...не искать никакой науки кроме той, какую можно найти в себе самом или в громадной книге света...

Рене Декарт

Серия основана в 1997 г.

В подготовке серии принимали участие ведущие специалисты Центра гуманитарных научно-информационных исследований Института научной информации по общественным наукам, Института всеобщей истории,

Института философии Российской академии наук.

Данное издание выпущено в рамках проекта «Translation Project* при поддержке Института «Открытое общество» (Фонд Сороса) — Россия и Института «Открытое общество» — Будапешт

Фрвдж

^{Меинеке}

Возникновение историзма

ББК 87.3

^М45 Главный редактор и автор проекта «Книга света»

СЯЛевит

Редакционная коллегия серии:

Л.В.Скворцов (председатель), В.В.Бычков, П.П.Гайденко, И.Л.Галинская, В.Д.Губин, Ю.НДавыдов, Г.И.Зверева, Ю.А.Кимелев, Н.Б.Маньковская, Л.Т.Мильская, Ю.С.Пивоваров, М.К.Рыклин, И.М.Савельева, А.К.Сорокин, М.М.Скибицкий, П.В.Соснов

Переводчик: В.А.Брун-Цеховой Ответственный редактор: Л.Т.Мильская Художник: П.П.Ефремов

Мейнеке Ф.

M4S Возникновение историзма / Пер. с нем. - М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. - 480 с. (Серия «Книга света»)

В своем обширном обобщающем исследовании автор, крупный немецкий историк и философ истории, поставил своей задачей изобразить пути воз- никновения историзма и его значимость. Явление историзма, его возникно- вение и развитие автор считает величайшей духовной революцией, которую пережило западноевропейское мышление.

Книга делится на две части. В первой - «Предварительные стадии и ис- тория Просвещения» рассматриваются предтечи историзма, подготовившие для него как способа восприятия мира и истории почву - Шефтсбери, Лейб- ниц, Г.Арнольд, Вико, Лафито и др. Затем исследуются взгляды Вольтера и Монтескье и понимание истории во Франции в их и последующую эпоху (Тюрго, Кондорсе, Дидро, Руссо и др.). В следующих главах рассматривает- ся английское Просвещение (Юм, Гиббон, Робертсон) и английская преро- мантика (Уолпол, Вуд и др.), особое внимание уделено Ферпосону и Бёрку.

Вторая часть «Движение в Германии» содержит четыре главы и посвяще- на взглядам на историю Лессинга, Винкельмана, Мёзера, Гердера и Гёте.

В целом книга дает внушительную и яркую картину развития историчес- кой мысли в Западной Европе и противостоит негативному отношению к историзму как способу мышления.

Книга Мейнеке справедливо вошла в золотой фонд европейской историко- философской мысли и приобрела репутацию классического труда наряду с книгой Э.Трёльча «Историзм и его проблемы» (1922; русский перевод 1994 г.)

На русский язык книга переводится впервые.

© С.Я.Левит, составление серии, 2004 © Л.Т.Мильская, сверка перевода, 2004 © В.А.Брун-Цеховой, перевод, 2004 ISBN 5^8243-0509-9 © «Российская политическая энциклопедия», 2004

^{Предварительные замечания}

Habe ich Dir das Wort Individuum ist inefTabile, Woraus ich eine Welt ableite, schon geschrieben?

Goethe an Lavater, 1780

Написал ли я тебе слова Индивидуум невыразим, из которых я вывожу весь мир?

Гёте к Лафатеру, 1780

Намерение написать историю возникновения историзма, выра- жающую положительное отношение к этому явлению, может показаться рискованной затеей - ведь уже который год разда- ется клич о необходимости преодолеть историзм. Но раз проис- шедшие духовные революции нельзя сделать несостоявшими- ся и лишенными возможности воздействовать на будущие события. Лю- бая из них продолжает действовать подспудно, даже если ее и сменяет новая революция, как, например, в наше время. И, как должна показать эта книга, возникновение историзма было одной из величайших духов- ных революций, пережитых европейской мыслью.

