Глава XXII природа местоимений

В непрекращающейся дискуссии о природе местоимений стало обычным считать, что эти языковые формы образуют единый класс на формальной и функциональной основе, наподобие, например, именных или глагольных форм. Вместе с тем местоимения есть во всех языках, и во всех языках их распределяют по одним и тем же категориям (местоимения личные, указательные и т. д.). Уни­версальность самих этих форм и понятий побуждает поставить проблему местоимений одновременно как проблему языка вообще и как проблему конкретных языков, и даже скорее как проблему языка прежде всего, и лишь затем, как производную от первой, проблему конкретных языков. Мы будем здесь рассматривать ме­стоимения как факт языка вообще и покажем, что они не составляют единого класса, а образуют различные роды и виды в зависимости от того модуса существования языка, знаками которого они яв­ляются. Одни из них принадлежат синтаксису языка, другие — тому, что мы будем называть «единовременными речевыми актами» («instances de discours»), то есть таким дискретным и всякий раз неповторимым актам, посредством которых говорящий актуа­лизирует язык в речь.

Рассмотрим прежде всего статус личных местоимений. Недо­статочно отличать их от других местоимений только специфиче­ским названием. Следует осознать, что обычное определение личных местоимений как класса, состоящего из трех членов: «я», «ты», «он», как раз исключает понятие «лицо». Последнее принадлежит кор­реляции «я/ты» и отсутствует в «он». Это основное различие станет ясным из анализа я.

Между местоимением я и каким-либо именем существительным с лексическим значением существуют не только формальные раз-

285

личия, весьма по-разному обусловленные морфологической и синтаксической структурой отдельных языков, имеются и другие различия, более общего и более глубокого характера, связанные с самим процессом языкового общения. Высказывание, содержащее я, принадлежит к тому уровню или модусу языка, который Чарлз Моррис назвал прагматическим, и который включает, наряду со знаками, тех, кто ими пользуется. Можно представить себе язы­ковой текст очень большой длины — например, научный трактат,— где я и ты не встретятся ни разу, и, напротив, трудно вообразить даже короткий разговорный текст, где бы эти местоимения не были употреблены. Другие же языковые знаки будут распределяться равномерно между этими двумя видами текста. Помимо этой осо­бенности употребления, которая уже является различительной чертой, следует выделить основное и, вообще говоря, очевидное отличие местоимений я и ты в системе референции языковых зна­ков. Каждый речевой акт употребления имени имеет референцию с постоянным и «объективным» понятием, которое может быть виртуальным или актуализироваться в представлении индивиду­ального объекта, оставаясь всегда идентичным. Но речевые акты употребления я не образуют единого класса референции, так как «объекта», определяемого в качестве я, с которым могли бы идентично соотноситься эти акты, не существует. Каждое я имеет свою собственную референцию и соответствует каждый раз единственному индивиду, взятому именно в его единствен­ности.

Какова же та «реальность», с которой соотносится (имеет ре­ференцию) я или ты} Это исключительно «реальность речи», вещь очень своеобразная. Я может быть определено только в терминах «производства речи» («locution»), а не в терминах объектов, как определяется именной знак. Д значит «человек, который производит данный речевой акт, содержащий я». Данный речевой акт по опре­делению является единственным и действительным только в своей единственности. Если я различаю два последовательных речевых акта, содержащих я и произнесенных одним и тем же лицом, то еще ничто не может мне гарантировать, что одно из этих я не принад­лежит косвенной речи, не относится к цитате, где оно окажется соотнесенным с кем-то другим. Следует, таким образом, подчерк­нуть: я не может быть идентифицировано иначе как посредством речевого акта, который его содержит, и только посредством него. Оно действительно только в том единовременном речевом акте, в котором оно производится. Но параллельно нужно рассматривать я и как единовременный акт производства формы я (instance de forme). Форма я с языковой точки зрения существует только в том акте речи, в котором она высказывается.

