Субъект и объект познания. Сущность знания и его атрибутивные характеристики

Категории субъекта и объекта являются важнейшими усло­виями последовательного и рационального осмысления любого вида познава­тельной деятельности. Аналоги этих категорий можно найти и в китайской, и в индийской философской мысли. При этом жесткое противопоставление того, кто осуществляет познавательный акт (субъект), тому, на что этот познавательный акт направлен (объект или предмет)¹, характерно для европейской рационалистиче­ской мысли Нового времени, когда под объектом чаще всего понимается природа, противостоящая человеку как мыслящему субъекту. Законы природы здесь или же «высвечиваются» извне естественным светом человеческого разума (позиция реа­лизма), или же привносятся внутрь природного хаоса, как он нам дан в многообра­зии чувственного опыта конструктивной теоретической мыслью самого человека (позиция трансцендентализма). Для философии XX века характерно остро кри­тическое отношение к обеим этим познавательным установкам и, как следствие, общее неприятие классической категориальной пары «субъект – объект», как ле­жащей в основании неадекватного понимания бытия и познания.

1. Критика субъект-объектной дихотомии

И ее ограниченность

Критика классической субъект-объектной познавательной установки (вплоть до попытки выбросить ее за борт философии как ненужный «метафизический хлам») обусловлена в XX веке целым рядом вполне объектив­ных причин, которых мы уже отчасти касались на предыдущих страницах.

Во-первых, за гипертрофированным вниманием новоевропейской философ­ской мысли к категориям субъекта и объекта лежит, по мысли М.Хайдеггера, пре­вращение человека в демиурга мира (субъект – букв. «подлежащее», «то, что в качестве основания собирает все на себя»²), где мир, в свою очередь, превращается в картину мира, в объект-образ, в значительной мере порождаемый интеллектом

¹ В литературе принято различать объект и предмет той или иной науки, ссылаясь на то, что один и тот же объект (скажем, человек) может быть предметом рассмотрения разных наук (медицины, этнографии, психоло­гии). С методологической и пропедевтической точек зрения такое разведение имеет смысл. Однако в гносеологи­ческом плане человек во всех этих науках является объектом (или предметом) познавательной деятельности, т.е. тем, что должно быть познано субъектом.

² Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 48.

400

самого человека. «Определяющее для существа Нового времени скрещивание обоих процессов, превращения мира в картину и человека в субъект, – пишет немецкий мыслитель, – заодно бросает свет и на, казалось бы, чуть ли не абсурд­ный, но коренной процесс новоевропейской истории; чем шире и радикальнее человек распоряжается покоренным миром, чем объективнее становится объект, чем субъективнее, наступательнее выдвигает себя субъект, тем неудержимее на­блюдение мира и наука о мире превращается в науку о человеке, в антропологию. Неудивительно, что только там, где мир становится картиной, впервые восходит гуманизм»¹. Относительно же сущности новоевропейского гуманизма, основан­ного на обожествлении человеком самого себя и, как следствие, на агрессивно-по­требительском отношении к природе, раньше и, пожалуй, точнее, чем М.Хайдег­гер, высказался П.А.Флоренский: «Парадокс: человек хотел образовать натура­листическое миропонимание – и разрушил природу; хотел дать гуманистическое миропонимание – и уничтожил себя как человека»². Жесткий диагноз европей­ской культуре, поставленный этими выдающимися мыслителями, сохраняет свою правоту и по сию пору.

На рубеже тысячелетий стало окончательно ясно, что природа вовсе не есть пассивный объект познания и практического воздействия. Она не должна рассмат­риваться в качестве безликой окружающей среды, в жизнь которой человек может вмешиваться по своему произволу. Это ведет к неотвратимой гибели и природы, и самого человека. Биосферу необходимо рассматривать иначе. Она представляет собой иерархически упорядоченную целостную систему, своеобразный и исклю­чительно сложно организованный субъект жизнедеятельности, законы существо­вания которого есть одновременно и законы существования человеческого сооб­щества.

Эти глубинные закономерности гармоничного развития и оптимального функционирования природного организма отнюдь не прозрачны для холод­ного и самоуверенного научного рассудка, привыкшего понимать под ними свои собственные теоретические конструкции, извне, актом субъективного произвола приписываемые природе. Об этой парадоксальной способности че­ловеческого интеллекта наделять объективным существованием свои собственные идеальные порождения мы еще поговорим ниже, анализируя проблемы сознания. Подобная слепота не может остаться безнаказанной. Еще Ф.Бэкон, в сущности основоположник технократической установки сознания, предупреждал последую­щие поколения своих не в меру ретивых учеников, что успешно преобразовывать природу можно лишь считаясь с ее собственными глубинными закономерностями.

Во-вторых, человек не является абстрактным и безликим субъектом познава­тельной деятельности. Он есть конкретный – живой, чувствующий и творческий – деятель, руководствующийся в познании вовсе не только и не столько всякими кате­гориальными схемами и всеобщими идеями, сколько личностными целями и инте­ресами, эмоциональными предпочтениями и мечтами. Его отношение к миру не от­чужденно-объектное, а вовлеченно-соучастливое; он не противостоит познаваемой предметности, а буквально живет ею в творческом акте, как бы растворен в ней.

