3. Истина и формы ее инобытия

При гносеологическом подходе к феномену истины необхо­димо избежать двух крайностей: наивного объективизма и догматизма, с одной стороны, субъективизма и релятивизма – с другой. Надо, следовательно, поста­раться дать такое определение истине, которое учитывает роль субъекта и не субъ­ективирует истину; понимает момент относительности и исторической ограниченности

¹ За исключением, пожалуй, экзистенциальной трактовки истины в последнем онтологическом аспекте.

² Например, М.Фуко заявляет, что «познание скорее укоренено в ошибках жизни, нежели открыто навстре­чу истине мира» и что «ошибка есть корень всего того, что, собственно, и конституирует человеческую мысль и ее историю» (Фуко М. Жизнь: опыт и наука // Вопр. философии. 1993. № 5. С. 52). В такой направленности на замену истины понятием ошибки М.Фуко сходится с К.Поппером, для которого процесс познания – перманент­ное избавление от заблуждений посредством процедуры фальсификации. О ней речь ниже.

³ По мысли которого истина – не более чем полезная фикция в борьбе за жизненное господство. «Исти­на, – пишет Ф. Ницше, – есть тот род заблуждения, без которого определенный род живых существ не мог бы жить. Ценность для жизни является последним основанием» (Ницше Ф. Воля к власти. М, 1994. С. 229).

531

любых наших знаний (как в индивидуальном, так и в социальном планах), но при этом не доводит эту относительность до релятивистских и в конечном счете до скептических утверждений.

С этих позиций нам представляется вполне разумным определение истины как такого объективного содержания наших знаний, которое не зависит ни от человека, ни от человечества. Подобное понимание восходит к марксисту В.И. Ленину, но оно может разделяться мыслителями и совершенно иных фило­софских взглядов – например Н.О. Лосским. По Н.О. Лосскому, истина – это имманентное обладание идеей трансцендентной предметности.

В обоих определениях подчеркнуты два важных момента.

Во-первых, знание, претендующее на истинность, необходимо субъективно (имманентно) по форме своего существования, т.е. имеет человеческое измере­ние. Без живого человека говорить об истине в гносеологическом плане бессмыс­ленно.

Во-вторых, истинное знание объективно (трансцендентно) в смысле отсут­ствия в его содержании субъективно-психологических примесей (субъективист­ских домыслов или, в просторечье, отсебятины).

Совершенно ясно, что подобное гносеологическое понимание истины, с одной стороны, носит регулятивно-целевой характер, а с другой – имеет отно­шение прежде всего к знанию понятийно-рационального типа и отчасти к фило­софии. Гуманитарное же рациональное знание (за исключением гуманитарных наук), а также внерациональные формы опыта регулируются иными аспектами ис­тины, о которых речь шла выше (правда, откровение, правота). Уточним подобное понимание истины через ее противопоставление мнению, заблуждению и лжи как формам инобытия истины.

Истина и мнение

В греческой философии истина устойчиво противополага­ется мнению (doxa). Наиболее последовательно его проводит в своих диалогах Платон (см. его знаменитый «Теэтет»). Мнение есть знание субъективное, полное психологических и разного рода иных предрассудков. В мире мнений причудливо перемешаны истина и ложь. Но даже если мнение и истинно, то это всегда истина в себе, т.е. необоснованное и крайне проблематическое знание. Мнение же, пере­шедшее из ранга истины в себе в ранг истины для нас, представляет собой знание доказанное, т.е. удостоверенное в качестве независимого от наших субъективно-психологических особенностей и домыслов.

Мир мнений – это мир толпы, мир общественных химер, где благодаря современным средствам массовой информации доказательство подменено пси­хологическим убеждением и даже целенаправленным внушением. Мир скачу­щих политических рейтингов, искусственно вздутых кумиров, мгновенного из­менения общественных вкусов и пристрастий – все это даже не «удовлетворе­ние щекочущего влечения высказать свое мнение», как высказался о прессе еще Гегель в своей «Философии права»¹, а форма культивирования перманентного

¹ Гегель. Сочинения. Т. VII. М. – Л., 1934. С. 339.

532

ного со-мнения со всеми угрозами возникновения индивидуальных душевных расстройств и массовых психозов, которыми так богата история ушедшего XX века.

Миру мнений противостоят доказательные истины науки и философского знания. Сфера научной мысли и функционирования научных сообществ – по крайней мере в своем идеальном предназначении – есть сфера непредвзятой ар­гументации, разумного смирения своего суетного тщеславия и бескорыстного по­иска истины вопреки безумствам общественного мнения.

«Чем хуже мнение, – проницательно замечал Гегель, – тем оно своеобраз­нее, ибо дурное есть совершенно особенное и своеобразное в своем содержании, разумное, напротив, есть само по себе всеобщее»¹. Ученый тем самым воплощает критическое и рациональное начало в культуре – ту самую ориентацию на со­знание, без которой невозможно существование человека как мыслящего суще­ства. Конечно, такого рода понимание науки, как показывают современные иссле­дования, остается в значительной степени идеальным пониманием. Даже в логике и математике личностное начало (факты биографии ученого, его национальная принадлежность и т.д.), а также всякого рода культурно-исторические установки и предрассудки² полностью неустранимы из ткани научной деятельности. Однако в любом случае наука – это область существования доказательного знания и ло­гически аргументированного мышления.

