III. Труд 80-х годов «Идеи к философии истории человечества»

Миру идей Гердера постоянно следует задавать вопрос, который он сам задал историческому феномену, наиболее глубоко им понимаемому — ранней поэзии народов. Сильнее, чем это уже сделали английские пре- романтики, он вывел ее из изолированной сферы искусства, в которой она до сих пор рассматривалась, на почву переживания, живой индиви- дуальной народности с ее различными влечениями и темными основами. Идеи Гердера никогда не шли в сфере чистого мышления путем его им- манентной логики, как могло происходить у других философов, но были сублимированными переживаниями бесконечно ранимого и бесконечно уязвимого, и глубоко затаивающего обиды человека. Все страдания и ра- дости личной жизни Гердера оставили свои неизгладимые следы на раз- личных стадиях его исторического мышления. Молодость, проведенная в стесненных условиях Восточной Пруссии, рижский период, время в Бюкебурге, согретое религией, породили, как мы видели, определенные направления взгляда на исторический мир. С 1776 г. начался веймарский период.

Судьба его врожденного характера, стремление к глубочайшему со- звучию с окружающим миром, которое он далеко не всегда обретал или обретал только редко, преследовала мыслителя и здесь. Оставляя в сто- роне тяготы его повседневного быта и профессиональной деятельности в первые годы, укажем лишь на те основные переживания, которые от- ражаются в самой большой и честолюбивой из его исторических работ, в «Идеях к философии истории человечества», появившейся с 1784 по 1791 гг. в четырех частях («Ideen zur Philosophic der Geschichte der Menschheit»). He зная об этих переживаниях, нельзя понять странное раздвоение, пронизывающее названный труд. Нам он знаком, этот раз- лад между созерцательными и этико-педагогическими мотивами". Но,

благодаря их странному одновременному нарастанию, он усилился на- столько, что возникает вопрос, какие двоякого рода переживания были тому причиной.

Одним из этих переживаний было счастье обновленной и на этот раз всецело покоившейся на взаимном обогащении дружбы с Гёте с 1783 г. За плечами обоих был юношеский период «Бури и натиска». После него осталась глубокая тоска по природе, по божественному в природе, по ощущению единства с природой, порожденной Богом и им оживленной. Новой же была воля обоих мужей не довольствоваться чувством, но по- средством строгого индуктивного исследования познать из тайн приро- ды, из ее единства и закономерностей в мельчайшем и величайшем, то, что доступно человеческому взору. Если громадный рост естественных наук, начавшийся с XVII в., в свое время уже дал неизмеримо сильный импульс просветительскому движению в Западной Европе, то теперь он оказывал воодушевляющее воздействие и на противоположное движение в Германии, начавшееся с «Бури и натиска». Только воздействие долж- но было быть в обоих случаях различным. Тогда естественные науки на- учили механически мыслить. Теперь им противостояли динамически- виталистические потребности на метафизической основе. «Природа» стала общим знаменателем для души, физических явлений и Вселенной. Поэтому и законы, которые действовали в природе, больше не могли быть чисто механическими.

Честолюбивое желание стать когда-нибудь «толкователем Божества» и в природе двигало молодым Гердером, как мы знаем, уже во время морского путешествия 1769 г., а потом и в начале бюкебургского пери- ода («Unterrichtsplan far Zeschau», 5, S. 396). В Гёте он нашел странника' на том же пути. «Наши ежедневные беседы, — рассказывал Гёте впослед- ствии, - были направлены на первобытное состояние покрытой водок» земли и издревле развивавшихся на ней органических существ» (Предис- ловие к морфологии. 1807)'. Обоим было в принципе ясно, что челове- чество и природа составляют единство в качестве единственного, едино- го, но градуированного космоса, изливающихся из божественных бездн сил¹². Пусть Гёте стремился к этой глубине скорее пантеистически, Гер* дер - скорее теистически, но ясно, тем не менее, что оба они исходили из неоплатонической картины мира, проявлявшей теперь, переходя в плодотворное эмпирическое исследование, свою старую бессмертную творческую силу.

* Лихтенштадт В.О. Гёте. Борьба за реалистическое мировоззрение. Пб., 1920. С. 157.

При этом основной исследовательский интерес Гёте был направлен на природу в физическом смысле, хотя он никогда не забывал о челове- ческом сердце и его последнем созвучии со всей природой; лишь позже, как еще предстоит показать, он проник глубже в собственно историчес- кий мир. Напротив, именно к этому миру был изначально обращен ис- следовательский интерес Гердера. Но включение истории человечества в общий познаваемый природный процесс и при этом генетическое пони- мание всего мира стало теперь главной темой названной его работы, на- чатой перед возобновлением дружбы с Гёте и получившей благодаря этой дружбе новый, неоценимо сильный импульс.