* «Заблуждения историзма в немецкой политической экономии» (нем.). ** «Кризис историзма».

Тот, кто прочитает мою книгу, вероятно, признает, что эта революция действительно произошла. Но содержание названной революции не осо- бенно охотно обозначается с помощью слова «историзм». Слишком мо- лодо это слово — оно возникло на сто лет позже того, чтб мы под ним подразумеваем. И уже очень скоро это слово приобрело осуждающий смысл, направленный против преувеличений, а то и моментов искаже- ний. Впервые я обнаруживаю это понятие лишенным осуждающего зна- чения в книге К.Вернера о Вико (1879), где идет речь о «философском историзме Вико» (S. XI, 283). Затем — уже в осуждающем смысле — в по- лемической работе Карла Менгера против Шмоллера «Die Irrtttmer des Historismus in der deutschen Nationalokonomie** (1884 г.). Под историзмом автор понимал преувеличение роли истории в политической экономии — ошибку, которую, по его мнению, совершал Шмоллер. Пусть тот, кто хочет узнать больше об истории понятия «историзм», перечитает «Die Krisis des Historismus*** (1932) Карла Хейсси. Случилось так, что имен- но порицание, которое должно было выражаться самим понятием «исто- ризм», пробудило понимание того, что за уязвимыми эксцессами или слабостями скрывалось большое и мощное явление истории духа, заслу- живающее имени и еще не обретшее его. Пришло осознание того, что считавшийся вредным объект нападок вырос на почве, которая с начала XIX в. несла на себе вновь расцветавшие гуманитарные науки. Иногда слова порицания превращаются в слова похвалы, если тот, кому они ад-

ресованы, принимает их, чувствуя, что именно порицаемое в нем связа- но с лучшим, на что он способен. Порицаемый должен принимать такие слова всерьез, но лучшее в себе сохранять. Примерно так поступал Эрнст Трёльч. В 1897 г. он еще разделял сожаления относительно появления в науке «историзма, который видел свою задачу лишь в понимании, а не в воссоздании действительности» (Schriften, 4. S. 374). Незадолго до смерти, в 1922 г., Трёльч опубликовал свою большую работу об историз- ме и его проблемах, в которой честная критика слабостей историзма со- четалась с глубоким обоснованием его внутренней необходимости и пло- дотворности.

Историзм прежде всего - не что иное, как применение к историчес- кой жизни новых жизненных принципов, обретенных в ходе великого немецкого движения от Лейбница до смерти Гёте. Это движение про- должало следовать по великому общеевропейскому пути, и венец дос- тался немецкому духу. Он совершил тем самым свое второе великое дело после Реформации. Но поскольку речь идет о новых жизненных принципах, обретенных немецким духом, постольку и историзм озна- чает нечто большее, чем только метод в науках о духе. Мир и жизнь выглядят по-другому, и открываются более глубокие пласты, если при- выкнуть смотреть на них своими глазами. Скажем здесь лишь самое необходимое, чтб будет более обстоятельно рассмотрено в книге. Ядром историзма является замена генерализирующего способа рассмотрения исторических и человеческих сил рассмотрением индивидуализирую- щим. Это не значит, что историзм вообще исключает поиски общих за- кономерностей и типов человеческой жизни. Он сам должен совершить эти поиски и соединить их со своим пониманием индивидуального. Он открыл для этого новый орган чувства. Тем самым мы не хотим сказать, что индивидуальность человека и созданных им социальных и культур- ных образований до тех пор оставалась совершенно без внимания. Но самые глубокие движущие силы истории, душа и дух людей, оставались в плену генерализирующего подхода. Считалось, что человек со свои- ми разумом и страстями, со своими добродетелями и пороками пребы- вал в сущности одним и тем же во все известные нам времена. В таком мнении существует, правда, зерно истины, но приверженцы этого взгляда не понимали глубоких изменений и многообразия форм бытия, которому подвластна душевная и духовная жизнь индивида и общества несмотря на постоянство основных свойств человека. Вера в стабиль- ность человеческой природы, и прежде всего разума человека сформи- ровалась в особенности под воздействием естественно-правового мыш- ления, господствовавшего со времен античности. Утверждалось, что выводы разума могут, конечно, быть затемнены страстями и невеже- ством, но, когда разум освобождается от этих замутнений, он во все времена говорит одно и то же, он способен обнаруживать вневремен- ные истины, имеющие абсолютную силу, соответствующие разуму, ко- торый господствует во всей Вселенной.