Истина и ложь, истина и заблуждение

Поиск истины неотделим от заблуждений и появления раз­ного рода ложных представлений. О крайних позициях (К.Поппер, М.Фуко), аб­солютизирующих значимость заблуждений и избавления от лжи в познании, мы говорили выше. Афористичное выражение подобной позиции можно найти у рус­ского писателя Леонида Андреева, обронившего фразу, что «истина – это ложь, которую еще не успели доказать». Однако между ложью и заблуждением суще­ствует фундаментальная разница.

Ложь представляет собой преднамеренное возведение неверных представ­лений в ранг истинных или преднамеренное сокрытие истины от других людей. В основе лжи всегда лежит субъективный и корыстный расчет, связанный с праг­матичным использованием (сокрытием) знания в собственных целях. Социально-политической формой существования лжи является целенаправленная дезинфор­мация, когда для обмана отдельного человека, какой-то социальной группы (на­пример, конкурирующей фирмы) или даже правительства враждебного государ­ства используется специальный набор знаний и технических средств.

Крайней и, пожалуй, наиболее опасной для общества формой дезинформа­ции являются попытки манипулировать общественным сознанием за счет специ­альных визуальных и речевых методик в СМИ. Психологические и социальные последствия такого рода манипуляций (по причине их новизны) стали объектом повышенного научного внимания лишь в последние 30–40 лет. Возникновение

¹ Там же. С. 337.

² Типа веры И.Ньютона в то, что книга природы написана на языке математики.

533

феномена виртуальной компьютерной реальности еще более обостряет эту проб­лему.¹

От лжи и дезинформации следует отличать заблуждение. Под заблуждением можно понимать непреднамеренную трактовку истинного знания как ложного, а ложного – как истинного, что вытекает как из сложности и неисчерпаемости объекта, так и из исторической ограниченности субъекта познавательной деятель­ности. Ложь следует непримиримо дезавуировать, а от заблуждений терпеливо и методично избавляться, зная, что они воспроизведутся вновь.

Без заблуждений невозможно нахождение истины и ее кристаллизация. Не­даром крупнейший поэт Индии Рабиндранат Тагор написал: Перед ошибками мы закрываем дверь. В смятенье Истина: «Как мне войти теперь?»

В науке может даже сложиться ситуация, когда ученый всю жизнь разраба­тывает и защищает ошибочную гипотезу. Это может привести к тяжелому душев­ному кризису и даже самоубийству (такие трагические страницы хранит история науки), однако если ученый заблуждался искренне, был предан своему призванию и не использовал подлых антинаучных средств в борьбе с оппонентами, то польза, принесенная им науке и обществу, несомненна. Он не только «закрыл» тупиковые ходы мысли в своей отрасли знаний, тем самым оградив от ошибок последующие поколения ученых, но и внес прямой вклад в их воспитание, ибо нет лучшей аги­тации за науку, чем личный пример верного ей служения.

Важно отметить, что одним из самых распространенных источников заблуж­дений в науке и философии является выход истинного знания за границы его при­менимости. Так называемый принцип конкретности истины утверждает, что ис­тина чаще всего имеет предметные границы, выходя за которые, она трансформи­руется в свою противоположность – в заблуждение.

Типичный пример заблуждений такого рода – это попытка 3.Фрейда объ­яснить культурные и социальные процессы на основе открытых им закономерно­стей бессознательной психической жизни индивида. Другой причиной заблужде­ний служит не экстраполяция полученных знаний на иные предметные области, а огульное отрицание существования последних как якобы несовместимых с от­крытой истиной. К примеру, ученый-физик заявляет, что явлений телепатии не существует потому, что науке не известны физические взаимодействия, которые могли бы их переносить. Точно так же долгое время ученые не могли поверить в делимость атома, поскольку это-де вело к «уничтожению материи».

После этих замечаний мы можем уточнить данное выше определение истины. Истина – это такое объективное содержание наших знаний, которое удосто­верено (доказано) в качестве независимого от субъективно-психологических компонентов, не выходит за границы своей применимости и не претендует на окончательный и завершенный характер.

¹ См. о механизмах манипуляции сознанием и методах дезинформации в до сих пор не устаревшей кн.: Техника дезинформации и обмана. М., 1978. О гносеологических последствиях глобальной компьютеризации см.: Философия техники: история и современность. М., 1997.

534

Такую дефиницию легко провозгласить, однако жизнь всегда сопротивляется слишком жестким схемам и тезисам. Как показывает исторический опыт, знание всегда стремится выйти за границы своей применимости и только благодаря этому обнаруживает как элемент своей абсолютной истинности в рамках данной кон­кретной предметной области, так и свою относительность за пределами оной. В ко­нечном счете лишь история оказывается способной рассудить: сумели мы или нет докопаться до истины, избавившись как от субъективных ошибок, так и от предрас­судков, навязываемых историческим временем, в котором нам довелось жить.