Таким образом, во всем этом процессе налицо два совмещенных единовременных акта: акт производства формы я как реферирую­щего (referent) и содержащий это я речевой акт как реферируемое

286

(refere) *. Определение теперь может быть уточнено следующим образом: я — это индивид, который производит данный речевой акт, содержащий акт производства языковой формы я. Далее, вводя понятие ситуации «обращения к кому-либо с речью» («allo­cution»), мы получим симметричное определение для ты: индивид, к которому обращаются в данном речевом акте, содержащем акт производства языковой формы ты. Эти определения характеризуют я и ты как категории языка и основываются на их положении в языке. При этом не рассматриваются проявления этой категории в отдельных языках и представляется также несущественным, на­ходят ли они эксплицитное выражение в речи или остаются там имплицитными.

Эта постоянная и непременная референция с актом речи состав­ляет черту, объединяющую с я/ты группу «указателей», распреде­ляющихся в зависимости от их форм и комбинаторных способно­стей по различным классам: местоимений, наречий, наречных выражений и т. д.

Таковы в первую очередь указательные местоимения: это, франц. се и т. д., в той мере, в какой они организованы соответст­венно указателям лица, как в латинских hic/iste. Здесь мы видим еще одну различительную черту этой группы — идентификацию предмета указателем наглядности, сопровождающим акт речи, в котором содержится указатель лица; это есть объект, наглядно обозначаемый одновременно с протекающим актом речи, импли­цитная же соотнесенность (например, лат. hie «этот (ближе ко мне)» в противопоставлении с iste «этот (ближе к тебе)») будет ассоции­ровать данный предмет с я и ты. Вне этого класса, но в том же плане и с такой же референцией оказываются наречия здесь и сей­час. Отношение этих элементов к «я» станет очевидным в следующем определении: здесь и сейчас ограничивают непосредственно данные место и время, тождественные по положению в пространстве и во времени с речевым актом, содержащим я. Эта группа состоит не только из здесь и сейчас, к ней относится еще и большое число слов и словосочетаний, основанных на том же соотношении: сегодня, вчера, завтра, через три дня и т. д. Определение их, как и указа­тельных слов вообще, только через дейксис, как это обычно де­лают, не вносит ничего существенного, если не добавить, что дейк­сис совпадает во времени с моментом речи, содержащим указатель лица, эта отнесенность к моменту речи и придает указательному слову каждый раз единственный и неповторимый характер, за­ключающийся в единственности речевого акта, с которым указа­тельное слово имеет референцию.

Основным, таким образом, является соотношение указателя (лица, времени, места, показываемого объекта и т. д.) с данным

* Ср. аналогичное соотношение терминов означающее и означаемое.— Прим.

ред.

Ш7

настоящим моментом речи. Как только снимается соотношение указателя с моментом речи, в котором он манифестируется, язык начинает использовать термины, соответствующие каждому ука­зателю, но имеющие референцию уже не с моментом речи, а с «реальными» объектами, с «историческими» временем и местом. От­сюда возникает такая корреляция, как: я : он — здесь : там — теперь : тогда — сегодня : в тот день — вчера : накануне — за­втра : на следующий день — на будущей неделе : на следующей не­деле — три дня назад : за три дня до того и т. д. Сам язык вскрывает глубокое различие между двумя этими планами.

