§ 4. Между классицизмом XVII века и просветительством. Сент-Эвремон

Победа принципов классицизма как в теории, так и практике драма­тургического творчества отнюдь не означала отсутствие оппозиции этой доктрине. Хотя противники классицизма были малочисленны и на драматургию своего времени оказали совсем незначительное, а то и просто никакого влияния, тем не менее мы не можем пройти ми­мо теоретических сочинений, которые отвергали принципы класси­цизма.

Наиболее значительным автором, выступавшим против класси­цизма, был французский писатель Сент-Эвремон (1610—1703). Оппозиция политике абсолютистского правительства Франции вы­нудила его эмигрировать в Англию, где он провел всю вторую поло­вину своей долгой жизни. Здесь, предаваясь различным литера­турным занятиям, он, в частности, занимался вопросами драмы, о которой написал несколько теоретических сочинений. Наибольший интерес представляет его рассуждение «О древней и современной трагедии», написанное в 1672 году и опубликованное впервые по­смертно в собрании его сочинений в 1705 году ¹⁰².

В этом произведении Сент-Эвремон выступил с осуждением клас­сицистических норм и правил. Он отнюдь не отрицает достоинств «Поэтики» Аристотеля, однако, как он пишет, нет ничего столь со­вершенного, что могло бы содержать правила для всех народов и для всех эпох. Обращаясь к философии, он указывает, что француз­ские мыслители Декарт и Гассенди открыли истины, которые не бы­ли известны Аристотелю. И точно так же в драме Корнель открыл театру возможности, которые не были известны автору античной поэтики. Если философы обнаружили ошибки в физике Аристотеля, то поэты высмотрели недостатки в его «Поэтике».

Сент-Эвремон отмечает, что в античной трагедии боги играли боль­шую роль, непосредственно вмешиваясь в судьбы людей. Подражать этому теперь было бы неразумно. Для современного зрителя подоб­ного рода трагедии выглядели бы просто романтическими выдумка­ми. Не приходится говорить о том, что если бы какой-нибудь современный драматург вывел на сцене ангелов и святых, то теперь это вызвало бы возмущение верующих. Вообще, по мнению Сент-Эвре-мона, было бы неразумно предписывать сцене роль церковной кафед­ры. Но даже если допустить религиозные сюжеты на сцену, то все равно из этого ничего не вышло бы, ибо дух христианской религии совершенно противоположен духу трагедии. Покорность и терпели­вость христианских святых совершенно противоположны тем ге­роическим добродетелям, которые необходимы для театра. Театр теряет способность доставлять удовольствие, когда он начинает сниматься изображением священного, а священное теряет в своем достоинстве, когда оно становится предметом театрального изо­бражения.

Сент-Эвремону представляется, что сюжеты из Ветхого Завета го­раздо больше подходят для сцены, чем христианская агиография. Но и то в библейских рассказах много невероятных чудес, и все эти чудеса едва ли будут восприняты как достоверные, когда их станут показывать на сцене, более того, не поверив им на сцене, зритель вообще усомнится в истинности того, что написано в Библии.

Исходя из этого, Сент-Эвремон приходит к выводу, что в пьесах следует ограничиваться изображением происшествий, достаточно актуальных, не содержащих в себе ничего сверхъестественного. 1о он при этом не становится на точку зрения сторонников правдо­подобия, а примыкает к Корнелю, поддерживая его взгляд о том, что в драме следует изображать необычные события и характеры. Герои трагедии должны совершать действия, доступные людям, и это вы­зовет доверие зрителя. Вместе с тем поступки должны быть редкого и возвышенного характера, что вызовет восхищение зрителя. Чело­веческое величие — вот что должно служить предметом изображения в трагедии.

Свободомыслящий философ эпикурейско-гедонистического скла­да и сторонник здравого смысла, Сент Эвремон подвергает сомнению целесообразность одного из основных элементов трагедии — катар­сиса. Он вообще считает, что античная трагедия отражала предрас­судки, присущие людям древнего мира, веривших в многочисленных богов, в судьбу, оракулов и предсказания. Страх связан с этими пред­рассудками. В древности театр был подвластен духу предрассудков и страха, способных заразить человечество тысячью ошибок и пере­пугать его бесчисленными несчастьями. Сент-Эвремон полагает, что Платон был более прав, предлагая запретить театр, чем Аристотель, восхвалявший положительную силу искусства. Дело в том, пи­шет Сент-Эвремон, что греческие трагедии возбуждали крайнюю степень страха и жалости. Выходило, что театр служил для того, что­бы пугать людей всевозможными ужасами и возбуждать в них отчая­ние при зрелище всякого рода несчастий и страданий.

