«Моральная достоверность» по Юму
Уверенность, сопровождающую подобного рода умозаключения, Юм традиционно называет “моральной достоверностью”. В “Исследовании о человеческом познании” Юм ставит перед собой задачу исследовать основания моральной достоверности: “Поэтому, быть может, будет небезынтересно исследовать природу той очевидности, которая удостоверяет нам реальность любых предметов или фактов, выходящих за пределы непосредственных свидетельств наших чувств или показаний нашей памяти” Юм отмечает, что “все заключения о фактах основаны на отношении причины и действия” Юм не приводит доказательства этого положения. Такое доказательство ему и не требуется, так как это не имеет большого значения. Вопрос об основании моральной достоверности можно вообще решить, не прибегая вначале к понятию причины. Другое дело, что рано или поздно должно выясниться, что первичным источником моральной достоверности является как раз каузальная вера, проистекающая из формальных особенностей человеческого воображения. Юм констатирует невозможность априорного знания о причинных связях. Все интуитивно постигаемое и априорно доказуемое таково, что противоположное ему непредставимо. Но мы можем ясно и отчетливо представить различные варианты связей одних и тех же вещей в тождественных ситуациях. Это и означает, что конкретные причинные связи нельзя усмотреть.
Таков первый шаг Юма в прояснении природы эмпирических заключений и моральной достоверности. Отметим, что оно действительно осуществляется аргументативным путем, т.е. именно так, как было заявлено Юмом.
Однако продолжаем следить за ходом его рассуждений. Если знание о конкретных причинных связях не априорно, то оно должно основываться на опыте. И действительно, присмотревшись к каузальным эмпирическим заключениям, мы можем понять, что они базируются на перенесении прошлого опыта на настоящий, точнее на будущий, так как если нас интересует настоящее, нам не нужны никакие умозаключения для его познания. Кроме этого перенесения, у нас нет никаких оснований предпочесть один образ будущего другому. Но такое перенесение прошлого на будущее предполагает уверенность в тождестве этих модусов времени. Здесь имеется довольно тонкий момент. Вначале Юм говорит, что оно предполагает представление не о тождестве, а о сходстве прошлого и будущего: “Видя похожие друг на друга чувственные качества, мы всегда предполагаем, что они обладают сходными скрытыми силами, и ожидаем, что они произведут действия, похожие на те, которые мы ожидали раньше”. «В действительности все аргументы из опыта основаны на сходстве, которое мы замечаем между объектами природы, и которое побуждает нас к ожиданию действий, похожих на те, которые, как мы видели, вытекали из данных объектов”. Дело в том, что Юм исходит из структуры обыденных ожиданий, в которых, на первый взгляд, действительно нет такого строгого ограничения. Однако впоследствии, в полном соответствии с задачами “истинной метафизики”, проясняющей смутные перцептивные формы обыденной жизни, он уточняет, что здесь предполагается именно тождество. Это уточнение особенно очевидно в одной из глав “Исследования”, посвященной вероятностным выводам. Исследуя природу вероятностных ожиданий, Юм приходит к заключению, что они также основаны на перенесении прошлых впечатлений на будущее, причем в “такой же пропорции, в какой они появлялись в прошлом Юмовскому уточнению можно дать чисто логическое обоснование, некоторые замечания по поводу которого будут высказаны в дальнейшем.
Возникает очередной вопрос: на чем основана уверенность в тождестве прошлого и будущего хода событий? A опять-таки нельзя доказать, что будущее должно быть тождественно прошлому (мы можем представить, что “порядок природы” изменится). Эмпирические заключения тоже не могут привести нас к данному выводу, так как сами они основаны на предположении такого тождества, так что в этом случае мы с необходимостью попадаем в логический круг: “Сказать, что это – заключение из опыта, не значит решить вопрос, так как всем заключениям из опыта предпосылается в качестве основания то, что будущее будет похоже на прошлое”.
Аргументативные “тиски” не оставляют нам иного выбора, как принять, что перенос прошлого на будущее – фундаментальное свойство нашей познавательной способности, своего рода когнитивный инстинкт. Юм называет это качество “привычкой”, трактуя ее как “постоянное” и “всеобщее” свойство воображения, “оживляющее” определенные идеи и порождающее моральную уверенность. Привычка – именно инстинкт, т.е. она врождена человеческой природе. Она инициируется опытом, но не возникает из него в смысле простого отвлечения. Вообще, неправильно думать, будто привычка проявляет свои действия только в случае единообразного опыта. Каким бы ни был опыт, пусть даже хаотичным, привычка перенесет его характеристики на будущее.
Термин “привычка” крайне неудачен. Юм использует его для того, чтобы читатель мог хоть как-то сориентироваться в этих сложнейших эпистемологических вопросах.
