3.Диалектика как учение о единстве противоположностей

Вкратце диалектику можно определить, как учение о един­стве противоположностей. Этим будет схвачено ядро диалектики, но это требует пояснений и развития.

Ленин В. И. Философские тетради.—

Полн. собр. соч., т. 29, с. 203

Диалектика есть учение о том, как могут быть и как бывают (как становятся) тождественными противо­положности,— при каких условиях они бывают тождест­венны, превращаясь друг в друга,— почему ум человека не должен брать эти противоположности за мертвые, застывшие, а за живые, условные, подвижные, превращающиеся одна в другую.

Ленин В. И. Философские тетради.—

Полн. собр. соч., т. 29, с. 98

Всесторонняя, универсальная гибкость понятий, гибкость, до­ходящая до тождества противоположностей,— вот в чем суть. Эта гибкость, примененная субъективно, = эклектике и софистике. Гибкость, примененная объективно, т. е. отражающая всесторон­ность материального процесса и единство его, есть диалектика, есть правильное отражение вечного развития мира.

Ленин В. И. Философские mempaди.—

Полн. собр. соч., т. 29. с. 99

3. Диалектика как метод познания. Критика метафизики

а) ХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ ДИАЛЕКТИЧЕСКОГО И МЕТАФИЗИЧЕСКОГО МЕТОДОВ ПОЗНАНИЯ

Первая (форма диалектики.— Ред.) — это греческая философия. Здесь диалектическое мышление выступает еще в первобытной простоте, не нарушаемой теми милыми препятствиями, которые сама себе создала метафизика XVII и XVIII веков — Бэкон и Локк в Англии, Вольф в Германии — и которыми она заградила себе путь от понимания отдельного к пониманию целого, к пости­жению всеобщей связи вещей. У греков — именно потому, что они еще не дошли до расчленения, до анализа природы,— природа еще рассматривается в общем, как одно целое. Всеобщая связь явлений природы не доказывается в подробностях: она является для греков результатом непосредственного созерцания. В этом недостаток греческой философии, из-за которого она должна была

144

впоследствии уступить место другим воззрениям. Но в этом же заключается и ее превосходство над всеми ее позднейшими мета­физическими противниками. Если метафизика права по отноше­нию к грекам в подробностях, то в целом греки правы по отноше­нию к метафизике. Это одна из причин, заставляющих нас все снова и снова возвращаться в философии, как и во многих других областях, к достижениям того маленького народа, универсальная одаренность и деятельность которого обеспечили ему в истории развития человечества место, на какое не может претендовать ни один другой народ. Другой же причиной является то, что в много­образных формах греческой философии уже имеются в зародыше, в процессе возникновения, почти все позднейшие типы мировоз­зрений. Поэтому и теоретическое естествознание, если оно хочет проследить историю возникновения и развития своих теперешних общих положений, вынуждено возвращаться к грекам. И понима­ние этого все более и более прокладывает себе дорогу. Все более редкими становятся те естествоиспытатели, которые, сами опери­руя обрывками греческой философии, например атомистики, как вечными истинами, смотрят на греков по-бэконовски свысока на том основании, что у последних не было эмпирического естество­знания. Было бы только желательно, чтобы это понимание углуби­лось и привело к действительному ознакомлению с греческой фи­лософией.

Второй формой диалектики, особенно близкой как раз немец­ким естествоиспытателям, является классическая немецкая фи­лософия от Канта до Гегеля. Здесь уже кое-какое начало положе­но, ибо также и помимо упомянутого уже неокантианства стано­вится снова модой возвращаться к Канту. С тех пор как открыли, что Кант является творцом двух гениальных гипотез, без которых нынешнее теоретическое естествознание не может ступить и ша­га,— а именно приписывавшейся прежде Лапласу теории возник­новения солнечной системы и теории замедления вращения Земли благодаря приливам,— с тех пор Кант снова оказался в должном почете у естествоиспытателей. Но учиться диалектике у Канта было бы без нужды утомительной и неблагодарной работой, с тех пор как в произведениях Гегеля мы имеем обширный компендий диалектики, хотя и развитый из совершенно ложного исходного пункта...

