2. Философия и литература

Фактор двойственности философии и сочетания в ней, уже с самого момента становления, рационально-теоретических и ценностных компо­нентов проявлялся в античности в особой взаимосвязи между философией и лите­ратурой. Исследование данной проблемы также позволяет нам уяснить некоторые особенности самой философии.

Человек воспринимает мир в разнообразных формах, и субъективное пере­живание мира на уровне первобытного сознания становится предпосылкой воз­никновения целого пласта идеально-образного бытия, «которое отныне начинает противоречиво жить рядом с реальной, не замечаемой сознанием действитель­ностью. Так из невольного, биологически свойственного человеку познания мира возникает связанная система мироощущения, остающаяся жить в виде известных форм культуры»³.

Выйдя из мифа, философия еще полна этими художественными восприятия­ми и поэтому представляет собой скорее форму поэзии, нежели строгого научного трактата. Но образцы этой поэзии содержат в себе в явном виде развитые фило­софские идеи. Как отмечала О.М. Фрейденберг, исследуя античность, мы как бы присутствуем при рождении самой культуры. Здесь все еще перемешано, и из этой смеси возникают новые формы духовного творчества, в том числе и понятийное мышление. «Но где эта культура берет свой материал? Она его берет из себя самой же. Все старое она перекаливает в новое; то, что было внешним, лежавшим вовне, она делает своим внутренним конструктивным материалом. Ни одна эпоха в мире не была так конструктивна, как античность»⁴.

Миф и связанный с ним образ были очень эффективны на уровне восприятия и работы воображения, реализуясь в виде особого рода художественных произ­ведений, поэм, афоризмов и т.д. На этом этапе и философские рассуждения об­лачались в поэтические одежды, что часто так привлекает нас сегодня в антич­ности. Вся досократовская философия – это прежде всего форма поэтического творчества. И иного быть не могло. Философия только становится. Ее базовые категориальные структуры, лежащие в основе порождения рациональных смыс­лов (понятий), еще не откристаллизовались⁵.

¹ Фукидид. История. М., 1999. С. 85.

² Платон. Собр. соч. В 4 т. Т. 1. М, 1990. С. 146.

³ Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978. С. 21–22.

⁴ Там же. С. 16.

⁵ Развитая греческая категориальная рефлексия начинается, как известно, с Платона (диалоги «Софист» и «Парменид») и с Аристотеля (трактат «Категории»).

72

Поэтому она пробует реализоваться прежде всего как форма литературного творчества, что является определенным препятствием для развития абстрактно­го мышления. За образами и метафорами было трудно уловить четкий смысл и логику. Быть может, именно поэтическая форма рассуждений не дала Пармениду более обстоятельно разобраться в диалектике бытия и небытия, о чем мы еще по­говорим.

Словом, не случайно философия начинает поиск оригинальной формы са­мовыражения, адекватной собственному предмету. Сначала это переход к прозе. Аристотель отмечает, сравнивая Гомера и Эмпедокла, что у них «нет ничего обще­го, кроме размера. Поэтому первого правильно называть «поэтом», а второго – натурфилософом [«физиологом] скорее, чем поэтом»¹. Лактанаций сокрушается о том, что Эмпедокла «не знаешь, куда и отнести: к поэтам ли или к философам»². Философы даже сочиняют натурфилософские гимны, что присуще, по мнению ан­тичных авторов, особенно Пармениду и Эмпедоклу. Эти поиски самовыражения, смесь поэзии и прозы еще наполнены афористичностью, что весьма затрудняет выявление логики рассуждений. Философы уже готовы всему давать определения, но не могут оторваться от поэтической пуповины. С другой стороны, логический аппарат еще настолько слаб, что с помощью поэтического языка и метафор гораздо легче добиться разъяснения и понимания.

Лишь Сократ и Платон придают философским размышлениям более универ­сальный, а значит, менее зависимый от образов и от художественной формы вы­ражения характер. Происходит конституирование рационалистической греческой философской традиции как таковой, основанной на понятийном мышлении и еще большей оторванности ее от своих изначальных литературных корней. Возникает самая первая разновидность того, что мы сейчас называем философской рефлек­сией. Эта сократовская рефлексия идет рука об руку со знаменитой сократовской иронией.

В основе философской рефлексии лежит критический анализ высказываний оппонента и самокритичное отношение к самому себе. И, как это ни странно, пер­вым объектом критики становятся искусство и литература. Поэтическое вообра­жение и полет фантазии плохо согласуются с систематической работой абстракт­ной философской мысли. Рационально-понятийный подход неизбежно становится в философии главенствующим, затрагивая все области человеческой культуры вплоть до морали. Сократ даже доводит эту традицию до некоторого абсурда, во­обще отказавшись от письменной формы выражения своих идей. Только проза, только разговор сохраняет, по его мнению, жизненность самовыражения филосо­фии. «Дурная особенность письменности, поистине сходной с живописью: ее по­рождения стоят, как живые, а спроси их – они величаво и гордо молчат»³.

Заметим попутно, что уже здесь, а в еще большей степени в творчестве софи­стов и киников, лежат истоки критического отношения к письму и к тексту, столь свойственного современному постмодернизму. Причем у тех же киников позиции куда как более радикальные, чем это пытаются представить постмодернисты.

¹ Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. М., 1989. С. 339.

² Там же.

³ Платон. Федр. 275d//Co4. 2. С. 217.

73

В чем Сократ действительно держит абсолютный приоритет, так это в том, что именно с него начинает вырабатываться и наиболее, на наш взгляд, адекват­ная форма самовыражения философии, а именно – диалог. Сократовский диалог, правда, по существу еще таковым не является. Это своеобразный монологичный диалог. Диалог в том смысле, что участвуют как минимум два человека, но фило­софствует на самом деле лишь один Сократ (а чаще всего – Платон, говорящий устами своего учителя). Это форма провокационного диалога, когда оппонент Сок­рата выступает в качестве своеобразной «боксерской груши», на которой философ оттачивает свою логику. Постепенно диалог становится главной формой описания философской дискуссии. Но если у Платона это еще синтез литературы и фило­софии, поэзии и логики, то позже в классической традиции – это диалог идей как таковых, осуществляемый на высоком уровне абстракции. Поэтическое совсем от­ходит на задний план, и диалог становится чисто философским жанром. Он пре­вращается в царство философской диалектики как творческого противо-речения, в котором шлифуются и взаимно корректируются позиции оппонетов¹.

Тем не менее, и это прекрасно, от «литературного наследства» философии полностью избавиться не удалось, и строгая логика не подавила поэтическую пре­лесть. Мы знаем целую плеяду философских гениев, органически совмещавших философское умозрение с художественным даром. Это М. Фичино и Данте Али-гьери, Ф. Бэкон и Д. Дидро, Ф. Ницше и B.C. Соловьев.

Показательно, что именно в рамках русской философии, всегда тяготев­шей к греческой философии и особенно к ее сократической линии, число фи­лософствующих литераторов и склонных к занятиям литературой философов было особенно велико. Одни фигуры прозаиков Л.Н.Толстого и Ф.М.Дос­тоевского, поэтов Г.Р.Державина и Ф.И.Тютчева, литературных критиков и публицистов В.Г.Белинского и А.И.Герцена чего стоят! Да и само позднее рождение всемирно значимой русской философии из духа ее всемирно значи­мой литературы во второй половине XIX века разве не перекликается с зако­номерностями становления греческой философии? И разве гений Пушкина не витает незримо над всей русской философией, наподобие гения Гомера, ду­ховно окормляющего всю античность?