“Привычка” составляет одну из основ человеческой природы. Если убрать ее, говорит Юм, человеческая природа моментально распадается: принципы, подобные привычке, равно как и сама она, т.е. “привычный переход от причин к действиям”, “являются основанием всех наших мыслей и действий, так что при их устранении человеческая природа должна немедленно прийти к гибели и разрушению”.
Мы имеем уже некоторый промежуточный итог нашей редукции. Результаты не столь уж тривиальны. Оказывается, что в самых что ни на есть обычных операциях нашего познания нами руководит не разум, а своего рода инстинкт.
Возьмемся теперь вместе с Юмом за другой кончик нити инстинктивных онтологических установок обыденной жизни и попытаемся проследить, куда она приведет. Не исключен ведь вариант, что все (или по крайней мере многие) волокна основных форм перцептивной жизни сходятся к одному-единственному когнитивному центру. Забегая вперед, скажем, что Юм не подтверждает однозначно это решение, но и не отрицает такой возможности, сохраняя в этом вопросе некоторую плодотворную неопределенность.
Невозможно оспорить тезис, что одной из основных форм перцептивной жизни является наша убежденность в том, что каждое событие имеет причину. Вопрос ставится во всей его всеобщности с целью установить истинную взаимосвязь между принципом причинности и привычкой. Юм тщательнейшим образом исследует этот вопрос. В первой книге “Трактата” он вообще представляется ведущей темой всего анализа. Первое, что делает Юм после предварительного определения понятия причины, так это пробуждает философскую Европу от гипнотического сна, навеянного Декартом, который считал принцип причинности интуитивно ясным и достоверным. Юм дает аподиктическое доказательство того, что принцип причинности не является ни интуитивным, ни демонстративным. Прием юмовского доказательства нам уже хорошо известен: мы можем отчетливо помыслить беспричинное событие, и это значит, что доказать невозможность таких событий невозможно. Если убеждение в том, что каждое событие имеет причину, взято не из разума, то оно могло бы иметь своим источником опыт. Но и опыт также не подходит на эту роль. Он не может дать требуемой этим принципом всеобщности. Так откуда же берется это убеждение или вера? В “Трактате” Юм словно бы не доводит начатого им исследования до конца, отвлекаясь на другие темы. В действительности все данные для ответа содержатся в этой работе, хотя рассеивание юмовской мысли и затрудняет окончательное понимание. Ясно, что уверенность в причинности тоже связывается Юмом с привычкой, но в чем состоит эта связь, не совсем очевидно.
Тем не менее, присмотревшись, мы можем понять, что вера в причинность прямо вытекает из действия привычки, хотя интуитивно это и не схватывается. Однако наличие этой связи можно строго доказать, и доказательство будет совсем несложным. Представим, что мы считаем беспричинные события возможными. Если это так, то мы должны признавать возможность ситуации, когда повторение всех компонентов прежнего события не будет сопровождаться повторением действия. Однако этот вывод равнозначен отрицанию тождества между прошлым и будущим, предполагающимся привычкой. И наоборот, отрицание тождества прошлого и будущего снимает нашу веру в универсальность закона причинности, так как теперь мы не можем верить в то, что появление события, называемого нами причиной, должно будет сопровождаться его постоянным спутником в прошлом – действием.
Речь идет не о проблеме действительного тождества прошлого и будущего и действительной универсальности причинности. В решении этих вопросов разум совершенно бессилен. Мы говорим исключительно о нашей вере и пытаемся найти связи между убеждениями, а не между вещами. И вот здесь мы можем достичь аподиктического знания. Изложенные аргументы представляют собой характернейший пример феноменологических дедукций.
Еще одно фундаментальное убеждение обыденной жизни – вера в существование внешнего мира, или “существование тел».
В качестве итога всего исследования вопроса об источниках экзистенциальной веры Юм делает следующий вывод: “Приступая к разбору данного вопроса, я начал с предпосылки, что мы должны безотчетно верить своим чувствам, и что таково будет заключение, которое я выведу из всего своего рассуждения. Но, откровенно говоря, теперь я придерживаюсь совершенно противоположного мнения и скорее чувствую склонность совсем не верить своим чувствам или, вернее, своему воображению, чем полагаться на него столь безотчетно”. Так или иначе, но в любом случае Юм считает возможным точно установить механизмы возникновения веры в сущест-вование мира – неважно, насколько они отлажены и совершенны.
Итак, вместе с Юмом мы осуществили многоступенчатую редукцию фундаментальных форм перцептивной жизни к основаниям человеческой природы. Во всех этих рассуждениях мы оставались в имманентной сфере субъективности, в картезианской “стране достоверности”. Анализы такого типа, конечно, не исчерпываются приведенными примерами. Можно, скажем, таким же образом исследовать генезис нашей веры в психофизический параллелизм, в субъективность вторичных, и объективность первичных качеств, в тождество вещей во времени, исследовать проблему понимания конституирования других сознаний и т.д.