Референтную соотнесенность с «говорящим», имплицитно ео-держащуюся во всей этой группе выражений, оценивали слишком поверхностно, как нечто само собой разумеющееся. Эта референция лишается собственного значения, если не раскрыть основную черту, отличающую ее от других языковых знаков. Между тем оригинальность и фундаментальная важность этого явления состоят как раз в том, что эти так называемые местоименные формы соот­носятся не с «реальностью» и не с «объективным» положением в пространстве и времени, ас единственным каждый раз актом вы-. сказывания, которы«"зй1(ЛЯчае'г~в~себе эти формы7"ТС~таТ£им обра-зв$г, они соотнесены со своими собственными употреблениями (ре­флексивны). Важная роль этих форм в языке соразмерна с природой задачи, которую они призваны разрешать и которая есть не что иное, как коммуникация на межсубъектном уровне. Язык разрешил эту задачу, создав серию «пустых» знаков, свободных от референтной соотнесенности с «реальностью», всегда готовых к новому употреблению и становящихся «полными» знаками, как только говорящий принимает их для себя, вводя в протекающий акт речи. Лишенные материальной референции, они не могут быть употреблены неправильно; ничего не утверждая, они не подчинены ни критерию истинности, ни критерию ложности. Роль этих знаков заключается в том, что они служат инструментом для процесса, который можно назвать обращением языка в речь. Идентифицируя себя как единственное^лицо, произносящее я, каждый из говорящих поочередно становится «субъектом». Употребление таких слов, следовательно, обусловлено только ситуацией речи и ничем другим. Если бы каждый говорящий располагал для выражения своей неповторимой субъективности особым «опознавателем» (как каждый радиопередатчик имеет свои особые позывные), языков оказалось бы столько же, сколько людей, языковое общение стало бы совер­шенно невозможным. Язык устраняет эту опасность, создавая единый, но мобильный знак я, который может быть взят для себя каждым говорящим при условии, что этим я он будет отсылать каждый раз только к данному моменту своей собственной речи. Этот знак, таким образом, связан с языком в процессе его исполь­зования и утверждает говорящего именно как говорящего. Это свойство и лежит в основе индивидуальной речи, когда каждый

288

говорящий как бы берет весь язык для личного пользования. При­вычка делает нас нечувствительными к глубокому различию между языком как системой знаков и языком в процессе его использо­вания каждым индивидом. Как только индивид присваивает себе язык для личного пользования, язык обращается в акты речи, характеризующиеся системой внутренних референций с их клю­чом — я, и определяющие индивида благодаря той особой язы­ковой конструкции, к которой он прибегает, выражая себя в ка­честве говорящего. Таким образом, указатели я и ты не могут существовать как виртуальные знаки, они существуют лишь как знаки, актуализуемые в единовременных речевых актах, где они каждым из актов своего появления отмечают процесс присвоения языка говорящим.

Системный характер языка приводит к тому, что присвоение языка, первоначально сигнализируемое указателями, отражается вслед за тем — в пределах данного речевого акта — на других языковых элементах, способных к формальной «настройке», прежде всего на глаголе, в котором оно оформляется различными в зави­симости от характера языка способами. Следует подчеркнуть, что «глагольная форма» находится во взаимообусловливающем отно­шении с актом индивидуальной речи, так как она постоянно и обя­зательно актуализуется в определенном акте речи и зависит от этого акта. Глагол не может иметь никакой виртуальной и «объ­ективной» формы. И если глагол как единица лексики во многих языках обычно представлен в форме инфинитива, то это чистая условность; инфинитив в языке есть нечто совершенно иное, нежели инфинитив в лексикографическом метаязыке. Все элементы гла­гольной парадигмы — вид, время, род, лицо и т. д.— вытекают из актуализации и из зависимости от единовременного акта речи. Таково, например, «время» глагола, всегда соотносимое с актом речи, в котором данная глагольная форма фигурирует. Итак, за­конченное индивидуальное высказывание строится в двух планах: во-первых, оно приводит в действие назывную функцию языка и устанавливает в форме различных лексических знаков референт­ные соотнесенности с объектами; во-вторых, оно организует эти референты с помощью аутореферентов, соответствующих каждому классу форм данного языка.