Заслугой Маркса является то, что он впервые извлек снова на свет, в противовес «крикливым, претенциозным и весьма посред­ственным эпигонам, задающим тон в современной Германии», забытый диалектический метод, указал на его связь с гегелевской диалектикой, а также и на его отличие от последней и в то же вре­мя дал в «Капитале» применение этого метода к фактам определен­ной эмпирической науки, политической экономии. И сделал он

145

это с таким успехом, что даже в Германии новейшая экономиче­ская школа поднимается над вульгарным фритредерством лишь благодаря тому, что она, под предлогом критики Маркса, занима­ется списыванием у него (довольно часто неверным).

У Гегеля в диалектике господствует то же самое извращение всех действительных связей, как и во всех прочих разветвлениях его системы. Но, как замечает Маркс, «мистификация, которую претерпела диалектика в руках Гегеля, отнюдь не помешала тому, что именно Гегель первый дал всеобъемлющее и сознательное изображение ее всеобщих форм движения. У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно».

Энгельс Ф. Диалектика природы.—

Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т, 20, с. 369—371

Между тем рядом с французской философией XVIII века и вслед за ней возникла новейшая немецкая философия, нашедшая свое завершение в Гегеле. Ее величайшей заслугой было возвра­щение к диалектике как высшей форме мышления. Древнегрече­ские философы были все прирожденными, стихийными диалек­тиками, и Аристотель, самая универсальная голова среди них, уже исследовал существеннейшие формы диалектического мышле­ния¹. Новая философия, хотя и в ней диалектика имела блестя­щих представителей (например, Декарт и Спиноза), напротив, все более и более погрязала, особенно под влиянием английской философии, в так называемом метафизическом способе мышления, почти исключительно овладевшем также французами XVIII века, по крайней мере в их специально философских трудах, Однако вне пределов философии в собственном смысле слова они смогли оставить нам высокие образцы диалектики; припомним только «Племянника Рамо» Дидро и «Рассуждение о происхождении не­равенства между людьми» Руссо.— Остановимся здесь вкратце на существе обоих методов мышления; нам еще придется более подробно заняться этим вопросом.

Когда мы подвергаем мысленному рассмотрению природу или историю человечества или нашу собственную духовную деятель­ность, то перед нами сперва возникает картина бесконечного спле­тения связей и взаимодействий, в которой ничто не остается не­подвижным и неизменным, а все движется, изменяется, возникает и исчезает. Этот первоначальный, наивный, но по сути дела пра-

------------------

¹ В черновом наброске «Введения» это место было сформулировано сле­дующим образом: «Древнегреческие философы были все прирожденными, сти­хийными диалектиками, и Аристотель, Гегель древнего мира, уже исследовал существеннейшие формы диалектического мышления». Ред.

146

вилышй взгляд на мир был присущ древнегреческой философии и впервые ясно выражен Гераклитом: все существует и в то же вре­мя не существует, так как все течет, все постоянно изменяется, все находится в постоянном процессе возникновения и исчезно­вения Несмотря, однако, на то, что этот взгляд верно схватывает общий характер всей картины явлений, он все же недостаточен для объяснения тех частностей, из которых она складывается, а пока мы не знаем их, нам не ясна и общая картина. Чтобы позна­вать эти частности, мы вынуждены вырывать их из их естествен­ной или исторической связи и исследовать каждую в отдельности по ее свойствам, по ее особым причинам и следствиям и т. д. В этом состоит прежде всего задача естествознания и исторического ис­следования, т. е. тех отраслей науки, которые по вполне понятным причинам занимали у греков классических времен лишь подчи­ненное место, потому что грекам нужно было раньше всего другого накопить необходимый материал. Начатки точного исследования природы получили дальнейшее развитие впервые лишь у греков александрийского периода, а затем, в средние века, у арабов. Настоящее же естествознание начинается только со второй поло­вины XV века, и с этого времени оно непрерывно делает все более быстрые успехи. Разложение природы на ее отдельные части, раз­деление различных процессов и предметов природы на опре­деленные классы, исследование внутреннего строения органиче­ских тел по их многообразным анатомическим формам — все это было основным условием тех исполинских успехов, которые были достигнуты в области познания природы за последние четыреста лет. Но тот же способ изучения оставил нам вместе с тем и привыч­ку рассматривать вещи и процессы природы в их обособленности, вне их великой общей связи, и в силу этого — не в движении; а в неподвижном состоянии, не как существенно изменчивые, а как вечно неизменные, не живыми, а мертвыми. Перенесенный Бэко­ном и Локком из естествознания в философию, этот способ пони­мания создал специфическую ограниченность последних столе­тий — метафизический способ мышления.

