15 Ср. Pier в. W.Robertson als Historiker und Geschichtsphilosoph. Diss. Miinster, 1929.

16 Позже из его наследия были добавлены еще главы о Виргинии и Новой Анг- лии. Мы используем трехтомное издание 1790 г.

17 Пир (Pier в. Op. Cit.) показал, что свойственное Робертсону критическое ис- пользование источников наряду с удачными результатами обнаруживает и мно- гочисленные промахи.

Глава шестая

Английский преромантизм, Ферпосон и Бёрк

1. Английский преромантизм

Кглубинной сути исторического развития относится то обстоя- тельство, что развитие это становится возможным только по- средством полярности, посредством никогда не прекращающе- гося напряжения противоположных тенденций. Великие ду- ховные движения, если они начинались заново, добивались своих целей и овладевали жизнью, часто, как представляется, принима- ли абсолютный характер, по крайней мере временно побеждающий все противостоящее. В действительности, если внимательно присмотреться, то нередко с самого начала в них, рядом с ними и за ними ощущается сила другого характера и другой направленности, вглядывающаяся через границы этого движения в далекое будущее, с которым движение, пона- чалу победоносное, хотя еще и имеет тесную жизненную общность, но оказывается призванным когда-нибудь сменить его, чтобы потом стать жертвой того же процесса подъема и распада. «Gestaltung, Umgestaltung, des ewigen Sinnes ewige Unterhaltung»*. От характера наблюдателя зависит, означает ли это грандиозное зрелище смысл или бессмысленность исто- рии, утешение мира или всемирное отчаяние, порождает ли оно вялый релятивизм или религиозную преданность идее несмотря на грозящий ей упадок. Эта вера может, не говоря обо всем остальном, полагаться и на то, что и погибающий никогда не погибнет полностью в диалектике раз- вития, но будет действовать в «снятом» виде.

XVIII век - один из величайших примеров кажущейся абсолютной победы новой духовной силы на определенное время, когда уже с нача- ла ее победного шествия эта духовная сила сопровождается противодей- ствующей тенденцией, которая ее позже и сменяет. Век Просвещения и Рационализма никогда не был временем господства только этих течений, но уже с самого начала содержал в своем чреве зародыши того, что взош- ло в XIX веке как романтизм, иррационализм и историзм. Это можно наблюдать повсюду в Европе, что мы уже и сделали применительно к Франции, а в сфере всеобщей истории литературы это удачно, хотя и не вполне удовлетворительно с точки зрения изложения, уже показал фран-

«Образование, преобразование, вечное занятие вечного смысла» (нем.).

цуз Поль ван Тигем в своей книге «Le Preromantisme. Etudes d'histoire litteraire еигорёеппе» (2 Vol. Paris, 1924).

Но полярность определяет не только развитие духовной жизни Запада в целом, а наряду с ней и внутреннюю жизнь отдельных народов. Каж- дый народ скрывает в себе полярности своего характера, противополож- ные тенденции, живущие в одной и той же груди, как бы поднимающие- ся и опускающиеся чаши одних и тех же весов. Их заставлял подниматься и опускаться зов времени, вырастающая из противоположностей всей за- падной жизни констелляция. Совершенно по-английски дух Просвеще- ния, нанесший контрудар эпохе религиозных войн, принял под воздей- ствием Локка, Юма и других форму эмпиризма и сенсуализма. Столь же подлинно английским было и то, что полюс, противоположный common sence" английского национального характера, Нечто, которое мы можем суммарно охарактеризовать как романтически-эстетическую потреб- ность, не просто замер под знаком победы духа Просвещения, но про- должал жить и постепенно снова выдвинул свои требования. В начале XVIII в., то есть еще до расцвета английского Просвещения, в лице Шефтсбери проявилось первое большое движение такого рода, к тому же тесно сросшееся с противоположным ему полюсом - Просвещением. Наоборот, в творчестве Попа, классического поэта во вкусе английско- го Просвещения, противоположный романтически-эстетический полюс не был совсем мертв. Как говорили, и в его духе находилось место сомне- нию, тайне и бесконечности¹. Шекспира просветители, правда, сурово порицали за его прегрешения против хорошего вкуса, но в то же время постоянно им восхищались. Он был и остался английским нацио- нальным поэтом, который дал сильнейшее выражение всему, что выхо- дило за рамки английского common sense. Уже он один удерживал в жизг ни этот противоположный по отношению к Просвещению полюс.

* «Преромантизм. Этюды из истории европейской литературы» (франц.). ** Здравому смыслу (англ.).

