Teodor Shanin

REVOLUTION AS A MOMENT OF TRUTH

1905-1907 ► 1917-1922

Теодор Шанин

РЕВОЛЮЦИЯ КАК МОМЕНТ ИСТИНЫ

1905 -1907гг. ►1917 - 1922 гг.

ВЕСЬ

МИР

издательство

Москва

1997

ББК 63.3(0)53; 63.3(0)61

Ш22

Перевод с английского: Е.М. Ковалев

Шанин Т.

Ш 22 Революция как момент истины. Россия 1905—1907 гг. —> 1917— 1922 гг.: Пер. с англ.— М.: «Весь Мир», 1997. — 560 с.

ISBN 5-7777-0039-Х

©Т. Шанин, 1997

© Е.М. Ковалев, перевод 1997

© Оформление — издательство «Весь Мир», 1997

Русскому другу, который знает...

Михаил Булгаков Мастер и Маргарита. Стр. 135

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение: КОРНИ ИНОГО 9

В ТРЕТЬЕЙ РОССИИ: Предисловие к

русскому изданию 1997 г 16

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РЕВОЛЮЦИЯ

Глава первая. РЕВОЛЮЦИЯ ЗАКИПАЕТ

1. Революция "не... не..." 25

2. Революционная ситуация: массы как актеры драмы . . 34

3. Революционная ситуация: лидеры и

"серые мужики-рабочие" 42

4. Силы порядка и сила гнева 64

Глава вторая. РЕВОЛЮЦИЯ СНИЗУ:

ДОЛОЙ САМОДЕРЖАВИЕ!

1. История революции: январь 1905 г. — апрель 1906 г.. 74

2. История революции: апрель 1906 г. — конец 1907 г. . 97

3. "Внутренние враги России":

революция как композиция сил 109

Глава третья. РЕВОЛЮЦИЯ СНИЗУ: ЗЕМЛЯ И ВОЛЯ!

1. Жакерия 140

2. Крестьянская власть 170

3. Крестьянская мечта 200

Глава четвертая. КРЕСТЬЯНСКАЯ ВОЙНА 1905—1907 гг.:

КТО КОГО ВЕЛ!

1. Вопрос и контекст 227

2. Современники революции: правые и левые 230

3. Постреволюционеры: дрейф интерпретации в СССР 247

4. Крестьянские войны и "недуги

человеческого разума" 266

Приложение: Борьба крестьян и рабочих

в 1905—1907 гг.: статистические модели 280

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МОМЕНТ ИСТИНЫ

Глава пятая. УРОКИ ИСТОРИИ И СЛЕДУЮЩАЯ РЕВОЛЮЦИЯ:

ОТЛИЧНИКИ И ТУГОДУМЫ

1. Моменты истины 291

2. Коллективная память, ярость низов,

историческое будущее „ 298

3. Отступление в прогресс: кадеты и меньшевики .... 328

4. Консервативные радикалы и радикальные консерваторы:

эсеры и "Объединенное дворянство" . . 348

Глава шестая. УРОКИ ИСТОРИИ И СЛЕДУЮЩАЯ РЕВОЛЮЦИЯ:

ГРАНИЦЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО ВООБРАЖЕНИЯ

1. Столыпин и революция сверху 366

2. Троцкий и перманентная революция 389

3. Жордания и Национальный фронт 403

4. Ленин: революции и постреволюционное государство 429

ПОСТСКРИПТУМ: ВОПРОСЫ ВЫБОРА 470

Примечания и ссылки 485

Именной указатель 540

Предметный указатель 547

СПИСОК ТАБЛИЦ, ГРАФИКОВ И КАРТ

ТАБЛИЦЫ

1.1. Государственные преступления:

по роду занятий подсудимых 63

4.1. Сравнение Дубровским числа бастующих рабочих и случаев "аграрных беспорядков" 1905—1907 гг.

(по месяцам) 283

2. Сравнение числа бастующих рабочих и случаев

"аграрных беспорядков" 1905—1907 гг. (по сезонам). . . . 284

2. Сравнение числа бастующих рабочих и случаев

"аграрных беспорядков" 1905—1907 гг.