Но могло ли когда-нибудь удаться Гердеру включение истории в при- роду? Для этого прежде всего его понятие природы должно было бы стать более ограниченным и ясным, чем оно было. Мы сказали, что оно, как и гётевское, объединяло душу, физические явления и Вселенную. Но Гердеру, в отличие от Гёте, не дано было принимать физические явления в их собственной закономерности и тем не менее убежденно защищать их метафизическую основу. Он стирал границу между имманентностью и трансцендентностью, которой Гёте в большинстве случаев гениально держался, и подчас называл иногда природой то, что выходило за преде- лы сущности имманентных закономерностей. Правда, говоря о природе, Гердер обращал внимание прежде всего на такие закономерности, и ут- верждение необходимости понимать их не механически, а органически и в их росте — и это вновь объединяло его с Гёте. Но, чтобы доказать су- ществование природы в истории, было необходимо чистейшее созерца- ние, доступное Гёте, и следовательно, определенная отстраненность от непосредственных страданий и бедствий, практических желаний и стремлений своего времени. Но на это Гердер не был способен. Тот, кто анализирует «Идеи...» и особенно их позже написанные части с точки зрения переживаний, и ощущает воздействие этой работы, должен при- знать, что здесь говорит человек, испытывающий тяжкие страдания от состояния Германии его дней вообще и особенно — от политических и социальных условий того времени. Эти страдания были еще более тяже- лы, чем те, которые ему пришлось перенести в начале жизненного пути, спасаясь от ига прусского милитаризма и испытывая чувство злобы к аб- солютистскому государству. 80-е годы обострили эту антипатию. Борьба духа времени против остатков средневековья в социальной жизни, преж- де всего против крепостничества, связанное с союзом князей пробужде- ние национально-политических чувств,-возникавшее понимание того, что вся Германия влачит недостойное существование в состоянии дляще- гося веками тления и запустения — все эти начальные предреволюцион- ные проявления в Германии скорее гражданского политического гнева, нежели определенного воления, еще усилившиеся под воздействием Французской революции, можно было ощутить в «Идеях...», во всяком случае, в ненапечатанных по совету Гёте частях. Этот труд относится к числу документов, свидетельствующих о пробуждении политического духа в Германии, где, однако, этот дух мог сначала проявиться только как неприязненное чувство. Здесь следует задаться вопросом о воздействии этого произведения на историческое мышление. Было ли в Германии, обремененной остатками феодализма и к тому же отягощенной милита- ризмом, вообще возможно для стремящейся к восхождению и просвеща- ющейся буржуазии обрести исторически спокойное и положительное отношение к политическому прошлому своей страны и Запада в целом? Творчество Мёзера оказалось наиболее ярким примером способности к историческому вчувствованию в специфические политические судьбы своего народа и оно вылилось в спокойное, но печальное смирение. Гер- Дср, обладавший величайшей способностью вчувствования и являвшийся одновременно этическим воспитателем человечества, наделенным очень Раздражительным и горячим темпераментом, не мог поэтому справить- ся, при своем даре вчувствования, с политическими явлениями немец-

кого и западного прошлого. Так в его понимании истории возникла тре- щина. В то время как неоплатонический элемент в этом учении, вырос- ший до идей индивидуальности и развития, ставил перед собой самую возвышенную из всех мыслимых целей — ввести общеисторическое пе- реживание человечества в космос природы, движимый Богом, просвети- тельски-гуманитарный элемент гердеровского понимания истории вновь способствовал затвердению и застылости важной части этого пережива- ния прежде чем оно попало в плавильный тигель.

Уже очерк 1774 г. обнаружил неспособность Гердера подчинять поли- тические феномены, во всяком случае Нового времени, его новому ме- тоду вчувствования в индивидуальное, подчинять их пониманию изнут- ри. Но в ту пору пропасть, разделявшая историю государств и всеобщую историю, была до известной степени преодолена с помощью великой концепции, выражавшейся словами «Случай, судьба, Божество!» Пред- ложенная Гердером форма христианской идеи спасения и связанное с ней понимание гетерогонии целей позволили спокойно примириться и с теневой стороной истории, на которой, по его мнению, находились война и политика силы, чувствовать поступь Бога в истории и в буре страстей, короче говоря, в большой мере понять трагический характер, исторической жизни. Благодаря тому, что к этой способности добавилось присущее Гердеру замечательное понимание естественного роста в исто- рии, мог возникнуть тот великолепный релятивизм, который был в со- стоянии рассматривать каждую эпоху как средство и как самоцель, как индивидуальность и как ступень развития. Тем самым, несмотря на сла- бые места в общей структуре, неожиданно выросло новое понимание истории, возвысившись над всеми препятствиями и предрассудками сво- его времени.

Некоторые положения и мысли «Идей...» 80-х годов, а также неболь- ших работ раннего веймарского периода еще напоминают об этой гени- альной концепции. Но опоры, которым надлежало нести все здание, были распределены по-другому и менее удачно. Правда, понимание рос- та, «естественно-исторического» элемента в истории возросло, как мы от- мечали, до космических масштабов. В совместной работе и при содей- ствии Гёте эта опора как будто чрезвычайно усилилась. Усилилась настолько, что от этого произведения исходили в высшей степени плоде творные стимулы и для естественных наук в деле выявления повсеместной и сплошной естественной закономерности. Но слабее стал противополож- ный контрфорс, которому тоже надлежало нести столь сильно выросший с течением времени груз затаенных обид (Ressentiments) в сфере пстити- ческих отношений. Причины для утешения перед лицом злого и дурног го в истории хотя и не отсутствуют совсем, но отступают, а с ними И средства, позволявшие приблизиться к пониманию нежелательного и чуждого в истории, которые вырастали, как мы видели, из усилившейся религиозности бюкебургского периода. Теперь понимание гетерогонии целей использовалось реже. В конце работы обнаруживается даже суж- дение, порожденное рационалистической этикой, звучащее как нечто противоречащее ей. В конце резкой критики крестовых походов и вслед за жестким ограничением хвалебной оценки их воздействия на европей- скую культуру сказано: «Да и вообще любое событие может породить

нечто подлинное и неизменно доброе лишь настолько, насколько в нем заключен разум» (14, S. 476).