Как показал Эрнст Трёльч, эта естественно-правовая вера сумела, приспособившись, соединиться с христианством. Нельзя себе и пред- ставить, чтб на протяжении почти двух тысяч лет означало для запад- ноевропейцев естественное право, будь то в его христианской форме,

будь то — с эпохи Возрождения — во вновь проявившейся светской. Оно было своего рода Полярной звездой, неизменной во всех бурях мировой истории. Оно давало мыслящему человеку абсолютную опо- ру в жизни, тем более прочную, что он при этом был поднят на новую высоту христианской верой в откровение. Естественное право могло быть использовано для формирования самых разных идеологий, яро- стно споривших друг с другом. Считавшийся вечным и вневременным человеческий разум мог оправдывать все их, не замечая, что при этом сам он утрачивал свой вневременной характер и оказывался тем, чем и был в действительности — исторически изменяющейся, индивидуа- лизирующейся силой. Предаваясь романтическим настроениям, мож- но было бы завидовать этому заблуждению и называть его благодатной творческой наивностью молодости. Ибо с этим были связаны неред- ко стилистическая прочность форм жизни, вызывающая зависть, и бе- зусловная сила веры, свойственные прошлым столетиям. Могут, по- жалуй, возразить, что религия способна для обеспечения этой прочности сделать больше, нежели естественное право. Но ведь есте- ственное право и религия были очень давно крепко связаны друг с другом и, будучи связаны таким образом, практически воздействова- ли на человека. Мы же имеем дело не с этим процессом, а лишь с той ступенью развития естественного права, которая непосредственно предшествовала историзму. Не надо нам и решать проблему того, со- держит ли естественное право, и в какой степени, постоянно возрож- дающееся ядро вневременных человеческих потребностей. Известно, что естественное право как историческая идея и сила действовало (и действует до сих пор) наряду с прорывом нового индивидуализирую- щего образа мыслей и после него. XIX век превратился в настоящий плавильный тигель, где оба этих подхода образовали некое единое це- лое. И уж тем более генезис историзма во второй половине XVIII в., — процесс, который мы хотим показать, — ведет к такому единству че- рез смешения и «преломления», через остатки старого, соседствующие с победами нового.

Конечно, историзм с тех пор до такой степени стал составной частью современного мышления, что внимательный взгляд обнаруживает его следы едва ли не в любом серьезном суждении о формировании челове- ка. Ведь представление, что особенность его образов зависит не только от внешних, но и от внутренних индивидуальных условий, присутству- ет почти всегда с большей или меньшей ясностью. Но историзм развил всю присущую ему глубину и силу лишь в немногих своих крупнейших проявлениях. Опасностями, сопровождающими его и по сей день, были и остаются утрата духовной глубины и вторжение в идейный мир исто- ризма чуждых и более грубых элементов. Благодаря «обмелению» исто- ризма могло появиться представление будто он ведет к безосновательно- му релятивизму и парализует творческие силы человека. Мы знаем, что сегодня лишь немногие прислушиваются к аргументам, выдвигаемым историзмом. Но мы видим в историзме высший достигнутый до сих пор Уровень понимания всего того, что связано с человеком. Мы признаем его подлинную способность к развитию, которая позволит решить про- блемы истории человечества, окружающие нас и лежащие перед нами.