(сглаженные с помощью скользящей средней) 285

4.4. Число уездов, в которых происходили

"аграрные беспорядки" 287

6.1. Исторический Ленин: периодизация 432

ГРАФИКИ

4.1. Сравнение Дубровским числа бастующих рабочих

и случаев "аграрных беспорядков" 1905—1907 гг 282

2. Сравнение числа бастующих рабочих и случаев

"аграрных беспорядков" 1905—1907 гг. (по сезонам). . . . 284

2. Сравнение числа бастующих рабочих и случаев

"аграрных беспорядков" 1905—1907 гг.

(сглаженные с помощью скользящих средних) 286

4.4. Главный ритм "аграрных беспорядков" 1905—1907 гг. 288

КАРТЫ

1. Интенсивность забастовок и возникновение Советов

в Европейской России, 1905 г 122

2. Крестьянские выступления 1905—1907 гг 150

3. Закавказье, 1917—1921 гг 405

ВВЕДЕНИЕ: КОРНИ ИНОГО

"Хроники пишут те, для кого важно настоящее"

Гете

Первая попытка России понять саму себя с точки зрения современной социальной теории приняла форму спора между славянофилами и западниками. Россия представлялась им или абсолютно уникальным явлением, или же отсталой частью Европы, находящейся ступенькой ниже других европейских стран на единой эволюционной лестнице. Россия не была ни тем, ни другим. Она не была совершенно уникальной, но она и не находилась на пороге превращения в другую Англию. Она не была "феодальной", но не была просто вследствие этого "капиталистической", так же, как не была и просто страной, находящейся на пути от одного к другому. На исходе XIX в. Россия стала первой страной, в которой материализовался социальный синдром того, что мы сегодня называем "развивающимся обществом" или "третьим миром". Россия соединяла характерную для этой категории обществ социальную структуру и международные условия с особенностями России, т.е. продолжительной имперской историей, сильным государственным аппаратом и высокообразованной интеллектуальной элитой, способной к генерации современных и оригинальных политических идей.

Фундаментальное различие между сущностью человеческого и природного миров заключается в том, что осознание, понимания и непонимания, вплетаются в эту сущность, структурируя деятельность людей. В последние десятилетия XIX в. альтернативы и стратегии российских самодержавных правителей и их чиновников

9

были сформулированы в лозунге "догнать Европу" (или же, в противном случае, говоря словами Витте, "превратиться во второй Китай"¹). Решительное вмешательство, предпринятое государством в германском духе, в соответствии со взглядами Фридриха Листа как теоретика-предтечи и Бисмарка, как символа успеха, породило к началу XX в. в России вовсе не вторую Германию, а разрушительный экономический и социальный кризис, военное поражение и, наконец, революцию 1905— 1907 гг. Поэтому Россия того времени стала местом, где была впервые в полной мере поставлена под сомнение универсальность западноевропейского опыта для остального человечества. России суждено было выработать две основные программы радикальной трансформации того типа общества, которое сегодня мы называем "развивающимся". Эти диаметрально противоположные, однако теоретически взаимодополняющие стратегии получили там имена Столыпина и Ленина, но они были представлены целым спектром целей и взглядов, аналитических достижений и имен. Последующие три поколения мало что добавили в мировую копилку концептуальных альтернатив, созданных в то время.

Теоретическое осмысление не успевало за процессом выработки политических стратегий. Маркс однажды подметил историческую тенденцию разыгрывать свежую политическую драму в костюмах, которые новые поколения одалживали у своих предшественников². Французские революционеры 1791 г. видели себя трибунами древнеримской республики. Тот факт, что политические лидеры России последовательно приуменьшали новизну своего опыта и решений и пытались втиснуть факты и идеологию в западноевропейские костюмы, делает это замечание Маркса особенно поучительным. В то время как правительство избрало в качестве основного мерила своей деятельности успехи германский империи, российские оппозиционеры связывали

10

свое настоящее и будущее с английским парламентаризмом или с французской революцией.