Правда, происходило это только в полупросыпающейся жизни. Так. для характера движения, которое нам надлежит представить, стало реша- ющим то обстоятельство, что оно, несмотря на некоторое проникновение, вглубь, осталось — за исключением большого почти единичного явления,, которое будет представлено нами в конце главы - лишь движением, прот. диктованным вкусом образованных и тонко чувствовавших людей. Хотя и можно было продолжать идти путем Шефтсбери, который также был человеком самого изысканного вкуса, однако умел не только наслаждать- ся, но и понять предмет наслаждения в метафизической глубине и с ми- ровоззренческим, даже религиозным размахом. Но английскому стилю соответствовало нечто другое, а именно - совершенно нетеоретически,, с инстинктивной уверенностью, удовлетворить новые потребности жиз^ ни и все мешающее отодвинуть немного в сторону, не борясь с ним са- мым радикальным образом. Тем не менее моменты, соответствовавшие английскому характеру с точки зрения способности и побуждения к par дикальной духовной революции, надолго исчерпали себя в XVII в. То, что, было порождено ими — охлажденный деизм и интеллектуализм Просве- щения со своими тенденциями к ясным и простым закономерностям, не

только не удовлетворял, появившись без прикрас, чувствительную душу, но не удовлетворял даже и потребность простого вкуса в привлекатель- ном разнообразии.

Вкус и способность чувствовать шаг за шагом создавали себе, не ста- новясь из-за этого неверными Просвещению, собственные формы выра- жения, испытывая сердечное удовольствие от нового малого мира, кото- рый возникал, не подозревая, что он, этот новый малый мир, перерастет в новый духовный мир Запада. Здесь и Шефтсбери со своим воодушев- лением красотой природы, свободно творящей из себя самой, мог непос- редственно воздействовать на своих земляков. Он, Аддисон и Поп выс- казывали идеи, которые были реализованы в облике английских садов примерно с 1720 г². Нормативный дух французско-итальянского садово- го искусства уступил радости от непринужденно возникающих прелестей природы, будь то изысканных, будь то диких. При этом можно осознать, что корни этого ощущения лежали уже в XVII в. в пасторальной поэзии и искусстве Рейсдала, Сальватора Розы и других. К тому же времени, что и первые английские сады, относятся и первые проявления в литерату- ре, охарактеризованные как романтические³. В архитектуре⁴ именно первая половина XVIII в. была временем, в которое получили такое при- знание формы Ренессанса, что наступила пауза, пустое пространство в развитии отечественного готического стиля. Еще в XVII в., хотя в стро- ительстве общественных зданий в значительной степени и победили нормы, разработанные Палладио, но наряду с ними привычный готичес- кий стиль применялся в строительстве частных зданий, а также при по- стройке нового здания колледжа в университетском городе Оксфорде, выдержанном еще в традициях англиканской церкви. И в XVII в. суще- ствовала небольшая школа любителей старины, поддерживавших интерес к готическому стилю не столько из любви к нему, сколько потому, что речь шла о старине вообще. В середине XVIII в. в ряду этих антикваров также возникла брешь. Казалось, что по всей линии победил просвети- тельский вкус, для которого все готическое было символом средневеково- го варварства. Но уже около 1740 г. молодой английский путешественник Томас Грей мог восхищаться Реймсским собором, а в Италии - воспри- нять романтически окрашенные настроения. Грей был одним из тех лю- дей, которые могли стать важными в переходный период не как продук- тивные писатели, а как живые центры дружеских кружков, продвигавших дальше и дальше раз подхваченную тенденцию. Тогдашний его спутник Хорас Уолпол, остроумный и нервный сын Роберта Уолпола, внезапно обратил на себя внимание - он начал с 1750 г. перестраивать и достра- ивать в готическом вкусе свой сельский дом в Строберри Хилл около Виндзора, превращая его в странный, но живописный комплекс зданий. Этот стиль называли готикой эпохи рококо. Он воспринимался как в высшей степени эклектический и неподлинный — например, в зале си- Дели чуть ли не на алтарных столах и т.п. То же впечатление дикой эк- лектичности и ложной «средневековости» производил и знаменитый ро- ман Хораса Уолпола «Замок Отранто» (1756). Он был переполнен атрибутами средневековой романтики ужасов, но открывал ряд, увенчать который было суждено романам Вальтера Скотта, проникнутыми радо- ^тЫо от изображения прошлого.

Все это, как правильно говорили, было для Хораса Уолпола спортом, а не глубокой жизненной потребностью, ибо в остальном он оставался лощеным и просвещенным человеком XVIII в. Но он быстро обрел пос- ледователей и это показывает, что его вел счастливый инстинкт, позво- лявший понимать совершающееся изменение духовной жизни. При этом, вероятно, следует различать сопутствующий элемент — сплин, страсть к собирательству разных диковин и всякого рода экзотики, что заметил у своих соотечественников уже Шефтсбери — от подлинно анг- лийского традиционализма, который, будучи окружен выдающимися свидетельствами прошлого, повсюду благоговейно консервировал пре- жние формы, даже если при этом головы и были полны просветительс- кими идеями. Великолепная преемственность английского развития, которая выражалась и во внешних символах, стала, таким образом, пи- тательной почвой традиционалистского чувства истории, которое посто- янно неосознанно присутствовало, но, что характерно, просыпалось, ста- новясь осознанным, как раз после коротких мгновений, в которые, казалось, просветительский вкус победил по всей линии. Вещи должны всегда воздействовать на жизнь во всей полноте, чтобы вызвать целост- ное проявление активности на противоположном полюсе. Здесь, как и повсюду, Просвещение оказалось необходимым сильным раздражителем для пробуждения сил противоположной направленности.