Тем самым мы признаем его способность врачевать раны, которые он сам и нанес, утверждая относительность ценностей - при том условии, что найдутся люди, которые претворят этот «изм» в подлинную жизнь.

Итак, мы хотим показать процесс возникновения историзма как оп- ределенной ступени развития западного духа. Ибо образы мышления, в основе которых лежит развитие и индивидуализация, неразрывно связа- ны друг с другом. Сущность индивидуальности, - идет ли речь об отдель- ном человеке или об идеальном и реальном коллективном образовании, — в том и заключается, что она открывается только в развитии. Конечно, существуют различные понятия развития. Риккерт насчитал семь поня- тий такого рода. Мы покажем, что и на стадии генезиса историзма мно- гие из них боролись друг с другом. Мы не забегаем вперед, но заметим лишь для первоначальной ориентации, что в целях чисто исторического рассмотрения отличаем историзм со свойственной ему высокой степе- нью спонтанности, способностью к пластическому изменению и непред- сказуемостью, во-первых, от сужающих его представлений о простом развитии неких имеющихся «зародышей» и, во-вторых, от того, что мы называем перфекционистской идеей Просвещения и что впоследствии превратилось в идею прогресса — будь то в вульгарной или сублимиро- ванной форме.

Под воздействием идеи развития был преодолен тот до сих пор пре- обладавший способ обращения с историческими изменениями, который называется прагматизмом. Он был непосредственно связан с естествен- но-правовым образом мышления, использовал ввиду предполагавшейся однородности человеческой природы историю как собрание примеров, полезное в педагогическом отношении, и объяснял изменения в истории причинами, лежащими на поверхности — как личностного, так и пред- метного свойства. Так мы различаем персоналистский и предметный прагматизм. И в этом случае мы предоставляем обеспечение наглядно- сти самому изложению. Ведь речь постоянно будет идти не только о чер- тах мышления, постигаемых в форме понятий и суммируемых в виде «измов», а о живой жизни в целом, о душевных целостностях как отдель- ного человека, так и сообществ и поколений. Именно так историзм и научился видеть их.

* Гипостазирование — наделение отвлеченного понятия самостоятельным бытием.

Данное обстоятельство оказалось для нас решающим при выборе и формы изложения материала, и его членения. Существовало два спосо- ба. Можно было поставить на первый план общие проблемы, выражен- ные в понятиях, включив вклад каждого отдельного мыслителя в исто- рию проблем и идей как таковую. Такой путь охотно избирают мыслители, обратившиеся к рассматриваемому предмету от философии или отдельных систематических наук. Хотя этот способ проливает свет на идеальные связи, но он не формирует целостный взгляд на индиви- дуальную основу жизни идей и подвергается опасности превратить ис- торическую жизнь в понятийные гипостазы". Так получает свое оправ- дание и путь чистого историка, ведущий к живым людям, историка, изучающего на примере этих людей изменения идей. Ему и выбирать, хочет ли он привести на сцену как можно больше или как можно мень-

ше действующих лиц. Можно проследить за духовными изменениями, особенно XVIII в., на примере множества мыслителей среднего и не- значительного духовного уровня. При этом не следует недооценивать и их действенное участие в упомянутых изменениях - оно дает достаточ- но материала для полезных монографий. Если же есть желание впечат- ляющим образом связать общее в развитии историзма с его индивиду- альными истоками, то остается лишь пуститься в рискованное путешествие по горному гребню, стремясь от одной вершины к другой, бросая взгляды по сторонам на неизведанные горы и долины. И здесь я также избрал путь, на который я вступал и в прежних моих работах, посвященных истории духа.