Для метафизика вещи и их мысленные отражения, понятия, суть отдельные, неизменные, застывшие, раз навсегда данные предметы, подлежащие исследованию один после другого и один независимо от другого. Он мыслит сплошными неопосредствован­ными противоположностями; речь его состоит из: «да — да, нет — нет; что сверх того, то от лукавого». Для него вещь или сущест-вует, или не существует, и точно так же вещь не может быть самой собой и в то же время иной. Положительное и отрицательное аб­солютно исключают друг друга; причина и следствие по отношению друг к другу тоже находятся в застывшей противоположности. Этот способ мышления кажется нам на первый взгляд вполне прием-

147

лемым потому, что он присущ так называемому здравому челове­ческому рассудку. Но здравый человеческий рассудок, весьма почтенный спутник в четырех стенах своего домашнего обихода, переживает самые удивительные приключения, лишь только он отважится выйти на широкий простор исследования. Метафизи­ческий способ понимания, хотя и является правомерным и даже необходимым в известных областях, более или менее обширных, смотря по характеру предмета, рано или поздно достигает каж­дый раз того предела, за которым он становится односторонним, ограниченным, абстрактным и запутывается в неразрешимых про­тиворечиях, потому что за отдельными вещами он не видит их взаимной связи, за их бытием — их возникновения и исчезновения, из-за их покоя забывает их движение, за деревьями не видит леса. В обыденной жизни, например, мы знаем и можем с уверенностью сказать, существует ли то или иное животное или нет, но при более точном исследовании мы убеждаемся, что это иногда в высшей сте­пени сложное дело, как это очень хорошо известно юристам, ко­торые тщетно бились над тем, чтобы найти рациональную грани­цу, за которой умерщвление ребенка в утробе матери нужно счи­тать убийством. Невозможно точно так же определить и момент смерти, так как физиология доказывает, что смерть есть не вне­запный, мгновенный акт, а очень длительный процесс. Равным об­разом и всякое органическое существо в каждое данное мгновение является тем же самым и не тем же самым; в каждое мгновение оно перерабатывает получаемые им извне вещества и выделяет из себя другие вещества, в каждое мгновение одни клетки его ор­ганизма отмирают, другие образуются; по истечении более или менее длительного периода времени вещество данного организма полностью обновляется, заменяется другими атомами вещества. Вот почему каждое органическое существо всегда то же и, од­нако, не то же. При более точном исследовании мы находим также, что оба полюса какой-нибудь противоположности — например, положительное и отрицательное — столь же неотделимы один от другого, как и противоположны, и что они, несмотря на всю про­тивоположность между ними, взаимно проникают друг друга...

Все эти процессы и все эти методы мышления не укладываются в рамки метафизического мышления. Для диалектики же, для ко­торой существенно то, что она берет вещи и их умственные отра­жения в их взаимной связи, в их сцеплении, в их движении, в их возникновении и исчезновении,— такие процессы, как вышеука­занные, напротив, лишь подтверждают ее собственный метод ис­следования. Природа является пробным камнем для диалектики, и надо сказать, что современное естествознание доставило для та­кой пробы чрезвычайно богатый, с каждым днем увеличивающий­ся материал и этим материалом доказало^ что в природе все совер-

148

шается в конечном счете диалектически, а не метафизически. Но так как и до сих пор можно по пальцам перечесть естествоиспыта­телей научившихся мыслить диалектически, то этот конфликт между достигнутыми результатами и укоренившимся способом мышления вполне объясняет ту безграничную путаницу, которая господствует теперь в теоретическом естествознании и одинаково приводит в отчаяние как учителей, так и учеников, как писате­лей, так и читателей.