* «История английской мысли в XVIII столетии» (англ.).

Именно взгляд англичанина, направленный на конкретное, искал прежде всего новые услады и находил их в английских садах и готичес- ких зданиях. Как говорил, например, Ноймейер, повсюду, где появлялись английские сады, можно было ожидать и скорого появления готики. Но проявлявшиеся за этим колебания чувства могли распространяться по разным направлениям. Уже Лесли Стефен в своей «History of English thought in the 18^th century*' (1876 и далее) указал на связь между романтиз- мом, сентиментализмом и натурализмом, которая проявилась особенно в английской литературе второй половины столетия, но чувствовалась и прежде. То, что он при этом называл натурализмом, было тоской по при- роде, - тоской, которую Руссо провозгласил с середины века и которая была не чем иным, как своего рода перевернутой с ног на голову циви- лизацией, сентиментальным видением естественной простоты, вырос- шим из реакции на цивилизацию и казавшимся осуществленным то у первобытных народов, то в ранние эпохи истории великих культурных народов. Взгляд устремлялся, в соответствии с канонами классической эрудиции, прежде всего на Гомера и представленный им мир людей³. «Радости от представления о естественных и простых нравах нельзя про* тивостоять, она поистине чарует», — мог сказать Блэкуэлл уже в 1735 г.> когда он анонимно опубликовал свое исследование о жизни и творчестве Гомера, перевод которого Иоганн Генрих Фосс в 1766 г. предложил не- мецкому читателю как новый дар. Он отважился снова напомнить о «ста* ром мнении», в соответствии с которым поэзия предшествовала прозе (Р- 38, немецкий перевод S. 49). Это великое знание посредством еще боле* глубокого погружения в старину обрел уже Вико, сделавший отсюда вы-* воды, которые до основания потрясли естественно-правовое историчее*

кое мышление. Блэкуэлл не обладал такой провидческой и преобразую- щей силой. Но он, вероятно, способствовал появлению ставших столь плодотворными слов Гамана и Гердера о том, что поэзия — родной язык рода человеческого⁶. Все великие оригинальные писатели, говорится дальше, - и в этом проявляется новое чувство, - были совершенны лишь в том случае, если они говорили на своем родном языке и о вещах, с ко- торыми они чаще всего сталкивались. Писавшие по-латыни авторы эпо- хи Ренессанса были для Блэкуэлла доказательством того, что вершины совершенства нельзя достичь, если пытаться проникнуть в способ само- выражения другого человека, даже если он будет лучше твоего собствен- ного как по языку, так и по форме выражения. Судьбы, нравы и язык народа он видел словно соединенными друг с другом цепью и воздей- ствующими друг на друга. Следовательно, чтобы понять Гомера, надо перенестись в круг его слушателей среди воинственного народа, который хотел услышать что-то о подвигах предков. Нельзя также с позиций тон- кого вкуса нашего времени находить неприличным его природно-грубую манеру выражения. Если он называет царственного Менелая po₄v йуабос, (храбрец громогласный), то нельзя порицать это как неподобающее, что было сделано, а следует воздавать самую горячую хвалу, так как тогдаш- ним полководцам нужен был сильный голос. Наряду с этими примеча- тельно ранними прорывами к проникнутому свежестью индивидуализи- рующему способу рассмотрения, подчеркивающему исторический характер явлений, при этом еще слегка окрашенному прагматизмом, книга Блэкуэлла содержит, конечно, немало некритических и слишком растянутых спекуляций о египетских и финикийских источниках гоме- ровской мудрости и фантазии. Тем не менее они были и подходом к ис- тории культуры античного Востока, связывавшей народы.

Теплые, легко приспосабливавшиеся к имевшейся традиции воздуш- ные потоки повсюду вторгались теперь в выхоложенный климат англий- ского Просвещения. В какой степени помогало здесь бурное религиоз- ное возрождение, проявившееся в движении методистов, основанном братьями Уэсли и Уайтфилдом? В Германии пиетизму суждено было оказаться одной из мощнейших глубинных сил, порождавших новые ду- ховные тенденции. Один из братьев Уэсли примерно в 1740 г. познако- мился с общиной немецких братьев. Но хотя их движение и имело силь- нейшее массовое воздействие, оно, вероятно, проникало в русло внутренней жизни все же не так глубоко, как индивидуалистически ори- ентированный пиетизм в Германии. Будучи же сильной реакцией на дух Просвещения, это движение, конечно, способствовало изменению ду- ховной атмосферы.

священной поэзии евреев» (лат.).