Выбор материала был определен деятельностью трех великих мыс- лителей, в творчестве которых ранний историзм XVIII в. одержал наи- более блестящие победы и чьи заслуги создали почву для его дальней- шего роста. Этих людей следовало постичь прежде всего в их индивидуальной структуре. Чтобы понять ее, надо было показать, на- сколько возможно в индивидуальных образах, определить важнейшие предшествовавшие им этапы развития с начала XVIII в., и хотя бы на- метить важнейшие связи общей истории духа, восходящие к антично- сти. Естественное право, неоплатонизм, христианство, протестантизм, пиетизм, естествознание и жажда путешествий в XVII—XVIII веках, первые порывы новых для народов стремлений к свободе и нацио- нальных чувств и, наконец, но не в последнюю очередь, новый расцвет поэзии в XVIII в. — все эти проявлявшиеся на социальном и политичес- ком фоне общие силы, из взаимодействия которых в душах гениальных людей и родился историзм, представляются здесь лишь в действиях и преобразованиях, в которых они возникали в умах своих творцов и их предшественников.

Число предшественников названных трех мыслителей можно было бы без труда увеличить, но при этом едва ли обнаружится что-либо су- щественное и необходимое. Наряду с характеристикой творчества вели- ких французских и английских историков эпохи Просвещения мы оста- новились и на не удостаивавшихся до сих пор должной оценки преромантических движениях в обеих странах в качестве предшествовав- ших этапов, имевших большое значение прежде всего для Гердера. При этом мы не исключили и Бёрка, хотя его творчество обрело значение только для последующего периода в развитии историзма.

* Фридрих II Великий, король Пруссии (24.1.1712 - 17.VIII.1786) {Ред.).

Мое первоначальное намерение заключалось в том, чтобы изложить и этот последующий период и завершить свое повествование историей становления молодого Ранке. В качестве приложения к данной книге я могу предложить только речь памяти Ранке, с которой я должен был вы- ступить в мемориальный день Фридриха II Великого в Прусской акаде- мии наук — 23 января 1936 г.* Годы дают себя знать, и остается только надеяться, что я еще сумею удержать ту или иную нить прочной ткани, созданной в начале XIX в. в Германии, хотя и не справлюсь с целым. Я Уверен без малейшего сомнения, что более молодые ученые смогут ре- шить эту задачу.

В это изображение раннего XIX века в мою книгу входит только об- раз Гёте в эпоху его творческой зрелости. Я не отрицаю того, что за- вершение его исторического мышления, - которое я попытался пока- зать, - относится к началу XIX в., что формированию мировоззрения Гёте способствовали расцвет романтизма и историко-философские им- пульсы немецкого идеализма, глубже всего исследованные Гегелем, но прежде всего — сильные переживания, вызванные историческими со- бытиями тех лет. Один только Гёте и оказался способным впитать в себя соки своего времени. Но дерево, принесшее эти плоды, уходит корнями в мир XVIII века, и историческое мышление его поздней поры следует рассматривать не как существенно иное, а только как более глу- бокое и широкое в своем развитии, чем в его ранний и средний перио- ды, как последнее и высшее свершение XVIII века в области историчес- кого мышления. Великие умы столетия со своими специфическими достижениями соприкасаются друг с другом подобно высоким эркерам, которые над узкими улочками почти касаются друг друга и легко могут быть соединены. Поэтому эркер, выстроенный Гёте, который ведет в XIX столетие, — может найти место и на плане, который охватывает XVIII в.