Но всегда ли это так? Если язык в процессе его использования необходимо реализуется в дискретных актах речи, то не обрекает ли его эта необходимость на существование исключительно в актах речи «личного» характера? По опыту мы знаем, что нет. Имеются и такие акты речи, которые вопреки их индивидуальной природе не связываются с лицом, они ориентированы не на самих себя, а на «объективную» ситуацию. Это область того, что называют «третьим лицом».

В самом деле, «третье лицо» представляет немаркированный член корреляции лица. Вот почему не будет тривиальным утверждение

289

10 Бенвеиис

о том, что не-лицо есть единственно возможная форма выражения для таких актов речи, которые не должны указывать на самих себя, а представляют процесс, ориентированный на кого угодно или на что угодно, кроме самого акта речи, и эти кто или что угодно спо­собны всегда иметь объективную референцию.

Таким образом, в формальном классе местоимений так назы­ваемые местоимения «третьего лица» по своей природе и функции совершенно отличны от я и ты. Как было уже давно замечено, формы типа П «он», 1е «ему, его», cela «это» употребляются лишь в качестве сокращающих субститутов (Pierre est malade; il a la fievre «Пьер болен, у него жар»); они заменяют или повторяют различные материальные элементы высказывания. Однако эта функция не является исключительной привилегией местоимений; она может выполняться элементами других классов, в частности во французском языке некоторыми глаголами: cet enfant ecrit main-tenant mieux qu'il ne faisait Pannee derniere «ребенок пишет теперь лучше, чем он делал это в прошлом году». Здесь налицо функция синтаксической «репрезентации», которая распространяется таким способом на единицы языка, относящиеся к другим «частям речи», и которая отвечает потребности в экономии, заменяя какой-либо сегмент высказывания или даже целое высказывание более гибким субститутом. Нет, таким образом, ничего общего между функцией этих субститутов и функцией указателей лица.

То, что «третье лицо» в действительности «не-лицо», в некото­рых языках можно наблюдать непосредственно *. Приведем здесь лишь один из многочисленных примеров такого рода; вот как в языке юма (Калифорния) представлены местоименные посессивные префиксы в двух рядах (приблизительно: неотчуждаемой принад­лежности и отчуждаемой принадлежности): 1-е л. ?-, ?ап?-; 2-е л. т-, тапУ-; 3-е л. нулевая морфема, п*- ². Референция по линии лица здесь нулевая, всюду, кроме отношения я/ты. В других языках (в частности, индоевропейских) регулярность формальной структуры и симметрия, имеющая уже вторичное происхождение, создают впечатление, что здесь между тремя лицами существуют отношения координации. Таково положение в современных язы­ках с обязательным местоимением, где «он» кажется наряду с «я» и «ты» равноправным членом трехчленной парадигмы; то же во флексии индоевропейского настоящего времени -mi, -si, -ti. На самом деле симметрия здесь только формальная. «Третье лицо» отличается следующими свойствами: 1) оно может комбини­роваться с любой объектной референцией; 2) оно никогда не соот­несено с его собственным употреблением в акте речи (нерефлек-

сивно)- З) оно может иметь некоторое, иногда довольно значитель­ное число местоименных или указательных вариантов; 4) оно не соотносимо с парадигмой референции типа здесь, сейчас и т. п. Таким образом, даже суммарный анализ форм, традиционно определяемых как местоимения вообще, приводит к выводу о том, что среди них следует различать классы совершенно различной природы а следовательно, приводит к необходимости проводить различие' между языком как совокупностью знаков и системой их комбинаций, с одной стороны, и, с другой стороны, языком как деятельностью, проявляющейся в единовременных актах речи, которые характеризуются как таковые особыми показа­телями.

¹ По этому поводу мы уже высказывались, см. BSL, XLIII, (1946), стр. 1 и ел.; см. также в настоящем сборнике гл. XX.

² По данным А. М. Н а 1 р ег n, Yuma, «Linguistic Structures of Native America», ed. Harry Hoijer and others (=Viking Fund Publications in Anthropology, 6), 1946, стр. 264.

290