Здесь, очевидно, играло определенную роль изменившееся отноше- ние Гердера к христианству. Правда, его теология была и оставалась сво- его рода подобием движения маятника между полюсами божественных тайн и чистой человеческой религии. Но религиозное воодушевление бюкебургского периода теперь ослабло, быть может, под воздействием досадных переплетений, всех тех трений между идеалом и повседневно- стью, в которые Гердера ввергала его служебная деятельность в должнос- ти генерал-суперинтенданта. Уже в оценках христианства, содержащихся в «Идеях...», чувствуется более холодная, критическая, более соответствую- щая Просвещению позиция. Характерно было уже то, что Гердер защи- щал «образцовую работу» Гиббона от упреков во враждебности к христи- анству (14, S. 330). Заметно реалистичнее, чем в работе 1774 г., где говорилось о тайнах, он представил теперь Иисуса вышедшим из особой исторической среды как учителя «самой подлинной гуманности». При этом он отнес начало обрывистого развития его чистой, посвященной благу человечества религии, — бездумное почитание личности учителя и возникновение папства, — уже к деятельности его учеников. В этом Гердер пошел гораздо дальше Готфрида Арнольда (14, S. 290ff., а также ненапеча- танные абзацы 14, S. 500ff. и 5S6). Если он здесь говорил как рациона- лист, то мог как открыватель ценности народной индивидуальности, с другой стороны, подвергнуть также сомнению историческое воздействие христианства. По мнению мыслителя, оно противоречило сущности нор- дических народов на тогдашней ступени их развития и даже было вред- ным, лишая эти народы их собственного духа (14, S. 384, а также нена- печатанные абзацы 14, S. 517). В насильственном обращении саксов, славян, пруссов, куров и эстов он теперь видел неустранимый след ис- порченного христианства (14, S. 537; ср. также 18, S. 222). Эта оценка в своей смелой беспощадности выходила за пределы маниакальной при- верженности ко всему северному в английском преромантизме.

Охлаждение христианской религиозности не секуляризировало исто- рическое мышление Гердера до такой степени, чтобы он мог полностью отказаться от спасения, предназначенного Богом для истории. Для это- го он был слишком сильно пленен общим телеологическим мышлением своего времени. Вышедшее в 1780 г. «Erziehung des Menschengeschlechts» («Воспитание человеческого рода») у Лессинга также могло указать Гер- деру на то, как положительно христианская идея спасения может быть расширена до всеобщей теистской. Так, в первых частях работы еще об- наруживаются страстные признания в приверженности такому плану (3. Б. S. 13, 7 f.). Он, учивший рассматривать животных как братьев челове- ка, но отвергавший происхождение человека от других'животных (13, S-109, 114, 256), связывал первый выход человека из животного состоя- ния с непосредственным «решающим словом о сотворении: да явится творение на Земле!» (13, S. 136). Правда, он тем реже допускал непосред- ственную божественную помощь, чем больше человек привыкал пользо- ваться своими силами, но полагал, что и позже величайшие последствия на Земле вызывались или сопровождались необъяснимыми обстоятель- ствами (13, S. 198). Но в ходе работы зримо нарастала склонность к по-

ниманию всей истории человечества как естественной истории челове- ческих сил, влечений и действий (14, S. 145). Гердер настойчиво отвер- гал поиски «ограниченного тайного плана провидения», как отвергал и «философию конечных целей» и стремился рассматривать каждое исто- рическое явление только как порождение природы (14, S. 200, 202).

Поэтому отваживались говорить об универсальном детерминизме Гердера (Detvaille. Histoire de I'idee de progres. P. 594). Нам едва ли надо еще раз отметить, что применительно к нему не может быть и речи о простой каузально-механической определенности. Если он иногда и указывал на причинные связи, которые могут быть истолкованы механически, перед его взором всегда стояла целостная картина живых сил, действующих изнутри и бесконечно разнообразно переплетенных друг с другом. Тольт ко в этом смысле мы и можем говорить о натурализме Гердера.

Продолжавшаяся секуляризация его мышления и усиливавшееся воз- действие естественных наук на историческую жизнь уравновешивались одновременным и все более сильным вторжением рационализма, испол- ненного обид и горечи. Но мышление Гердера было так противоречиво и так преисполнено жизнью, что в «Идеях...» этот рационализм одновре- менно предстает как сублимированный и разветвленный рационализм. Классический дух Веймара говорил здесь новым языком и нашел в этом труде одно из своих первых великих воплощений. Силы более глубокой душевной жизни, высвобожденные сначала «Бурей и натиском», теперь, воспитываясь, объединились в поисках меры и границ для себя и сдер- живания всего избыточного, не теряя при этом вновь открытые более глубокие источники жизни, — и обрели их в идеале гуманности. Подход к этому идеалу мы обнаруживали уже в работе 1774 г. В «Идеях...» идеал гуманности появляется как новая опора для гердеровской конструкции исторического мира. Смыслом и целью исторического развития, — поня- тия, определить содержание которого мы сразу же попытаемся, — явля- ется осуществление гуманности. Таким образом, следует обратить вни- мание на то, что вместо теологии очерка 1774 г., окрашенной скорее христианской трансцендентностью, объектом рассмотрения становится посюсторонне направленный телеологический принцип. Обратить вни- мание надлежит, далее, и на то, что идеал гуманности, в той мере, в ка- кой он был личным достоянием Гердера, представляет собою, так ска- зать, позитивное по отношению к тому, что мы ощущали как негативное, как неспособность внутренне понять мир государства и борьбы за власть. Именно в противоположность этому нелюбимому, а часто даже ненави- стному миру, Гердер и поднял знамя гуманности. Но это значит, что в, его историческое мышление вторглись, хотя и не впервые, отвоевав для себя более широкое пространство, мотивы Просвещения¹³, ощущающего себя совершенно негосударственным и стремящегося к счастью индиви- да. Воля к трансперсоналистскому видению вещей, столь решительно выраженная в работе 1774 г., отошла теперь на задний план.