До сих пор моя тема не подвергалась целостному рассмотрению. Ве- ликолепный очерк Дильтея о XVIII столетии и историческом мире (Schriften. Bd. 3) был, правда, важнейшей предварительной работой, на которую я смог опереться. Но Дильтей довел свое исследование до Гер- дера, намереваясь непосредственно показать не возникновение историз- ма, а достижения просветителей, подготовившие историзм. Я не излагаю также историю историографии вопроса подобно тому, как это сделали Фютер и Мориц Риттер, а даю историю ценностных критериев и твор- ческих принципов, лежащих в основе историографии и исторического мышления вообще. Попытка подобного рода предпринята в двух ценных работах последнего времени. Выбор мыслителей XVIII в., творчество ко- торых исследуют авторы, в значительной степени соприкасается с моим выбором. Речь идет о диссертации, посвященной антропологии в исто- риографии XVIII в., которую в 1932 г. защитила в Бонне Труде Бенц, и о книге Курта Брейзига «Die Meister der entwickelten Gescluchtsforschung* (1936)', появившейся вскоре после завершения моей работы. Но эти ав- торы изначально ставили вопросы не так, как я. Особенно сильно отли- чается от применяемых мною критериев историзма идеал науки по Брей- зигу — утонченный позитивизм. Этот критерий он и применяет к оценке крупных историков XVIII в.

* «Мастера развивающегося исследования истории». '* Отчеты о заседаниях Прусской академии наук, 1926.

Правда, речь может идти и еще о целом ряде трудов, важных с точ- ки зрения осуществления моей попытки. Это монографии об отдельных историках и мыслителях (Geschichtsdenker) и работы, в которых отдель- ные исторические объекты и проблемы исследуются и рассматриваются в контексте истории идей. В результате исследователь сталкивается с проблемами, близкими нам. Шпрангер мастерски рассмотрел историю теории культурных циклов и проблему упадка культуры (Sitzungs- berichte der Preussischen Akademie der Wissenschaften. 1926)'*. Той же

проблеме упадка культуры и изменения мнения об этом процессе по- священо исследование Вальтера Рема «Der Untergang Roms im abend- landischen Denken*' (1930). Штадельман, которому мы обязаны превосход- ной монографией об исторических взглядах Гердера (1928), исследовал «Grundformen der Mittelalterauffassung von Herder bis Ranker"; («Deutsche Vierteljalirsschrift fur Literaturwissenschaft usw. 1931). Та же тема рассмат- ривалась в работах Берты Мёллер («Die Wiederentdeckung des Mittelalters»"\ Kolner Dissertation 1932) и в книге Джорджо Фалько («La polemica sul medio evo»'"' (V. I, 1933)), а также в труде В.Шиблиха («Die Auffassung des mittelalterlichen Kaisertums in der deutschen Geschichts- schreibung von Leibnitz bis Giesebrecht»""', 1932). Я уже два десятилетия назад почувствовал всю плодотворность таких отдельных исследований, в том числе осуществляемых в «продольном разрезе» и занялся изуче- нием влияния германского и романского духа на изменения воззрений немцев на историю (Historische Zeitschrift 115; PreuBen und Deutschland im 19. u. 20. Jahrhundert. 1918)""". Побуждаемый мною и опираясь на мои выводы, Эрвин Хёльцле предпринял исследование на тему «Idee einer altgermanischen Freiheit bei Montesquieu*'""" (1925). Мне предстояло взве- сить, насколько я вправе и в своем нынешнем исследовании таким же об- разом ставить вопросы и искать ответы на них. Я решился не пренебрегать ими, но и не подчиниться им настолько, чтобы они могли решающим об- разом определять выбор и структуру материала. Мой замысел заключает- ся в проникновении в более глубокий слой духовной и душевной жизни, из которого и проистекают изменения в мышлении, когда речь идет об отдельных проблемах истории. А проникнуть в этот слой можно, лишь погружаясь в духовный мир отдельных выдающихся личностей. Мне надо заниматься людьми, а не отдельными историческими вопросами, сколь бы обширны они ни были. Поэтому результаты поисков, касавшиеся истори- ческих вопросов, были включены в картину, характеризующую духовно- мыслительную структуру отдельных мыслителей.