Революция 1905—1907 гг. стала для России моментом истины. Развиваясь в направлении, неожиданном и для ее сторонников, и для ее противников, эта революция драматически обнажила новые связки социальных характеристик и способствовала поиску неортодоксальных решений, как политических, так и теоретических. Новая Россия началась тогда, когда некоторые монархисты поняли что спасти их самодержавие может только революционное преобразование общества, и когда некоторые марксисты, под влиянием потерпевшей поражение революции, по-новому взглянули на Россию и на свой марксизм. И те и другие, быстро сменяя друг друга у власти, получали свой шанс воспользоваться ею для политической апробации их нового понимания. Те, кто отказывались учитывать эти уроки, очень быстро обнаружили себя выброшенными на "мусорную свалку истории", если воспользоваться жутким, но реалистичным выражением Троцкого для описания биографии и событий того времени. Динамика периода с 1907 по 1927 г., а особенно ее революционных лет 1917—1922 гг., определилась в решающей мере уроками истории 1905—1907 гг.

Признание особых реалий, проблем и теорий "развивающихся обществ", вышедшее на передний план в работах западных ученых, как и в действии политиков 1950—1970-х годов, позволяет поместить российский опыт в новый и более реалистичный сравнительный контекст. Это может углубить наше понимание России— СССР—России, а также пролить новый свет на концептуальную трансформацию — наиболее важный действенный результат революции 1905—1907 гг., если расшифровывать так ее ленинское определение как "генеральной репетиции", без которой "победа Октябрьской революции 1917 года была бы невозможна"³. Это также позволяет использовать историю России и ее теорети-

11

ческое осмысление для более полного понимания "развивающихся обществ" современности. Аргументация в пользу этой возможности была представлена нами в двух отдельных книгах.

В первой из этих книг, вышедшей в 1985 г., "Россия как "развивающееся общество"⁴, рассматривалось русское общество на рубеже XIX—XX вв. Была сделана попытка распутать разнородные, но связанные между собой темы российской истории на ее пути к революционным часам пик 1905—1907 гг. и 1917—1922 гг. Марк Блок предостерег однажды, что "знание фрагментов, изученных по отдельности один за другим, никогда не приведет к познанию целого — оно даже не позволит познать самые эти фрагменты". Но, — продолжил он, — "работа по восстановлению целого может проводиться лишь после анализа. Точнее, она — продолжение анализа, его смысл и оправдание"⁵. В этой книге в качестве таких основополагающих "фрагментов" было рассмотрено российское государство, как основная структура власти; крестьянство, как образ жизни большинства россиян; капитализм, как самый динамичный элемент русской экономики; а также их взаимозависимость — фундаментальный "треугольник", определяющий сущность развития российского общества на переломе столетий. Именно в таком порядке следовали друг за другом первые главы тома. После этого книга перешла к рассмотрению особенностей крестьянской экономики, к общей картине России в обсуждаемый период как и к идейной сфере. Особенно ставился вопрос народников не как героических романтиков и бомбометателей, но как необыкновенно творческих и реалистических аналитиков того особого в характере России, что веком позже было названо Третьим Миром.

Предлагаемая здесь книга "Революция как момент истины"⁶ посвящена первой русской революции и ее влиянию на периоды 1907—1917 гг. как и 1917—1922 гг. Она начинается с описания того, как разворачивалась

12

революция 1905—1907 гг. В первом параграфе главы 1 этого тома рассматриваются характер и неожиданности революции 1905—1907 гг. как и значения этого события для России и для всего мира. Далее обсуждаются социальные силы, которые действовали в 1905—1907 гг. В главах 2 и 3 рассматриваются два основных направления революционной схватки: борьба за демократизацию, в ее понимании российскими либералами и социалистами, и борьба за землю и волю, как это понимали крестьяне Российской империи. В §3 главы 2, связывающих эти части, анализируются отдельные конфликты и зависимости, которые определили политическую сцену: мощь и слабость российского государства, межэтнические проблемы империи, различия между городскими классами и их противостояние, сельско-городской континуум. В главе 4 мы возвращаемся к интерпретации революции 1905—1907 гг., чтобы задать фундаментальный вопрос об отношениях между революционной борьбой в городе и в деревне, расширяя этим также картину альтернатив будущего России.