Известно, что взволнованность образа мыслей Гердера затрудняет дать точное определение его понятия гуманности. Счастье, религия и разум — близкие понятия, от которых не всегда легко отграничить поня- тие гуманности. Влияние Шефтсбери ощущается в часто высказываемой мысли, что гуманность вырастает из гармонии между красотой и нрав^

ственностью. «Ясной истиной, чистой красотой, свободной и деятельной любовью» называет он однажды в подготовительной работе гуманность (13, S. 201), дав тем самым почувствовать страсть, с которой он хотел бы объять в этих понятиях все высшее в человеке. Это высшее должно быть завоевано, ибо оно не дано изначально Богом человеку. Но человек по- лучил от Бога предрасположенность к высшему. «Если он еще и не сфор- мирован для гуманности, то может быть сформирован для нее» (13, S. 147). «С первых лет жизни наша душа занята как будто только одним делом - обрести внутренний образ, форму гуманности» (13, S. 187). Здесь вновь сквозит мысль Шефтсбери. Великое намерение Гердера понимать каждый исторический феномен как создание природы и тем самым в конечном счете, как вышедший из божественной основы, должно было принудить его к доказательству того, что гуманность как отпечаток Бога в том образе, в каком он мог быть зрим на Земле, неизбежно должна быть предусмотрена в природных задатках человека. Философ полагал, что он воспринял семь свойств этой первобытной и природной предрас- положенности, два из которых относятся к природным в узком смысле, а именно направленны преимущественно на защиту, а не на нападение; строение человеческого тела отличается от животного и тем, что половое влечение направлено на поцелуй и объятие. Остальные свойства отно- сятся к духовно-нравственной сфере: человек — самое контактное из всех живых существ; благодаря сочувствию, он рожден для жизни в обществе; в сердце его - правило справедливости и истины; он создан благообраз- ным (тем самым одновременно обозначался и идеал красоты) и, нако- нец, движимый пробужденным страхом и ищущим причины рассудком; с самого начала своей жизни порождает религию в истинных или лож- ных формах как высшую гуманность (13,154 ff.).

Мы не будем поверять критериями современного знания эту попыт- ку назвать корни гуманности и определить их основные черты¹⁴. Для нас важны, во-первых, исторические корни этих мыслей и, во-вторых, воп- рос, как Гердер использовал их для истолкования всемирно-историчес- ких явлений. Здесь ощущается дух естественно-правовых взглядов, вос- ходящих к стоикам и вновь оживленных Просвещением, та вера в общезначимое, данное с самой сущностью человека разумное и нрав- ственное содержание человеческой природы, которое одновременно со- ответствует всеобщему мировому разуму. Но обретенное Гердером новое понимание генетического проявилось в том, что он соглашался только с предрасположенностью человека вообще к такому содержанию, реализа- цию же его связывал с действующим историческим человеком в зависи- мости от индивидуальных различий на занимаемой им ступени и степе- ни его развития. Рационалистический теолог в Гердере не мог, конечно, выразить это столь реалистично, но должен был видеть в этом действия божества, не связавшего человеку руки, а, напротив, позволившего ему совершать ошибки, «чтобы люди сами учились их исправлять» (14, S- 210)^1S. А в чем же заключался результат этой предоставленной Богом человеку свободы самому ковать свою судьбу? Мы видим, как Гердер в ходе своей работы мечется между болью и надеждой. Сначала он говорит: «Удивительно и в то же время неоспоримо, что среди всех существ, на- селяющих Землю, человеческий род наиболее удален от цели, для кото-

рой предназначен» (13, S. 190). Но позднее, в другом месте, Гердер утвер- ждает: «Ход истории показывает, что с ростом подлинной гуманности становится действительно меньше разрушительных демонов рода чело- веческого, и происходит это в соответствии с внутренними естественны- ми законами просвещающегося разума и искусства управления государ- ством» (14, S. 217). С этим было связано его знаменитое пророчество о том, что славянские народы, миролюбие которых Гердер считал образцо- вым, когда-нибудь освободятся от цепей рабства (14, S. 280)*. И все-таки в более раннем наброске снова говорится: «Тот, кто надеется на наступ-. ление политического золотого века в конце мира..., пестует надежду, противоречащую человеческой природе и всему опыту истории» (13_v S. 468).

Когда-то, охваченный воодушевлением во время пребывания в Бюке~. бурге, он относился к вере в медленное движение человеческого духа в усовершенствованию мира как к фантому. Тогда это суждение было пер- вым шагом к трагическому пониманию истории, на этот раз он выражал- жестокую боль. Тогда его утешала вера в поступь Божью в истории. На этот раз, исполненный отчаяния, он вышел за пределы истории в сферу, метафизического и религиозного. Гердер утверждал, что цель нашего бытия, направленная на гуманность, выходит за пределы нашего бытия. Земля — только место упражнения, место подготовки, а наша гуманность — лишь предварительное упражнение, лишь почка будущего цветка. Ны- нешнее же состояние человека — вероятно, связующее звено между дву- мя мирами. При этом вспоминается, что идея обитаемости других миров была излюбленной темой того времени, что даже Кант размышлял о прОг должении жизни бессмертной души на других звездах. Поэтому понят- но, что Гердер со своим расплывчатым и охотно им трансцендируемим понятием природы утверждал и относительно этой перспективы, что она покоится на всех законах природы и дает нам единственную философшф истории человечества (13, S. 189-201). Интенсивная идея палингенеза** немецком Просвещении, должна была, таким образом, служить «замко- вым камнем» в своде философии истории Гердера.