Наконец, в качестве дополнения к тому, что в этой книге только на- мечено, позволю себе указать на мои ранние работы «Weltburgertum und Nationalstaat», 1908; 7. Aufl. 1928"""" и «Idee der Staatsrason in der neueren Geschichte», 1924; 3. Aufl. 1929 В них рассматривается и моя ны- нешняя тема. Все общее в этих трех книгах восходит к первым концеп- циям, разработанным в счастливые годы моей молодости, проведенные в Страсбурге. Этим воспоминаниям я и посвящаю свою книгу, и немно- гие люди, пережившие то время, которым я посылаю мой привет, знают,

*

**

*** **** *****

****** ******* ******** *********

«Упадок Рима в западно-европейском мышлении».

«Основные формы средневекового государственного устройства у

Гердера и Ранке».

«Новое открытие средневековья».

«Полемика о средневековье» (итал.).

«Государственный строй средневековой Империи в немецкой

историографии от Лейбница до Гизебрехта».

«Пруссия и Германия в 19 и 20 вв.».

«Идея древнегерманской свободы у Монтескье».

«Космополитизм и национальное государство».

«Идея государственных интересов в новой истории».

чтб означала тогдашняя духовная констелляция культурной жизни на Верхнем Рейне. Я начал это третье и последнее путешествие по горам со смирением, приличествующим человеку преклонных лет, который куда точнее, чем раньше, знает все трудности задачи, взятой на себя, предъяв- ляет к себе все более высокие требования и отдает себе отчет в том, что в конечном итоге предлагает читателю лишь фрагмент того, что виделось ему как заманчивое идеальное решение.

Предваряющие ступени и понимание истории в Просвещении

Глава первая

Предшественники

Мы попытаемся охарактеризовать важнейшую проблему воз- никновения историзма. Все заключалось в том, чтобы смяг- чить, придать текучесть жесткому мышлению в естествен- но-правовых категориях со свойственной ему верой в неиз- менность высших человеческих идеалов и в одинаковость человеческой природы во все времена. Первый шаг в этом направлении был сделан посредством его общего поворота в философском мышлении, проявившимся еще в XVII в. прежде всего в философии Декарта. Если до тех пор наивное убеждение в силе человеческого разума побуждало к стремлению постигнуть объективную сторону мира с помощью разума, то теперь на передний план вышел вопрос о познающем субъекте и его легитимации на основе законов, которые должны быть обнаружены в нем самом. В этом повороте к субъективным проблемам ощущаются са- мые первые предзнаменования надвигающейся революции в мышлении - именно той, которую мы и хотим показать. Но в предистории революций нередко бывает, что именно повороты, которые уже таинственно подго- тавливались в ее глубине, сначала на длительное время утверждали пре- жнее состояние. Познающий субъект, который предстоял взору Декар- та, а под его воздействием и французским просветителям, был еще не индивидуальным субъектом в многообразии своих исторических прояв- лений, а субъектом всеобщим, абстрактным человеком естественного права. И поэтому обнаруживавшиеся в нем общие законы сначала лишь утверждали естественно-правовое мышление в его уверенности в досто- верности того, что оно обрело ключ к познанию человеческих проблем. Такого рода ключом считали мышление, доведенное до степени матема- тической ясности и очевидности, прежде всего строгое применение за- кона причинности. Эпохальные открытия естественных наук в небыва- лых масштабах подкрепили эту позицию и оказали воздействие на историческую сферу. Так изменения, которые претерпевала историчес- кая жизнь, настолько оставались в плену представлений о механической причинности, что и изменения внутри человеческой природы представа- ли только как ее обусловленные причинностью перегруппировки посто- янно повторяющихся одинаковых элементов. Но для мышления, стре- мившегося к математической надежности, разум, орган возвещения идеалов, оставался столь же стабильным, каким он когда-то казался и

естественно-правовому мышлению. Во времена господства французско- го Просвещения историзму предшествовало не ослабление, а как раз усиление естественно-правового мышления, которое, как говорилось, несло в себе зародыш распада. Это покажет нам история французского Просвещения.