Во всяком случае, в книге архидьякона и оксфордского профессора Роберта Лоута «De sacra poesi НеЬгаеогит» чистое благочестие соединилось ^с новым, оригинальным, даже творческим вкусом. Она вышла в 1753 г., в то же время, когда Хорас Уолпол начал свои неоготические эксперимен- ты, и явила рядом с его поверхностностью свою религиозную, научную и эстетическую серьезность. Вряд ли необходимо говорить о том, что и в этом труде новое расцвело внутри жестко скрепленных условностей и тра-

диций. Прибегнув к формуле aut prodesse volunt aut delectare poetae', Лоут еще более заострил в утилитаристском направлении старый принцип по- этики Горация, заслонявший сущность поэзии. Он и сам попытался пи- сать в соответствии с принципами этой поэтики и в своей морализаторс- кой поэме 1747 г. «Скоке of Hercules* («Выбор Геркулеса») показал отсутствие собственной поэтической силы (Phelps. Op. cit. P. 72). Как пра- воверный теолог, Лоут полагал необходимым придерживаться аллегори- чески-мистического истолкования Песни песней. Но тот факт, что он во- обще понял поэтические формы и смыслы, унаследованные Ветхим Заветом, как большой, единый, чудесный и своеобразный феномен и ис- следовал это своеобразие в отдельном труде, выполненном с любовью, да- леко выходил за границы всех прежних традиционных методов изучения Библии. При этом Лоута.волновали прежде всего два подлинно историчес- ких вопроса — о происхождении древнееврейской поэзии и о ее своеобра*- зии по сравнению с национальной поэзией других народов. Как теолог, веривший в Откровение, он хотя и должен был прежде всего показать бо- жественное происхождение этой священной поэзии, — по его словам, она не была измышлена человеческим умом, но упала с неба и с самого нача- ла была вполне зрелой. Но наряду с этим проявлялось нечто от сравни- тельного, основанного на историческом развитии и психологии способа рассмотрения, который в ту же пору практиковал Юм. Чтобы высветить происхождение поэзии, темное, как исток Нила, Лоут установил, взглянув на другие народы, что священная поэзия с ее гимнами и песнопениями повсюду является началом, к которому стремилась вернуться вся поздней- шая поэзия veluti adgermanam patriam". Он объяснял ее первоначальными склонностями человечества вообще, религией и мощными душевными возбуждениями и потрясениями. («Poeseos origo... ad religionem omnino videtur referenda... (Poesis)... поп aetatis alicujus aut gentis propria sed universl humani generis, vehementioribus humanae mentis affectibus neccessario tribuenda est*)"'. Мы, полагал он, едва ли можем представить себе Адама без како- го-либо использования поэзии. И снова, как у Блэкуэлла, мы обнаружи- ваем — разве только с большей определенностью и смелостью — ступень, предшествующую убеждению Гамана и Гердера в том, что поэзия — род- ной язык рода человеческого⁷.

* Поэты стремятся либо приносить пользу, либо доставлять удовольствие (лат.). ** Как к родной отчизне (лат.).

'** Происхождение поэзии нужно, по-видимому, вообще относить к ре- лигии... (поэзия) присуща не какому-то времени или народу, но должна быть причислена к мощным аффектам человеческого духа (лат.).

'** Прирожденный талант (лат.).

'** Которые имеют сами по себе некий вкус (лат.).

Точно так же тому методу, которым Лоут попытался постичь своеоб- разие, propria indoles"" древнееврейской поэзии, суждено было произве- сти глубокое впечатление и на Гердера. Следовало бы, полагал он, про* должая метод рассмотрения, характерный для Блэкуэлла, полностью представить себя на месте этого народа, в котором религия господство- вала надо всем - государством, законами, судами и повседневной жиз- нью. Нельзя ограничиваться переводами, а необходимо обратиться к ис? точникам qui proprium etiam ас suum quendam saporem habenf"". ТогдЙ

многое из того, что представлялось нам темным и грязным, станет ясным и великолепным. В образах певцов и пророков он видел перед собой Па- лестину - каменистую страну с ее горными потоками, наполнявшими- ся ежегодно таявшими снегами Ливана, населенную народом землепаш- цев и пастухов с племенной и родовой знатью и строго отделенную от соседей своими законами и религией. Лоут великолепно прояснил связь с землей, характерную для этой поэзии, и исходивший от нее дух своего клочка земли. Тот, кого останавливал проявлявшийся подчас запах мел- кого люда и удобрений (oleant plebeculam et stercus), не понял силы этих образов.

Книга Лоута была, может быть, самым значительным духовным дос- тижением всего преромантического движения в Англии. Она была сво- бодна от дилетантизма и верхоглядства. Не имея непосредственного на- мерения такого рода, она способствовала освобождению исторического исследования от пут теологии, наглядно представив чисто человеческое и историческое содержание и ценность Библии. Эта книга была прояв- лением подлинной науки о духе и создавала для нее новый инструмен- тарий.

* «О прирожденном гении и творениях Гомера» (лат.). ' Верное зеркало жизни (англ.). Ионическую точку зрения (англ.).