Во всем этом содержится, как уже говорилось, ядро переживания. Его идеал жизни, направленный на кроткое и мирное сообщество людей, на беспрепятственное развитие духовной культуры и народных индивиду.' альностей, восставал ^против движения по «королевскому пути» власти (13, S. 378), на который, как он видел в прошлом и настоящем, — а имен- но настоящее и давило на него, - постоянно вступали вершители чело- веческих судеб. Правда, он выступал против этого, руководствуясь гораз* до более глубоким и тонким восприятием жизни, нежели просветители* Но завершилось это тем, что Гердеру стало непереносимым государство - как исторический феномен, таким, как оно развивалось в действитель- ности. И это чувство достигло такой степени, что его намерение рассмат^ ривать каждый исторический феномен как порождение природы унич- тожалось этим настроением.

Попытаемся извлечь устойчивое ядро из высказываний Гердера о го- сударстве, часто эмоционально окрашенных и нечетких. Чисто природ-'

ным созданием ему, собственно, представлялись только семья и соответ- ствовавшая ей форма государства. Ее можно назвать гердеровской фор- мой национального государства. «Природа воспитывает семьи и, следо- вательно, самое естественное государство - то, где живет один народ с единым национальным характером» (13, S. 384). «Государство одного народа - это семья, благоустроенный дом. Оно покоится на собственном фундаменте; основанное природой, оно стоит и погибает только с тече- нием времени» (14, S. 52). Гердер называл такое государственное устрой- ство первой степенью естественных правлений, которая останется выс- шей и последней (13, S. 375). Это означает, что нарисованная им идеальная картина политического состояния ранней и чистой народно- сти оставалась его идеалом государства вообще. Если назвать Гердера од- ним из тех, кто первым выдвинул идею современного национального го- сударства, то не следует забывать, что она возникла в его учении из витализированного естественного права и носила вполне пацифистский характер. Каждое государство, возникшее в результате захватов, вызыва- ло у него ужас. Ведь такое государство, как считал Гердер, и в этом про- являлись его народная идея, разрушало сложившиеся национальные культуры. Подход к ограниченному признанию восточного деспотизма, предпринятый им в 1774 г., не нашел повторения. Он признал вторую степень естественного правления — созданное потребностью, покояще- еся на выборности руководство племен и ранних народов. Но, относи- тельно третьей степени, наследственного правления, у него уже возни- кали сомнения, основано ли оно на законах природы. А в глубине души Гердер отвечал на этот вопрос жестким «нет». В другой раз он назвал го- сударства просто «искусственными институтами общества» (13, S. 340). «К счастью, человечество и государство - не одно и то же», — сказано в неопубликованных фрагментах работы. «Служи государству, если дол- жен, а если можешь - служи человечеству» (13, S. 455 f.).

Столь же неудовлетворительной оказалась и попытка ученого разоб- раться в проблеме войны во всемирной истории. Если что и было под- линным мощнейшим изначальным явлением истории, то это война. Гер- дер же объявлял мир естественным состоянием неугнетенного рода человеческого, а войну — бедственным состоянием (13, S. 322). Но ког- да же род человеческий не находился в стесненных обстоятельствах?

Достигнув этой точки, следует еще раз бросить ретроспективный взгляд и на более раннюю стадию мышления Гердера. Лишь за несколь- ко лет до этого в работе «Дух еврейской поэзии» («Geist der ebraischen Poesie», 1782-1783), его, может быть, лучшем свершении на пути тонко- го постижения своеобразной и неповторимой национальной поэзии, Гердер по-другому говорил о войне и политике. Продолжая идти по пути, проторенном Лоутом, он с помощью почти музыкальных языковых средств спсобствовал не только звучанию, но и полному выражению все- го особенного, заключенного в поэзии богоизбранного пастушеского парода, и пришел к очень точному выводу: «Большая часть их поэзии, которую часто считают только духовной, является политической» (12, S-119). Он имел в виду не только политику в духе правления Божия, ко- торое мог отличать от обычной ненавистной ему политики силы, но и события, полные героизма, юношеской смелости, скрытной хитрости,

присущих переселенному с гор молодому народу, создавшему полную событий, энергичную и живую поэзию страстей, приключений и свобо- ды (12, S. 16). Таким образом, Гердер прощал также использование средств политики силы молодому народу, боровшемуся за свободу. Там же, где, как в «Идеях...», он видел, что эти средства применяются деспо- тами, создающими государства, или даже современными абсолютистски- ми государственными машинами, он выступал как защитник попранной гуманности. Это непоследовательность такого рода, которая часто встре- чается у романтических натур. Правда, существенно в этом было то, что он ощущал естественную свежесть народности хотя и романтически, но как нечто неповторимое. Однако его генетический принцип, который он учил применять в его эпохальном значении по отношению к данному народу, оказался несостоятельным там, где речь шла о политическом ге- незисе западных народов. Так, учение Гердера о войне, с которым мы познакомились, стало возвращением к старым естественно-правовым, то есть рациональным представлениям, и к руссоистским настроениям.