¹ Там же. М, 1993. С. 51.

² Флоренский П.А., священник. Сочинения. В 4 т. Т. 3 (2). М., 1999. С. 453.

401

В-третьих, субъект-объектное понимание познавательного процесса игно­рирует межличностные (как иногда говорят, субъект-субъектные) связи между людьми. Отношение человека к миру, в том числе и познавательное, всегда опо­средствовано отношением к другим людям, и в конечном счете именно межлич­ностные связи (отношения «я – ты» и «я – мы») являются самыми значимыми в человеческом существовании. Человек есть прежде всего эмоционально пережи­вающее и сопереживающее, оценивающее и социально утверждающееся, а только потом уже – разумно познающее существо.

В-четвертых, в классическом рационализме совершенно не учитывались до-рациональные структуры опыта, обеспечивающие первичное – бытийственное, т.е. неотчужденное от бытия – понимание себя и мира. «Когда я говорю, что первичным является бытие, – пишет в этой связи Н.А.Бердяев, один из самых последовательных критиков субъект-объектной дихотомии, – то я говорю не о том бытии, которое уже рационализировано и выработано категориями разума... а о первожизни, предшествующей всякой рационализации, о бытии еще темном... Противостоит познанию как объект лишь то бытие, которое познанием до этого препарировано и рационализировано. Но сама первожизнь не противостоит по­знающему, ибо он в нее изначально погружен. Выбрасывание познания из бытия есть роковой плод рационалистического просвещения...»¹.

Возникает естественный вопрос: может, следует и вправду, отталкиваясь от этих вполне здравых аргументов, избавиться от «замшелых» категорий субъекта и объекта как от наследия так называемого классического просвещенческого рацио­нализма, развенчанного в современной философии? Такую позицию можно до­вольно часто встретить на страницах современных философских трудов. Однако при внимательном анализе она предстает как плод явного недоразумения.

Конечно, волевым актом можно избавиться от терминов «субъект» и «объект», но избавиться от предельных категориальных смыслов, в «пространстве» которых рационально осмысляется познавательный процесс невозможно в принципе. Буду­чи отвергнутыми, они неизбежно воспроизведутся, скажем, в виде следующих ка­тегориальных пар: «познающий – познаваемое» или «акт сознания – предмет со­знания». Даже сами негативные суждения типа «субъект и объект тождественны» или «разделение на субъект и объект неверно» утверждают бытие этих категорий, ибо подразумевают некую объектность, относительно которой некто (субъект) вы­носит подобное суждение.

Главными источниками недоразумений, восходящими, кстати, к классической установке просвещенческого рационализма, являются или онтологизация катего­рий субъекта и объекта (отождествление их с оппозицией «человек – мир»), или наделение их ценностным (аксиологическим) и психологическим содержанием (отождествление с противоположностью «я – не-я»). Отсюда – совершенно не­оправданные возмущения типа: «как же можно человека превращать в безликий субъект познания?» или «как же можно другое живое «Я» рассматривать в виде объекта?». Отсюда же и лишенное смысла утверждение о необходимости учета субъект-субъектных отношений. Здесь везде не учитывается то, что есть

¹ Бердяев Н.А. О назначении человека. М., 1993. С. 21.

402

различные философские категории, имеющие свои области метафизического примене­ния. Их никогда не следует валить в одну кучу. Категориальная пара «субъ­ект – объект» представляет собой средство метафизического осмысления именно познавательного процесса. Это язык метафизической рефлексии над знанием, а не истолкования бытия или человеческого ценностного отноше­ния к миру. Даже если гносеологические категории в таком контексте неправо­мерно использовались (и используются), то это еще не повод, чтобы избавляться от категорий как таковых.

Наконец, необходимо учитывать, что в реальных познавательных актах (не только художественных, философских и религиозных, но даже и в научных) по­знающий и познаваемое чаще всего совпадают: художник живет задачей вопло­щения эстетического идеала, аскет-подвижник растворен в созерцании божества, физик полностью поглощен решаемой научной задачей. Творческий познава­тельный акт всегда имеет бытийственное и ценностное измерения. Однако как бы сознание ни совпадало в нем со своим предметом, субъект-объектная дихотомия восстанавливается с железной необходимостью всякий раз, как только мы ставим своей задачей подвергнуть этот творческий акт теоретико-познавательной рефлексии.

Более того, субъект-объектная метафизическая исследовательская установка появляется и в том случае, если творец просто желает записать или вспомнить свой творческий опыт. Даже в мистическом опыте йоги, видящей свою цель в из­бавлении от ложной дуальной установки сознания, категориальная пара «субъ­ект – объект» (от которой как раз и хотят избавиться!) оказывается все равно не­обходимой для более или менее удовлетворительной передачи своего опыта чужо­му сознанию или для его текстовой объективации¹.

Таким образом, задача заключается не в устранении неустранимой пары гно­сеологических категорий «субъект» и «объект» из ткани теоретико-познаватель­ных исследований, а в уточнении их возможного смыслового содержания и, самое главное, характера связи между ними.