То же, хотя и в несколько меньшей степени, касается привлекатель- ного эссе «Оп the original genius and writings of Нотег» , которое Роберт Вуд в 1769 г. опубликовал как рукопись, предназначавшуюся для друзей, и которое в 1775 г. снова вышло после его смерти (1771 г.) в расширенном варианте. Если Лоут, как кажется, разгадал дух Востока, не покидая ра- бочего кабинета, то теперь классически образованный английский путе- шественник показал, чтб странствия сынов этого народа мира могли оз- начать и для открытия новых исторических ценностей. В 1743 и 1751 гг. Вуд с Гомером в руках и в сердце объехал Грецию и Ближний Восток, включая Египет, и мог гораздо красноречивее и убедительнее, нежели Блэкуэлл, рассказать о своем мощном и счастливом впечатлении, в со- ответствии с которым Гомера до сих пор понимали совершенно непра- вильно. Чтобы представить себе мир, в который уходили корни Гомера и который он как faithful mirror of life" отражал с несравненной точнос- тью, следовало бы принять Ionian point of view'" и проникнуться этой осо- бой природой ионического неба и ионической земли, а еще увидеть и бе- дуинов арабской пустыни — столь диких и жестоких, хитрых и замкнутых и все-таки столь гостеприимных с их литературой, передаваемой в дек- ламации под открытым небом. Таким образом, его главный тезис состо- ит в том, что как героические, патриархальные, так и современные беду- инские нравы вполне сравнимы друг с другом, так как стабильность Востока законсервировала культурную ступень первобытной жизни (primeval life). Следовательно, если нас что-то оскорбляет в нравах людей гомеровской эпохи, как и в нравах современного Востока, то речь идет не об изысканных редкостях особого времени или земли, а о воздействи- ях общих причин, как то земли, климата и духа законов, свойственных еще несовершенному состоянию общества.

Здесь сказывается и потрясающее влияние Монтескье, хотя странная попытка объяснения нравов Востока, предпринятая французским мыс- лителем, казалась Буду недостаточно близкой к жизни. У него вполне можно, по сравнению с Монтескье, ощутить существенный прогресс, которого достигло теперь видение истории в Англии. Воля Монтескье к причинному объяснению странных исторических явлений особенностя- ми времени, места, климата и т.д. была также и волей Вуда, но холодный анализ, осуществленный французским философом, уже уступил здесь место более теплому сердечному участию и определенной степени внут- ренней способности вчувствоваться в прошлое, устроенное совсем по- другому. Чтобы проникнуть собственным сердцем в сердце прошлого, надо сначала остро ощутить эту неодинаковость, эти бездны между эпо- хами и культурами. До сих пор Гомер рассматривался в соответствии с естественно-правовым образом мышления как вневременное классичес- кое проявление дидактических ценностей. Исключением были Вико, Блэкуэлл и некоторые другие. Вуд с полным основанием высмеивал тех, кто открыл в Гомере совершенную систему морали и политики и уделял столь мало внимания характеру времени, для которого он был предназ- начен. Уже Вико понял, что Гомера никогда нельзя было понимать как учебник мудрости. Здесь-то и коренится на деле возможность того, что весть об открытии Вико достигла английского исследователя Гомера. Ведь за несколько лет до книги Вуда в «Литературной газете Европы» («Gazette litteraire de ГЕигоре») было опубликовано мнение Вико о варварском харак- тере гомеровского эпоса и отсутствии в нем «тайной мудрости»⁸.

Полностью вчувствоваться в Гомера англичанину мешало чувство превосходства просветителя, вполне еще живое в нем. Он вновь и вновь подчеркивал, что Гомер и современный Восток представляли несовер- шенное состояние общества, причем обронил обычные слова сожаления о деспотизме, под давлением которого не осмеливались «утверждать ес- тественные права человечества». Он рассматривал также процесс, отли- чавший мир Гомера и современного Востока от мира цивилизованного Запада как совершенствование, а не как развитие. Следовательно, по мнению Вуда, ошибку Гомера извиняли (apology for its faults) те древние времена, которые надо знать, чтобы почувствовать его красоту.

Мы не будем останавливаться на других свидетельствах его норматив- ного, рационалистского и классипистского мышления. Но присущее Буду живое смешение этих качеств с беззаботной радостью от знакомства с проявлениями чужой культуры и вкусом к этим проявлениям напоми- нает о специфически английском умонастроении, наблюдаемом и сегод- ня. Англичанин, как бы либерален и терпим он ни был, как бы ни ин- тересовал его характер чужого народа, большей частью связывает такую позицию с оговоркой относительно своего превосходства и своих жиз- ненных масштабов. Гёте говорил в шутку, что англичанин имеет обык- новение таскать свой чайник на Этну.