Он и сам должен был ощутить пропасть, зиявшую между генетичес- ко-натуралистическим и гуманитарно-эвдемоническим направлениями своего мышления. Ибо он все время пытался воздвигнуть мост над ней, искал более высокие исторические закономерности, которые позволили, бы обрести смысл и в том, что, собственно, представлялось ему проти- воестественным. Но при должном рассмотрении противоестественным оказывалось лишь то, что противоречило его этическим идеалам, что с его точки зрения находилось на теневой стороне мировой истории. Если раньше понимание гетерогонии целей помогло ему принять эту теневую* сторону как неизбежность, то теперь к ней прибавилась новая идея, зер" но философии Шефтсбери, которое проросло в нем и стало в последний период его жизни лейтмотивом исторического мышления. Это было уче- ние о нарушенном, но все время восстанавливающемся равновесии сил в истории. Закон природы, который, как учил теперь Гердер, можно даже свести к математической достоверности, заключается в том, что любое действие, противоречащее гуманности, покоится на нарушенном равно? весии и в конце концов разрушает самое себя (14, S. 177, 217f., 500)."За*- кон природы заключается также и в том, что силы, действующие в обще- стве, до тех пор находятся в состоянии дикого смятения по отношению друг к другу, пока «противоборствующие правила не ограничат друг друга» и не возникнет своего рода равновесие и гармония движения» (14>, S. 227). Правда, этот «закон», превращенный в рабочую гипотезу, еще сегодня оказывается плодотворным в современной психологии и биоло- гии. И как мы узнаем в дальнейшем на примере Гёте, этот закон, расши- ренный до исконного космического фундаментального принципа, мог, исходя из глубины, питать и объяснять историческое мышление. Но, бу> дучи непосредственно и быстро примененным к конкретным историчес- ким явлениям, этот принцип оказался перед опасностью сужения до все- мирного морального суда. Подлинный ритм исторического движения слишком запутан и многозначен, чтобы его можно было повсюду свеет ти к простой формуле гердеровского учения о равновесии. Эта формула возникла скорее из жаждавших удовлетворения этических потребностей* нежели из стремления к чистейшему познанию.

Следовательно, Гердер пытался насильственно ввести свой этический идеал гуманности в свое понятие природы. Это понятие природы вырос- ло у него из соединения самого оригинального познания с неоплатони- ческими идеями. Оригинальным, хотя и порожденным влияниями сво- его времени, было познание изначальной, девственно чистой народности и ее особой духовной продуктивности, которая естественно входила в неоплатоническую картину мира вечно действующих живых сил, «незри- мого небесного духа света и огня», пронизывающего все живое, изна- чального единства души со всеми силами материи (13, S. 175f.). Идеал гуманности мог сам по себе быть понят и как тончайшее цветение того, что было возможно в этой вечной игре сил на Земле, и без насилия включен в эту картину мира. Но как только его в качестве абсолютного, а не обусловленного временем идеала подносили к историческому про- шлому, с этическими требованиями и для измерения исторического про- шлого, возникала отмечавшаяся нами пропасть между идеалом гуманно- сти и понятием природы. Конечно, историзм Гердера постоянно учил также, что сама гуманность в своем историческом проявлении — такой же Протей, как поэзия. Но идеал гуманности, живший в его груди, ос- тавался, тем не менее, критерием для трактовки политической стороны всемирной истории. Это морализирующее измерение превращает вели- кие «Идеи...» при рассмотрении этой работы с точки зрения историзма в шаг назад по сравнению с очерком 1774 г. Вместе с морализировани- ем вновь появился в достаточно высокой степени и прагматизм, склон- ность объяснять исторические события отдельными замкнутыми моти- вами и отдельными причинами.

Таким образом «Идеи...» представляют собой огромное море, хотя и изменчиво волнующееся, но одновременно всегда движимое двумя встречными течениями. Свойственное Гердеру высокое понимание ин- дивидуально растущего и выросшего мощно проявлялось прежде всего там, где речь шла о больших коллективных индивидуальностях. Он мыс- лил народами и духом народов, в этом было его величие. Рассмотрим вкратце и в высшей степени выборочно то, что привнесли в решение этой проблемы «Идеи...».

Изменение основного вопроса философии истории около 1774 г. при- вело Гердера к чрезвычайному расширению вереницы народов, появля- ющихся друг за другом и друг рядом с другом. До этого вопрос о проис- хождении и судьбе нашего собственного западного мира ограничивал выбор и позволял оставить в стороне народы Среднего и Дальнего Вос- тока. Новая постановка вопроса, согласно которой история человечества возникла из всеобщей космической жизни, а Земля рассматривалась как звезда среди других звезд и в качестве особого носителя жизни, посте- пенно стремящейся в последовательности своих ступеней к вершине; она должна была, собственно, стать попыткой охватить все, что имело чело- веческий облик. Правда, это удалось не полностью, но теперь во всяком случае, обрели значимость все известные Гердеру народы, создавшие своеобразную и развитую культуру. Наряду с греками, которые снова были обрисованы в очень мягких красках, причем по крайней мере с на- мерением не идеализировать их, теперь на передний план вышла араб- ская культура, этот «благоуханный куст, выросший на сухой почве» (14,

S. 425), как средоточие и в то же время отражение самых своеобразных идеалов. По-видимому, для Гердера вновь оказалось плодотворным ан- глийское влияние. Уже Юм прославлял в своей исторической работе средневековых арабов (1, S. 209, 345). Затем связь арабской культуры с романтической поэзией средневековья подчеркивал Томас Уортон в сво- ей ценившейся Гердером (8, S. 397 и др.) «History of English poetry* (1774 и сл.); он не был, правда, первым, но стремился быть первым, доказав- шим наличие этой связи. Гердеру пришлось примириться в учении от Мухаммеда и ислама со многим, внушавшим ему отвращение. Но двой- ное значение арабов как носителей подлинно поэтического националь- ного духа и первых, даже единственных, как он полагал, носителей про- свещения в средние века, вызвало сочувствие Гердера к ним (14, S. 447). Поэтому он вполне намеренно подчеркивал внесение ими жизни и све- та в средневековый Запад, который характеризовался теперь гораздо бо- лее темным, нежели в 1774 г.¹⁶. Но это одновременно и пример того, что столь живое и плодотворное в то время понимание взаимосвязи народов и великой взаимосвязи культурных традиций, «золотая цепь образова- ния», наполняло и «Идеи...».