Ожидать большего для решения задачи «разрыхления» историческо- го мира можно было от английского эмпиризма и сенсуализма после того, как Локк поколебал веру во врожденные идеи. Теперь вера в абсо- лютный характер истин разума растаяла. Пробудилась воля к трезвому и непредвзятому изучению явлений внутреннего мира человека, а тем са- мым и их исторических изменений. Тем самым удалось глубже познако- миться с миром иррациональных душевных сил, чувств, инстинктов и страстей, которые до тех пор, гордясь мощью разума, игнорировало ес- тественное право, и по достоинству оценить их каузальное значение, а при определенных условиях и пользу для достижений целей человека. Но дух стал при этом чистой доской, покрывающейся письменами только благодаря опыту, приносимому органами чувств, и потерял свою актив- ность и самодеятельность. С помощью нового метода произошло озна- комление более с компонентами души, нежели с ее внутренними связу- ющими силами, ибо и здесь исследователи остались под влиянием механической причинности, которая начала теперь свой победный поход из сферы естественных наук в науки о духе. К старому естественному праву, которое было, собственно, правом разума и зиждилось на вере в разум, присоединился тем самым лишь новый натурализм в форме не- последовательных компромиссов. Нам придется показать и это на при- мере истории английского Просвещения.

* Николши. Юность Дж.Вико (итап,).

Только благодаря глубокому пониманию человеческой души можно было преодолеть старое естественное право и новый натурализм и тем самым обрести новый исторический смысл. Правда, тот, кому станови- лось доступно это глубокое понимание, не был сразу способен и призван радикально применить его к историческому миру. Изменения в духовной жизни не происходят так быстро, особенно когда речь идет о том, чтобы проломить застарелую кору, нараставшую тысячелетиями, с античных времен. Но обращает на себя внимание тот факт, что на рубеже XVII- XVIII вв., когда великое просветительское движение начало свой побе- доносный поход из Англии, одновременно в Англии и Германии, а вско- ре вслед за тем и в Италии были созданы духовные миры, заключавшие в себе зародыши преодоления именно этого просветительского движе- ния — как эмпирического английского, так и рационалистического французского. Эти миры создали Лейбниц, Шефтсбери и Вико, действуя независимо друг от друга и исходя из особых индивидуальных предпосы- лок и из окружающей их социокультурной среды. Но внутреннее един- ство западной культуры проявилось в почти одновременном выступле- нии этих мыслителей. Шефтсбери (1671-1713) умер в Неаполе - в том же городе, где жил его современник Вико (1668-1744) и, вероятно, встречал- ся там с ним (см. Nicolini. La giovinezza di G.Vico. 1932. S. 92)". А Шефт- сбери и Лейбниц, который был старше (1646-1716), духовно сблизились,

прежде чем их настигла смерть. Лейбниц с восторгом читал «Моралис- тов» Шефтсбери, вышедших в 1709 г., и увидел в этом труде почти всю свою «Теодицею», которая была опубликована в 1710 г. Труды Вико ос- тались почти незамеченными в потоке стремлений, о которых мы наме- рены рассказать. Прежде чем говорить о Вико, мы остановимся на его современнике — немецком мыслителе среднего уровня Готфриде Ар- нольде. Представитель кругов, которые затрагивали проблемы душевной жизни, он также входил в число тех, кто подготовил новое историческое мышление. Но Лейбниц и Шефтсбери занимают первое место среди тех духовных сил, которые полстолетия спустя, в годы, последовавшие за Семилетней войной, оплодотворили вновь начавшееся немецкое движе- ние. Для названного движения эти люди были своего рода созвездием Кастора и Поллукса, способным затмить взошедшие тем временем вели- кие светила французского Просвещения. Может быть, Шефтсбери сумел более непосредственно воздействовать на французских мыслителей, чем Лейбниц, и оказался им более сродни, так как он не столько интеллек- туально, подобно Лейбницу, сколько энтузиазмом, эстетическими сред- ствами, фантазией и задушевностью сразу же сумел взволновать душу¹. Поэтому мы начнем наше повествование с Шефтсбери.