Но именно Гёте и воспринял в годы «Бури и натиска» вудовское ис- толкование Гомера как освобождающее деяние. Он рецензировал немец- кий перевод, появившийся в 1773 г. в его родном городе Франкфурте, — может быть, уже в этом заключалась связь с Вудом?' — во «Франкфурте? гелертен анцайген» с радостным согласием и писал уже в преклонные

годы в «Поэзии и правде»: «Отныне в этих поэмах мы видели уже не вы- сокопарный, ходульный героизм, а отражение древнейшей действитель- ности и старались приблизить ее к своим представлениям»'. И Гердер с благодарностью говорил о деянии Вуда, обнаружившем то естественно дикое и прекрасное у Гомера, чего не видел прищуренный глаз схолиа- ста и классициста» (Гердер КГ. Избр. соч. М.-Л., 1959. С. 70; ср. также Unger. Hamann. S. 302).

Две книги, имеющие важнейшее значение для западной системы об- разования — Библия и Гомер — обрели благодаря Блэкуэллу, Лоуту и Буду новый яркий смысл, до тех пор заслонявшийся мышлением в есте- ственно-правовых вневременных категориях. Спор о первенстве Гомера или Вергилия, который вели художественные критики, начал, символи- зируя еще более масштабную баталию, оборачиваться в пользу Гомера. Правда, при этом сохранялся и нормативно-классицистский вкус, но о нем повсюду забывали, по крайней мере временно, там, где привлекали новые соблазны прошлого. Не утрачивая полностью верности своему времени и его рационалистическому духу, люди той эпохи радовались контрастным воздействиям иррационального начала первобытных и ран- них времен человечества, еше не ослабленного цивилизацией. Это каса- лось прежде всего собственного народа с его изначальными элементами. Преклонение перед средневековьем, примитивизм, кельтомания, герма- номания и маниакальная приверженность всему северному - вот знако- вые слова, характеризовавшие различные любительские пристрастия, вновь проявившиеся в Англии с середины столетия. На англичан воздей- ствовали как стимулы, вызвавшие их возбуждение, две уже известные нам французские книги: введение в почти неизведанный мир чудес и ве- ликанов «Эдды» и старонордического геройства, которым оказалась кни- га ПЛ.Малле ^Introduction a I'Histoire de Dannemaro (в 1770 г. переведе- на Перси) и де ля Кюрн Сен Пале «Memoires sur I'ancienne chevalerie». Мы, ссылаясь на изображение Фелпса и Бирса и указывая на книгу Пирдона «The transition in English historical writing*", извлекаем из этих стремлений лишь самое характерное, то, что одновременно стало важным в резуль- тате их воздействия на немецкое движение.

* Гёте И. В. Из моей жизни. Поэзия и правда. М., 1969. С. 390. Перев. с нем. _% Чат. Май.

«Изменение английских исторических произведений» (англ.). «Письма о рыцарстве и рыцарские романы» (англ.).

И то, и другое касается анонимно опубликованных епископом Ричар- дом Хердом ^Letters on chivalry and romance*'", которые вышли в 1762 г. и затем оказали сильное влияние на Гамана и Гердера (Geschichts- philosophie, 1774). Херд был другом Томаса Грея, который около 1740 г. как спутник Хораса Уолпола восхищался готическим Реймсским собо- ром. Работа Сен Пале сослужила Херду важную службу¹⁰. Но подобно тому, как Сен Пале не освободился полностью от мерил вневременного просветительского разума, так не удалось это в некоторых отношениях и Херду, использовавшему его труд. Воодушевленный всем готическим и Романтическим в поэзии, Херд перестарался и лишь перевернул норма- тивный классицисте кий идеал искусства, против которого следовало бо-