Вне этой взаимосвязи традиций стояли впервые включенные теперь в общую картину восточно-азиатские народы. Уже одно это отстранение затрудняло исследователю их понимание. Характеристика восточно-ази- атских культур не особенно удалась ему. Именно здесь он, с самого на- чала неблагосклонно настроенный к монголам, работал, применяя жес-. ткие и поверхностные категории Просвещения, такие, как варварство,, деспотизм, полезные искусства, тонкие науки, грубая роскошь и т.д. Здесь Гердеру отказал его дар вчувствования. Несколько сильнее он про- явился в описании индийско-брахманской культуры. И все-таки горячее желание постичь весь этот чуждый мир Востока глубже, в процессе его роста, индивидуально и изнутри прорвалось в посвященных ему словах: «Вообще то, что называется генетическим духом и характером народа, удивительно. Он необъясним и неугасим; он стар как народ, стар, как страна, которую этот народ населял» (14, S. 38).

В этих словах заключена и квинтэссенция учения Гердера о духе на- рода¹⁷ . Учение это в первую очередь было направлено, как уже на пред- варительных стадиях его развития у просветителей, на сохраняющуюся сущность народов, устойчивое в изменении. Оно покоилось на более универсальном сочувствии многообразию индивидуальностей народов, чем несколько позднее учение исторической школы права, вытекавшее из страстного погружения в своеобразие и творческую силу немецкого народного духа. Но оно предвосхищало, хотя и с меньшей мистикой, ро- мантическое чувство иррационального и таинственного в народном духе; Оно, подобно романтике, видело в национальном духе незримую печать, выраженную в конкретных чертах народа и его творениях, разве только это видение было более свободным, не столь доктринерским, можно, даже сказать, легким. Менее жестко, чем впоследствии романтизм, оно рассматривало и вопрос о неизгладимости народного духа. Одобряя это учение в цитированном отрывке, Гердер не избежал и сомнений по по- воду изменения народного характера (14, S. 643 из раннего наброска). Любовь же к сохранившейся в чистоте и нетронутости народности не

препятствовала ему, как и раньше, признавать и благотворность «приви- вок, своевременно сделанных народам» (как это сделали норманны с ан- глийским народом) (14, S. 381). Идея национального духа получила у Гердера особый смысл благодаря приложению к ее формулировке его любимого слова «генетический». В этом слове слышится многое из того, что он только чувствовал или смутно ощущал, не будучи в состоянии ска- зать определенно и будто лаская этим словом. Это означает не только живое становление вместо застывшего бытия, при этом ощущается не только своеобразное, неповторимое в историческом росте, но и та твор- ческая почва, из которой проистекает все живое. При этом Гердер думал и о множестве больших и малых причин, также определявших, наряду с другими, становление и сущность такого образования, как народ, и ко- торые он, как мы знаем, понимал не механически, а выводил из подпоч- вы, разумно и осмысленно создающей все живое. «Великая мать приро- да, с какими же мелочами связала ты судьбу нашего рода! С изменением формы головы и мозга человека, с небольшим изменением в строении организма и нервов, вызываемым климатом, свойствами рода и привыч- кой, изменяется и судьба мира, вся сумма того, что повсюду на Земле делает человечество и от чего оно страдает!» (14, S. 39).

Устойчивое в генетических процессах, факты наследования также притягивали к себе его проницательный взгляд (13, S. 282, 308; 14, 8; ср. также 4, S. 206, 210, 213 и позже 18, S. 368). Но гораздо критичнее отно- сился Гердер к появившемуся теперь понятию расы, рассмотренному незадолго до этого Кантом (1775). Его идеал гуманности противодейство- вал этому понятию, которое, по мнению Гердера, грозило вновь довес- ти человечество до животного уровня. Правда, он утратил понимание огромного каузального значения расы, даже говорить о человеческих ра- сах казалось Гердеру неблагородным (13, S. 151). Их цвета, считал он, теряются друг в друге, и все это в конце концов только оттенки одной и той же великой картины (13, S. 257Г). Подлинным носителем великих коллективных генетических процессов был и оставался, по мнению Гер- дера, народ, а еще выше - человечество.

Одно из его главных положений гласит: «генетическая сила есть мать всех земных образований, действие которой климат лишь благоприятно или неблагоприятно поддерживает» (13, S. 273). Климат, считал Гердер, «не принуждает, а благоприятствует». Но под климатом он понимал со- вокупность земных сил и влияний, на которую воздействует также фло- ра и фауна, которая во взаимосвязи служит всем живым существам, но может быть изменена и человеком с помощью используемых им средств (13, S. 272). Тем самым мы касаемся одной из по праву прославляемых главных заслуг «Идей...». Используя всю проделанную на протяжении столетия работу в области естествознания и географии¹⁸, Гердер усовер- шенствовал учение о влиянии климата и геофизических условии вообще на человека, учение, которое даже Монтескье применял еще слишком механически и жестко. Он лишь и сделал его гибким, обращая внимание не только на сохраняющиеся отношения между определенной географи- ческой средой и определенными народами, но открыв и соотношения между поверхностью Земли и движениями и изменениями народов. Труд Гердера ввел новое плодотворное понимание в симбиоз всех живых су-