В части второй, в главах 5 и б, развивается следующая тема особой важности для России, поставленная в главе 1. Это проблема уроков истории и политического опыта, а точнее, как опыт 1905—1907 гг. повлиял на познание целей и действии политического поколения, доминировавшего в период 1907—1927 гг. Много лет спустя и в другом мире, и в другой России Борис Пастернак напомнил об этом в поэме "1905":

Этот мрак под ружьем

Погружен в полусон

Забастовкой.

Эта ночь —

Наше детство

И молодость учителей.

В этом поэтическом описании, блестящем в своей собранности, не хватает, конечно, большинства русского

13

народа, не очень-то замечаемого из окон городских квартир — трех лет мужицкого бунта и борьбы за землю и "волю".

В постскриптуме книг рассматривается другой тип урока, а сам он носит более личностный характер. В нем говорится о социологически информированной истории и современной исторической социологии в их отношении к моему собственному пути в исследовании "корней иного" современной истории России.

Наконец, здесь место для историографической сноски, посвященной связи "самопонятных" дат и самопричиняемой слепоты историков. Понятие "революция 1905 г." — неправда, определяемая урбанистическими искривлениями видения, недостатками знания и идеологическими наклонностями или диктатом. Для русских крестьян, т.е. 4/5 населения России, это была, конечно, революция 1905—1907 гг., что мы и покажем далее. В том же смысле понятие "период революции и гражданская война 1917—1920 гг." советских историков есть идеологизированая неправда, гипнотизм которой усиливался ее бесконечными тупыми повторениями. Этот революционный период продолжался не до 1920 г., а до 1922 г. включительно и прекратился только когда в мае этого года был окончательно отменен так называемый "военный коммунизм", а в декабре принят земельный кодекс, который дал крестьянам России почти все то, чего они жаждали и ранее, за что открыто боролись с 1902 г. Только тогда исчезли "кулацкие" бунты, "контрреволюционные" мятежи и "бандиты" советской пропаганды. Пришел конец революции.

* * *

Начало исследования, результаты которых вошли в две книги, относится к работе, опубликованной, в 1972 г. под названием "Неудобный класс"'. Дальнейшие исследования, обсуждения и приобретенный опыт заставили меня отказаться от любезного предложения издателей этой работы согласиться с допечаткой, когда первый

14

тираж был распродан. К тому времени я пришел к убеждению, что хотя основные идеи этой книги выдержали испытание критикой, форма ее изложения имела два недостатка. Эта книга была сконцентрирована на изучении российского крестьянства и на аналитических проблемах его дифференциации. По прошествии времени и с накоплением исследовательского опыта стало очевидным, что необходимо расширить картину, т.е. теснее связать крестьянство с обществом в целом и соотнести вопрос социально-экономической дифференциации с другими фундаментальными размерностями анализа. Во-вторых, такой анализ следовало бы ближе увязать с исторической периодизацией. Следовательно, начальную версию "Неудобного класса" 1972 г., должна была заменить последовательность книг, посвященных основным периодам истории современной России. Кризису перелома веков XIX—XX вв. посвящены были книги "Россия как развивающаяся страна", как и "Революция как момент истины". Затем следуют периоды, представляющие два основных политических вывода из опыта 1905—1907 гг. Первый из них — это эпоха "столыпинских реформ" 1906—-1911 гг. Вторым была революция 1917—-1922 гг., и как ее центральная составляющей части — последний этап крестьянской войны 1902—-1922 гг. Далее шел период нэповской России, когда страна стала более крестьянской, чем когда-либо раньше или когда-либо позже, период, который можно было бы раскрыть мне или кому-то другому в новом варианте "Неудобного класса". Но для этого понадобится дальнейшая работа по осмыслению как хода событий российской крестьянской войны 1902—1922 гг. так и характера, внутренних противоречий государства, созданного большевиками и их последователями из поколения войн 1914—1922 гг., как и противоречий послереволюционного режима.

