­знания, т.е. фиксировать структурное единство разнообразных, в том числе и про­тивоположных, состояний сознания и видов знания;

– прояснять не только структуру, но и динамику сознания;

– опираться не только на логические, но и на наглядно-метафорические сред­ства понимания, учитывая парадоксальную предметность сознания и наличие в нем внедискурсивных компонентов.

При построении подобной структурной модели мы абстрагируемся от цело­го ряда проблем, достаточно хорошо исследованных и изложенных в современ­ной литературе по сознанию (в том числе и учебной): во-первых, от проблем ста­новления сознания в онто- и филогенетическом планах¹ и, во-вторых, от влияния социокультурных условий на жизнедеятельность сознания, в значительной мере определяющих потребности и характер личности.² К рассмотрению же структуры сознания (или «жизненного мира») личности мы теперь и переходим.

¹ Подобный материал читатель может найти в отдельной монографии автора: Иванов А.В. Сознание и мышление. М., 1994.

² В отечественной литературе проблемы становления сознания и его социальная природа отражены в сле­дующих наиболее значительных работах, помимо уже упоминавшихся: Воскобойников А.Э. Бессознательное и сознательное в человеке. М., 1997; Георгиев Ф.Н. Сознание, его происхождение и сущность. М, 1967; Дубров­ский Д.И. Проблема идеального. М., 1983; Ерахтин А.В. Диалектика становления мышления и сознания. Сверд­ловск, 1989; Жуков Н.И. Проблема сознания. Минск, 1987; Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. М., 1981; Спиркин А.Г. Сознание и самосознание. М, 1972; Тугаринов В.П. Философия сознания. М., 1971; Шорохова Е.В. Проблема сознания в философии и естествознании. М., 1961.

444

ЛЕКЦИЯ 23.