ществ и вызвал тем самым исследования, которые, продолжаясь до на- ших дней, открывали все новые скрытые связи. И все это происходило перед провидящим взором Гердера в форме определенных взаимосвязей. Климат воздействует на человека, но и человек воздействует на климат, преобразуя его, и воздействие климата сразу же нерасторжимо соединя- ется со своеобразным внутренним противодействием данного живого существа. Здесь надлежит вновь обратить внимание на решающее изме- нение мышления со времен Монтескье. Уже он говорил о противодей- ствии людей климату, но при этом имел в виду рациональное сознатель- ное воление законодателей. Для Гердера эти противодействия вытекают из общей живой природы живых существ и оказывают творческое воз- действие и на климат¹⁹. «Какое бы воздействие ни оказывал климат, у. каждого человека, каждого животного, каждого растения свой собствен- ный климат, ибо все они воспринимают по-своему и органически пере- рабатывают все внешние воздействия» (13, S. 277). Этот индивидуальный характер создания Гердер называл его гением (13, S. 279). Мы видим, как вновь загорается его старая идея индивидуальности, и распространяется на весь жизненный мир. Правда, мы не узнаем, в какой мере он при этом хотел выделить подлинно индивидуальный характер отдельных существ, из типичного характера их родов. Это — восторженное созерцание созву- чия всех существ и вместе с тем собственного звучания каждого из них. Это витализм на метафизическо-неоплатонической основе, который, индивидуализируя, разделяет и вновь связывает все индивидуальное. Как говорится в наброске, хотелось бы без предрассудков заметить, опреде- ляя ряд вещей, идущий вверх вплоть до человека: «В каждом существе заключен сияющий образ Божий, обвенчанный с материей» (13, S. 274)

Эта концепция, как мы констатировали, оказалась не в состоянии пронизать весь исторический мир. Разрыв между природой и культурой, которую показал Руссо, сохранился, и гетерогенность старых платони- чески-неоплатонических и столь же старых рационалистически есте- ственно-правовых умонастроений, которые, начиная с античности, про- низывали интеллектуальное развитие Запада, проявилась в различии масштабов, с которыми работал Гердер.

О необходимости все время преодолевать препятствия, чтобы от од- ного из него принципов добраться до другого, еще раз свидетельствует его общее понимание Новой истории, проявляющееся в заключении не- завершенной работы. Гердеровская идея народности, развитая в приме- нении ко времени «утренней зари», была, как пришлось признать ему самому, недостаточной, чтобы стать путеводной нитью к ее пониманию. С конца античной эпохи для реализации его потребности отсутствовала «благодатная почва древней простоты и доброты» (14, S. 485), которую он, пусть и не всегда, но часто чувствовал в античности, у народов тех времен. Первобытные народы смешивались друг с другом и часто унич- тожались. Из этих развалин создалась «современная европейская респуб- лика, крупнейшее сообщество, которое когда-либо знала наша Земля» (14, S. 555, неопубликованная часть). Мы знаем эту идею как общую по- чву исторического чувства, присущего Просвещению и раннему историз- му, но Гердер ощущал и ее теневую сторону. «Все в Европе клонится к постепенному угасанию национальных характеров» (14, S. 288). Так он

думал уже в 1774 г. И тем не менее он в резком противоречии с этим смог снова, как мы слышали, высказать надежду на то, что славянские наро- ды когда-нибудь придут к свободному развитию своей национальности. Чтобы надеяться на это, Гердеру надо было перейти от своего сокровен- нейшего идеала национальности к идеалу гуманности и вместе с тем на- деяться на будущий мирный союз народов Европы и на общий европей- ский гуманитарный дух. Но эту надежду колебал скепсис по поводу достижимости такого состояния и боль при мысли о гибели столь боль- шой подлинной народности. Вновь, как и в 1774 г., оказалось, что от гер- деровской картины ранней культуры гердеровскому видению проблем поздней культуры не было доступного пути.

Несмотря на такие проявления дуализма и на то, что эти размышле- ния формулировались с болью, изложение общего хода развития Запада со времен античности остается великим свершением. Подобно тому как это уже попытались сделать Вольтер, а затем Робертсон, Гердер показал, как современная Европа поднялась из самых неблагоприятных и труд- ных условий. Но у него все сплелось гораздо глубже и жизненнее, чем у его предшественников. Природные явления, в частности географичес- кие, духовные, политические, экономические (при несколько чрезмер- ном подчеркивании торговли), случайные события и общие тенденции всегда открывались его внутреннему взору во взаимодействии, хотя это нередко и вуалировалось прагматизирующими и морализирующими на- блюдениями отдельных явлений. Но никогда еще великий предмет - человечество и его исторический характер — не были представлены с та- ким глубоким вживанием и одновременно с таким космическим охватом в качестве мощного прообраза и стимулирующего средства для всех бу- дущих исследований. Повсюду поток и богатство красок, самое живое созерцание величайших сил, несомое волей к культуре, которая верит в свою абсолютную ценность. Как этот новый взгляд, так и воля к культу- ре, свойственная гуманности, должны были оказать огромное влияние на современников. Гёте свидетельствовал позже (в 1828 г.): это воздействие на формирование нации было столь невероятно, что она по прошествии двух десятилетий забыла источник, из которого черпала. Если на пути к историзму очерк 1774 г. был высочайшим достижением Гердера, то «Идеи...» стали деянием, оказавшим самое значительное воздействие. Конечно, воздействие этого труда оказалось двойственным, другим оно и быть не могло. Это пошло на пользу не только историзирующему, но и морализирующему пониманию истории, и в начале XIX в. Шлоссер и Роттек²⁰ могли бы сослаться на Гердера, когда они вершили суд над по- литической частью всемирной истории и боролись за права человечества.