В ТРЕТЬЕЙ РОССИИ: ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

В течение дюжины лет, которые прошли со дня, когда в Англии эта книга была впервые сдана в печать, исчез СССР, а с ним и кажущийся фундаментальным раздел мира тех дней. После многовековой России самодержавия Романовых, сменившихся второй Россией диктатуры высшего эшелона коммунистической партии, началась третья Россия, характер которой еще определяется. Резкий поворот в сферах экономики, политики, социальных отношений и расширенный доступ к информации, но в особенности шоковая терапия неожиданностей для сферы понимания, породили новую волну интерпретаций и разночтений истории России. В современной научной и популярной литературе, издаваемой в России, этих интерпретаций и споров много больше, чем в те времена, когда недопустимое определялось и отсекалось аппаратом ЦК, но на удивление мало добавилось к списку нового по существу, особенно, если мы включим в список истории России также те работы западных коллег, которые раньше в СССР читались из-под полы.

Для того чтобы прояснить этот список интерпретации и определить наше место в нем, мы можем выделить четыре категории ученых, которые разнятся, часто сами того не осознавая, по общему взгляду на сущность истории как таковой. Важно выделить и осознать влияние этой разности подходов или, говоря фигурально, этих "идолов человеческого разума" в смысле данном этому понятию Фрэнсисом Бэконом, т.е. систематических наклонностей, отторжений и ограничений в видении исторических "данных", как и их объяснении¹. Эти четыре категории определяются предпосылками, заложенными в анализ, а их

16

сущность можно выразить словами: прогресс, заговор, непознаваемость и обратная связь реалий и познания.

Разновидности теории прогресса закладывают всеобщее, обязательное — независимое от человеческого выбора и однолинейное развитие всех обществ вдоль магистральной линии, определяемой будь то экономическим ростом или же ростом рационализма и науки. Процесс развития является здесь также процессом сближения, упрощения и стандартизации характеристик разных культур, обществ и групп. Движение в будущее как таковое имеет беспрекословно позитивную и оптимистическую оценку — вперед это "все выше и выше" во всех сферах жизни. В нашем случае, взгляд на СССР как на натуральный авангард и будущее всего человечества перекликается с современными понятиями "глобализма", в рамках которого современная Россия как и весь мир трансформируются с разной быстротой в универсальный Техас. Не случаен здесь быстрый переход многих русских обществоведов из ярых марксо-прогрессистов в не менее завзятых рынко-прогрессистов сегодняшнего дня. Это не только оппортунизм, так как стержень мышления схож, как и схожа натуральная близость этой модели с интуитивными предпочтениями сильных мира, того или сего².

Логика заговора как объяснение истории была всегда особенно влиятельна в странах, в которых концентрация власти и скрытность политических процессов, царские дворы и фавориты, вожди и "соратники", делали такие интерпретации особенно правдоподобными. В советское время такие объяснения были широко распространены также и в СССР, хотя и отметались официальными идеологиями "научной" историографии, исключающей случайность. В истории третьей России — России наших дней — они часто выступают также как подтекст теории прогресса. В этой комбинации советский период был тупиковым результатом стечения случайных обстоятельств: будь то неудачная война, Распу-

17

тин, деньги немецкой разведки, масоно-еврее-иноземный комплот, приведшие к победе большевистского заговора, который теперь наконец-то выдохся, с возвращением России к натуральной, т.е. прогрессистской линии развития в совершенстве известное будущее.

Постмодернизм стал наиболее ярким современным выражением теории непознаваемости истории. Волны неожиданных событий, кризис самоуверенных прошлых предсказаний создал общий фон для эпистемологического пессимизма, который отрицает вообще какую-либо познавательную способность "крупных" интерпретаций. Их место должны занять частичные, более узкие и относительные объяснения, и демистификаций, результаты которых также остаются навсегда сомнительными. И даже эти частичные интерпретации имеют познавательную силу только ex post factum — результативный анализ будущего невозможен, а потому и не нужен.