роться, если автор объявлял готические нравы и фантазии более пригод- ными для целей поэзии, нежели классические. Но уже этот тезис застав- ляет проявиться его самую плодотворную, напоминающую одновремен- но о Блэкуэлле, Лоуте и Вуде, мысль о существовании тесной связи между особой структурой времени и его особой поэзией и также о суще- ствовании неизбежных связей между причиной и следствием в социаль- ной и политической структуре времени. Вольтер и Юм знали об этом уже применительно к средневековью, но это было лишь поверхностное зна- ние при внутреннем неприятии. И Херд показал свою связь с просвети- тельской историографией, конструируя цепь причинных связей еще не- сколько плоским, почти математически простым способом. По мнению епископа, из раздробленности Европы возникло феодальное устройство с его воинственным духом, а из этого феодального устройства, в свою очередь, рыцарство с его турнирами и понятиями чести, которые нельзя считать абсурдными и причудливыми, но надо рассматривать как полез- ные и целесообразные для того времени, ибо «феодальные принципы не могли привести ни к чему иному». «Дух рыцарства» был огнем, который вскоре загасил сам себя, но дух романов, порожденный им, горел доль- ше, сохранившись до более утонченных времен. И Херд с помощью удач- ных приемов расположил в ряд Ариосто, Тассо, Спенсера и Мильтона, даже Шекспира - как поэтов, представлявших готическую традицию, и говорил о Шекспире, что тот был бы более велик, если бы он пользовал- ся готическими, а не классическими обычаями и средствами. Такое суж- дение могло бы вызвать аплодисменты еще и сегодня, когда снова ожив- ляются простые и примитивные формулы и ослабевает понимание плодотворного синтеза готического и классического духа, ибо в Шекспи- ре сплетаются Ренессанс и готика. Херд как дитя XVIII в. был уже более скромным и более примиренным с судьбой в своей апологии рыцарства и готического вкуса. Он связывал свою нормативное суждение, в соот- ветствии с которым готический вкус сделал для поэзии больше класси- ческого, с решительной констатацией факта его безвозвратной утраты, отмечал, что в нынешнюю эпоху разума поэту нельзя советовать работать с готическими вымыслами, так как они сохраняли силу лишь до тех пор, пока имели корни в народной вере. Мы, - делал он вывод, - в резуль- тате революции обрели изрядную толику здравого смысла (good sense), мы потеряли мир тонкого искусства вымысла (a world of fine fabling). Таков примечательный конечный результат его размышлений, вполне соответ-¹ ствующий переходному времени, когда происходит взаимопроникновение понимания и ошибок. Именно теперь, в том числе и под воздействием Херда, началась новая революция вкуса, порожденная еще жизнеспособ- ными корнями старого. И era предостережение против простого воспро- изведения готического вкуса, направленное, может быть, против Хораса Уолпола, было исторически глубоко обосновано. Но, если приглядеться внимательнее, именно просветитель в Херде и внушил ему это предуп- реждение о необходимости оставить почву когда-то существовавшего духа времени.

Неизменным достижением нового и подлинно исторического мыш- ления будет считаться следующее изречение Херда: «Если архитектор проверяет готическое здание в соответствии с правилами греческого зод-

чества, то он не обнаружит в таком здании ничего, кроме бесформенно- сти. Но у готического зодчества имеются собственные правила, в соот- ветствии с которыми, если дойдет до такого рода проверки, его ценность (merit) проявится так же зримо, как и ценность греческого зодчества». Надлежит спрашивать не о том, у кого из двоих самый простой и под- линный вкус, а о том, нет ли у обоих понимания и плана, если исследо- вать их с точки зрения законов, на которых они основывались. Тем са- мым епископ говорил с содержательной точки зрения то же самое, что через десять лет уяснил себе в Страсбургском кафедральном соборе мо- лодой Гёте. Гёте был, следовательно, не первым, кто, как полагали, от- крыл собственный закон готики и ее собственную ценность. Только у Гёте это открытие вырвалось из вулканической глубины нового миро- ощущения, у англичанина — из ухоженной садовой почвы утонченной культуры.

Херд, подвигнутый Сен Пале, предпринял еще одну перспективную попытку продвижения вперед. Тот, побуждаемый - что интересно, - словами Фридриха Великого", может быть, случайно оброненными, об- ратил внимание англичанина на аналогию между героическими време- нами Гомера и временем странствующего рыцарства. Херд полагал, что общая причина заключается в государственной раздробленности как древней Греции, так и феодальной Европы. Эта причина констатирова- лась несколько суммарно, и просветители также сравнивали различные культуры - на этом основывался, к примеру, труд Юма об истории ре- лигии, и английский философ сравнивал друг с другом даже германское и древнегреческое уголовное право (The History of England, 1762,1, 157). У Херда, предвосхитившего тем самым современные устремления к ти- пологизации, это сравнение служило и более глубокому пониманию ин- дивидуального внутри типического. Здесь он преодолел присущую ему прагматическую привычку к выведению серьезных следствий из повер- хностных причин и пояснил, что существует еще нечто действующее, предшествующее всем привычкам и формам правления и независимое от них. Это нечто - different humor and genius of the East and West', которые при сравнении греческой эпохи и времени западного рыцарства прояв- ляются в разном положении женщины у греков и в христианскую эпо- ху. На эти различия указывал уже Малле. Но заслуживает внимания тот факт, как просто и естественно здравый смысл англичанина, наделенно- го вкусом, возвел в обширную концепцию давно уже использовавшееся просветителями учение о духе времен и народов, в соответствии с кото- рой в основе всех привычных причинных связей великих исторических культур лежит и последний формирующий общий фермент.

То, что сделал Херд, было, - если сравнивать его работу с весомым исследованием Лоута, - удачно и остроумно написанным эссе. Ни он ^сам, ни английские историки, с 1765 г. выступавшие против недооцен- ки средневековья Юмом (О'Коннор, Литтлтон, Джилберт Стюарт, Пин- кертон и др., ср. о них работу Пирдона) не нашли силы для того, чтобы применить вновь обретенные склонности и принципы в большом масш- табе к исторической жизни. Томас Уортон, который как поэт вместе со

Различные нрав и дух Востока и Запада (англ.).