Сент-Эвремону представляется, что человек, которого искусство театра приучает ко всякого рода страхам и несчастьям, совершаю­щимся с другими, едва ли будет в состоянии спокойно и мужественно встретить беду, когда она случится с ним. Люди, изображаемые в греческих трагедиях, были примером величайших страданий, но при этом обладали лишь вполне ординарными добродетелями: Как чело­веку разума Сент-Эвремону представляется, что возбуждение страха и сострадания не укрепляет волю и мужество человека для жиз­ненной борьбы, а наоборот, расслабляет их.

Он считает Аристотеля достаточно разумным, чтобы оценить нежелательность этого. Поэтому Аристотель и выдвинул понятие очищения, смысл которого, добавляет Сент-Эвремон, «по-моему он сам хорошенько не понимал» ¹⁰⁸. Получается странная вещь: сна­чала публику возбуждают изображением страшных вещей, вызывая чувство жалости, а затем пытаются успокоить ее, предлагая пораз­мыслить о злосчастной судьбе героя. Среди тысячи зрителей, находя­щихся в театре, едва ли окажется больше шести мудрецов, способ­ных восстановить свое спокойствие посредством здравых размышле­ний. Что же касается большинства, то трудно предположить наличие у него способностей к разумной оценке, и если нынешний театр будет идти по стопам древних, то это приведет отнюдь не к лучшим послед­ствиям.

Конечно, трагедия может и должна изображать страдания и не­счастья людей, но герои должны быть такими, чтобы вызывать у нас не только жалость и сочувствие, но также мужественное восхище­ние и желание подражать их высоким нравственным достоинствам.

Особое внимание уделяет Сент-Эвремон теме любви, занявшей столь значительное место во французской трагедии XVII века. Он считает это положительным явлением, поскольку изображение столь благородного чувства, как любовь, в какой-то мере парализует те­мы, вызывающие чувство страха и жалости.

«В новой трагедии нужна была любовь, чтобы побороть мрачную безысходность, которая осталась нам от старой трагедии с ее суеве­рием и страхом,—• пишет Сент-Эвремон.— И действительно, нет другой страсти, которая так побуждала бы ко всему благородному и великодушному, чем настоящая любовь. Можно струсить перед ничтожным врагом и стерпеть от него обиду, но защищать до послед­него вздоха тех, кого любишь, от самого опасного врага... Пыл люб­ви придает мужество тем, у кого его нет» ¹⁰⁴. И все же современные авторы используют во вред изображение любви, так же как древние приносили нравственный ущерб чрезмерным подчеркиванием страха и сострадания.

Недостатком в изображении любви на современной сцене Сент-Эвремон считает то, что у нынешних французких авторов аффек­тированная нежность и сентиментальность подменяют благородную возвышенность чувств. В особенности это заметно, когда изобража­ют влюбленных королей и императоров, которые становятся смеш-

¹⁰³ «История эстетики», т. II, стр. 251.

¹⁰¹ Там же, стр. 252.

264

ними в своих жалобах и вздохах и проявляют слабость, недостойную ншархов. Выдающиеся герои превращаются на театре в сентимен­тальных пастушков, и вместо изображения величия и мужества перед фителем предстает картина простодушных сельских чувствований.

Сент-Эвремон выражает надежду, что появятся когда-нибудь трагедии, в которых изображение чувств и страстей будет служить возбуждению мужества, подъему духа, а для того, чтобы этого дос­тичь, не нужно преступать определенных границ в своем уважении к древности и не питать предубеждения по отношению к современ­ному искусству. Короче, для этого нет нужды искать источники вдох­новения у Софокла и Еврипида и считать их единственными образца­ми, достойными подражания.

Нет необходимости доказывать, что понимание античной траге­дии у Сент-Эвремона было рассудочно односторонним. Для нас важно в данном случае другое. Исходя из принципов здравого смысла, рационалист Сент-Эвремон подвергает сомнению некоторые из основных положений поэтики классицизма. Его взгляд на искус­ство предполагает определенные социально-воспитательные задачи, выполняемые трагедией, что было характерно и для классицистов. Но при этом Сент-Эвремон стремится найти новую тематику и новый пафос, определяющий сущность трагического. В конечном счете, смысл всех его рассуждений сводится к тому, что нельзя рабски перенимать традицию, какой бы великой она ни была, а при опреде­лении задачи искусства необходимо руководствоваться требования­ми, выдвигаемыми условиями нового времени.

Мы можем утверждать, что значение Сент-Эвремона состояло не просто в оппозиции догматической доктрине классицизма, а в том, что он расчищал почву для новой просветительской поэтики драмы. Его следует считать в этом отношении непосредственным предшест­венником Вольтера. Им написан ряд работ, посвященных театру раз­личных эпох и разных стран. Из них отметим, в частности, два этюда: «Об итальянской комедии» (1677) и «Об английской комедии» (1677). Эти, а также и другие сочинения Сент-Эвремона, представ­ляют интерес для историка театра как первые попытки сравнитель­но-исторического изучения национальной драматургии разных стран.