Предлагаемый текст можно определить как принадлежащий к четвертой категории историографии России. Это "теории среднего уровня", которые не признают как все определяющих ни однолинейности теории прогресса, ни short-termism заговорщической историографии, ни абсолютной непознаваемости истории. Это не определение законов истории, а анализ заложенных в ней альтернатив. Это взгляд, который не принимает как данное марша человечества к единому стереотипу, осознавая возможность параллельных путей от многогранного прошлого к разному и многогранному будущему общества и людей. Это историческая социология, особенности и внимание которой сфокусированы на перекличке, противоречивости, взаимосвязи и взаимопереходе "объективного" и "субъективного", в их обратной связи и особо ее выражения как "уроков истории" в массовом как и элитном познании. В этом взгляде, конечно, заложены свои "идолы" которые нужно держать во внимании — в особенности, опасность потерять видение важности

18

"объективного" в его связи с "субъективным" и "интерсубъективным", опасность сползти на позиции, делающие познание единственным критерием причинности исторического процесса.

Наш скепсис в отношении к достаточности историографии, который исходит из теории прогресса — где все главное предопределено, заговора — где все случайно и субъективно, и фундаментальной непознаваемости истории исходит из соображений как эмпирического, так и теоретического толка. Всякий критик этих альтернатив должен, конечно, признать их частичный реализм, который объясняет их влияние и долговечность. Но они недостаточны особенно при рассмотрении важнейших этапов развития и связок общественных отношений и характеристик изучаемых обществ.

Особенно легко доказывается в светском разговоре или уличном споре абсолютная непознаваемость истории указав на длинный список ошибок предсказаний историков и политиков, то что Дойчер прекрасно назвал "ирониями истории". Но профессионалы могут ответить на утверждение, что анализ и "истории будущего" всегда кончались провалом, примерами обратного. Здесь достаточно взять как пример, в прямой связи с нашей темой, статью, написанную в 1881 г. Кибальчичем — крупнейшим аналитиком среди народовольцев, определившую совершенно точно характер и этапы развития российской революции XX в.³ Безошибочность этого предсказания не случайна при принятых им определении русского общества и системе анализа. Этот пример достаточен, чтобы подорвать основы постулата принципиальной непредсказуемости общественного развития, и такие примеры можно продолжить. Ошибки теории и ученых, не есть доказательство невозможности результативного анализа динамики общества.

Даже легче представить многочисленные данные. показывающие неадекватность самих по себе как линеарной теории прогресса, так и описаний заговоров для адекватного понимания истории современной России.

19

В своем теоретическом выражении эти три обсуждаемые категории историографии России и их многие производные чаще всего страдают аналитически от двух общих характеристик. Первая — это тотальность предлагаемого метода интерпретации. Большинство из них несет реальные элементы истории, но отказывается признать и осознать частичность и неоднозначность этих картин как и "открытый" характер возможностей развития — то, что сходные векторы развития индустриального капитализма или урбанизации не предписывают тотальную направленность как и формы развития, то, что заговоры не достаточны сами по себе для выяснения глубоких исторических процессов, то, что и непонимание нельзя возводить в абсолют. Вторым и связанным теоретическим ограничением большинства интерпретаций этих категорий является их стратосферический уровень абстракции, разрыв между логикой теоретической выкладки и эмпирическим материалом. Эту опасность отметил и проанализировал два поколения назад крупный американский социолог Мертон, который и выделил тогда "теории среднего уровня" как самый продуктивный уровень анализа, точку пересечения теории и эмпирических обобщений⁴. Предпосылки нашей работы отдают предпочтение "теориям среднего уровня" с фокусом на точках пересечения "объективного", субъективного как и "интерсубъективного" и их обратной связи как и на вытекающее здесь признание богатства возможных путей развития и путей и уровней познания.