своим братом Джозефом наиболее осознанно взял новые тона сентимен- тальной романтики и еще до Херда в своих « Observations on the Faery Queen» (Заметки о Королеве фей, 1754) выступил в защиту рыцарства, в своей большой работе «History of English poetry» (История английской по- эзии, 1774-1781), не смог при всем ее новаторском характере как первой попытки такого рода, выйти в оценке средневековой культуры за грани- цы, поставленные Хердом. Даже основные идеи Херда Уортон применял менее смело, нежели их автор, отяготив их еще большим грузом остат- ков Просвещения. Смелыми и отчасти фантастичными были лишь его гипотезы происхождения готически-рыцарского духа, которое Уортон объяснял влиянием арабов и, опираясь на Малле, влиянием готов, при- шедших из Азии под предводительством Одина. Но Англии теперь было суждено в атмосфере длительной и спокойной преемственности — в то время как продолжался расцвет просветительской историографии, разви- вавшейся в направлении позитивизма, — продолжать путь, ведший к ис- торизму, не раз пересекаясь с просветительской историографией.

* «Положение дел с оригинальными произведениями» (англ.).

Следовательно, эти новые идеи, ведшие к историзму, были сплошь связаны с потребностью в новых поэзии и искусстве, глубже черпавших из души и фантазии. То была потребность западной духовной жизни во- обще, примерно с середины века ощущавшаяся — где сильнее, где сла- бее — во всех странах Европы. Но Англия, щедро облагодетельствован- ная существованием Шекспира, получила преимущество, выдвигая требование, что поэт должен не подражать, а творить самостоятельно. Уже довольно рано, во времена Попа и Адцисона, эта идея робко ощу- щавшаяся даже названными классицистами, давала себя знать, и старый поэт Юнг увенчал дело своей жизни, опубликовав в 1759 г. послание «Conjectures on original composition*' (ср. об этом статью Брандля в Jahrbuch der deutschen Shakespearegesellschaft. Bd. 39, 1903). Этот клич, услышан- ный в Германии, где уже в 1760 г. появился перевод Юнга, подействовал на читателей почти как крик. Основная идея, в соответствии с которой подражание уничтожает всю индивидуальность души, а в оригинальном поэте присутствует нечто от растения, не только дала поэтам «Бури и на- тиска» желанное ободрение, но и оказалась, кроме того, среди семян, из которых произрос историзм. Сам Юнг ограничился задачей поэта посту- лировать для современности право и возможность гениального развития, но как-то раз бросил и исполненный дружеского понимания взгляд на средневековых схоластов, в стесненном духе которых было немало свое- образного глубокомыслия. Переходному характеру его мышления свой- ствен вневременной подход к проблеме гения в истории. Юнг видел ге- ния во все времена, а «солнечный свет» определенного времени, благоприятствовавший его появлению, рассматривал как нечто случай- ное и дополнительное. Все дело, с его точки зрения, было лишь в муже- стве, необходимом для того, чтобы разорвать путы подражания и осво- бодить существующих гениев. Но самоощущение гения как чего-то вневременного стало основным настроением, которое в Страсбурге ох- ватило молодого Гёте и превратилось в исходный пункт его дальнейшее го развития.

Даже то, что лишь кажется подлинным или является частично под- линным, могло теперь, если только оно заряжено сильнейшим чувством, иметь успех и воздействовать, подобно откровению, как в Англии, так и в Германии. Это относилось к сборнику песен Оссиана с их туманным и в то же время волнующим содержанием, опубликованному Макферсо- ном в 1760-1763 гг. и в определенной степени — к знаменитому сборни- ку баллад Перси «Reliquies of ancient English poetry» (Реликвии древней ан- глийской поэзии), вышедшему в 1765 г. Перси продолжил традицию собирателей баллад, восходящую к началу XVIII в. и, как большинство его предшественников, считал себя вправе, как говорилось, «причесы- вать кудри» старинным балладам с помощью модернизации и вставок. Авторы еще не отваживались представить себе и публике «непричесан- ную» старину. В этих старых балладах искали «simplicity»' и «sentiment»" (Shenstone im Brierwechsel Persy-Shenstone. Hrsg. von Hecht. S. 6), и Перси хотел удовлетворить любопытство, ответив на вопрос, на каких ступенях варварство стало цивилизацией. Это снова показывает двойственность, в которой здесь переходили друг в друга Просвещение, сентиментализм и приверженность средневековью. Перси интересовался также не толь- ко национальной английской проблематикой, но выступил, хотя и по- дилетантски, как предшественник Гердера, собирая поэзию самых раз- ных народов земного шара, удовлетворив и интерес к Китаю, ставший модой в соответствии со вкусом XVIII в. Но мощное, неожиданное для него самого воздействие его сборника баллад показало, что прероманти- ческое движение в Англии достигло теперь своей кульминации.

У этого движения не было революционной страсти, мировоззренчес- кой лихорадочности и углубленности, которые оно обрело в немецкой «Буре и натиске». Но никогда нельзя забывать преимущества Англии в деле освоения целины исторических оценок прошлого.

П. Ферпосои