Русская революционная эпоха продолжалась с 1902 до 1922 г., к чему можно добавить связанные с ней периоды "революции сверху" с 1906 по 1911 г. и с 1929 по 1938 г. Наше объяснение этого периода, как и факта создания СССР как и его влияние на мировое сообщество, построено на заключении более ранней работы, что Россия начала XX в. представляла "развивающуюся" или "третьемирскую" страну — первую, которая всту-

20

пила на этот путь как и первую, которая осознала себя таковой на языках искривленных зеркал идеологии этого столетия⁵. Два пика революционной эпохи, т.е. 1905— 1907 гг. и 1917—1920 гг. связаны между собой теснее, чем это принимается большинством историков. В центр интерпретации революции 1917 г. и гражданской войны 1918— 1922 гг. надо включить динамику соотношений массового исторического опыта, как и идейных исканий политических элит под влиянием прикладных лекций истории России 1905—1907 гг. Эта интерпретация, связывающая историю и историческую социологию с социологией знания, определяет особую важность политических "поколений" как аналитических категорий в осознании революционного процесса. Отношение к революции 1905—1907 гг. как просто к неудавшейся версии 1917—-1920 гг. не только глубоко ошибочно, но резко ограничивает возможность объяснения процесса создания как и характеристик второй России — Советской России. Поэтому метод анализа истории, где важнейшим элементом являются процессы развития коллективного познания и идолосоздании важен не только для главных тем нашей книги и истории СССР, но и для реалистического осознания и анализа современной "третьей" России. Понимание этой постсоветской России невозможно без того, что несут в нее стереотипы мышления ее населения, как и ее интеллектуальной элиты, а их можно понять только через советский и постсоветский опыт. Будущее России определяется и может быть понято только на базе прошлого, происходящего и их преломления в мышлении нашего поколения. Поэтому оно не является и не может быть просто экстраполяцией, но от этого не становится сугубо случайным и непознаваемым⁶. Вкладом в эту тему и является наша книга.

Английское издание этой книги было напечатано с посвящением "русскому другу, который знает (Булгаков, с. 135)". Это была сноска к той странице "Мастера и Маргариты", в которой Иешуа называет трусость одним из худших грехов, а его поправляет Пилат: "Нет,

21

это самый худший грех..." В те цензурные времена это был способ сказать главное, но и защитить друга от опасностей, связанных с личными связями с иностранцем. Мы удержали это посвящение как элемент истории и познания. Изменения, которые произошли с тех времен в России, как и то, что не изменилось в ней, можно лучше осознать, посмотрев заново на этот текст и вспомнив как его "биографию", так и неизменность дружбы с русским другом, "который знает".

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

РЕВОЛЮЦИЯ

Ученые, исследующие общество, часто упускают из виду важнейшую составляющую любой революционной схватки: пыл и гнев, которые движут революционерами и делают их. теми, кто они есть. Академическая подготовка и буржуазные условности притупляют понимание этих явлений. Гнев и страсть невозможно "операционализировать" в факторах, таблицах и цифрах. Для тех, кто утончен до степени оторванности от многих реалий жизни, всепоглощающие эмоции кажутся вульгарными или неискренними. Но без учета этого фактора любое объяснение революции остается неадекватным. Вот почему чиновники, банкиры, генералы и ученые так часто не могут увидеть революционный подъем, даже когда они являются его прямыми свидетелями.

В самой сердцевине революции лежит эмоциональный взрыв морального негодования, отвращения и ярости такой мощи, когда невозможно продолжать молчать, какой бы ни была плата. Охваченные его жаром люди на время превосходят самих себя, разбивая оковы инстинкта самосохранения, обычаев, каждодневного удобства и заведенного порядка. И тогда, лишь меньшинство готово бросить всю свою жизнь на весы, но это меньшинство должно стать достаточно крупным для того, чтобы чаши весов пришли в движение.

Глава первая

РЕВОЛЮЦИЯ ЗАКИПАЕТ

Нельзя так жить. Я по крайней мере не могу

так жить, не могу и не буду.

Лев Толстой

Мы поступим правильнее всего в отношении

русской революции [1905—1907 гг. — Т.Ш.]

и задач, которые она нам предъявляет,

если будем смотреть на нее не как на революцию

буржуазную в обычном смысле этого слова,

а также не как на социалистическую,

а как на совершенно своеобразный процесс...

Карл Каутский