Энгельс Ф. Анти-Дюринг,— Маркс Я., Энгельс Ф.

Соч., т. 20, с. 19—22

Старый метод исследования и мышления, который Гегель на­зывает «метафизическим», который имел дело преимущественно с предметами как с чем-то законченным и неизменным и остатки которого до сих пор еще крепко сидят в головах, имел в свое вре­мя великое историческое оправдание. Надо было исследовать предметы, прежде чем можно было приступить к исследованию процессов. Надо сначала знать, что такое данный предмет, чтобы можно было заняться теми изменениями, которые с ним происхо­дят. Так именно и обстояло дело в естественных науках. Старая метафизика, считавшая предметы законченными, выросла из та­кого естествознания, которое изучало предметы неживой и живой природы как нечто законченное. Когда же это изучение отдельных предметов подвинулось настолько далеко, что можно было сделать решительный шаг вперед, то есть перейти к систематическому ис­следованию тех изменений, которые происходят с этими предмета­ми в самой природе, тогда и в философской области пробил смерт­ный час старой метафизики. И в самом деле, если до конца прош­лого столетия естествознание было преимущественно собирающей наукой, наукой о законченных предметах, то в нашем веке оно стало в сущности упорядочивающей наукой, наукой о процессах, о происхождении и развитии этих предметов и о связи, соединяю­щей эти процессы природы в одно великое целое. Физиология, ко­торая исследует процессы в растительном и животном организме;

эмбриология, изучающая развитие отдельного организма от за­родышевого состояния до зрелости; геология, изучающая посте­пенное образование земной коры,— все эти науки суть детища нашего века.

Энгельс Ф. Людвиг Фейербах

и конец классической немецкой философии.—

Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 303

Это самый наглядный признак метафизики, с которой начинала всякая наука: пока не умели приняться за изучение фактов, всег­да сочиняли a priori¹ общие теории, всегда остававшиеся бесплод-

---------------

¹ - заранее, независимо от опыта. Ред.

149

ными. Метафизик-химик, не умея еще исследовать фактически хи­мических процессов, сочинял теорию о том, что такое за сила хи­мическое сродство? Метафизик-биолог толковал о том, что такое жизнь и жизненная сила? Метафизик-психолог рассуждал о том, что такое душа? Нелеп тут был уже прием. Нельзя рассуждать о душе, не объяснив в частности психических процессов: прогресс тут должен состоять именно в том, чтобы бросить общие теории и философские построения о том, что такое душа, и суметь поста­вить на научную почву изучение фактов, характеризующих те или другие психические процессы.

Ленин В. И. Что такое «друзья народа»

и как они воюют против социал-демократов?—

Полн. собр. соч., т. 1, с. 141—142

Со времени смерти Гегеля вряд ли была сделана хотя бы одна попытка развить какую-нибудь науку в ее собственной, внутрен­ней связи. Официальная гегелевская школа усвоила себе из диалек­тики учителя только манипуляции простейшими приемами, ко­торые она применяла всюду и везде, и к тому же часто до смеш­ного неуклюже. Все наследие Гегеля ограничивалось для этой школы простым шаблоном, при помощи которого строилась лю­бая тема, и списком слов и оборотов, годных только для того, чтобы вовремя вставлять их там, где не хватало мыслей и положитель­ных знаний. Таким образом, получилось, как сказал один бон­нский профессор, что эти гегельянцы смыслили кое-что в «ничем», а писать могли обо «всем». Так это, конечно, и было. Однако у этих господ, несмотря на все их самомнение, настолько сильно было сознание собственной слабости, что они старались держаться по возможности дальше от больших задач; старая, рутинная наука удерживала свои позиции благодаря превосходству в положитель­ных знаниях. И только когда Фейербах объявил несостоятельной умозрительную идею, гегельянство постепенно угасло, и стало ка­заться, что в науке снова началось царство старой метафизики с ее неподвижными категориями.

Это явление имело свою естественную причину. После режима гегелевских диадохов, приведшего к господству пустой фразы, естественно наступила эпоха, в которой положительное содержа­ние науки снова возобладало над ее формальной стороной. В это время Германия набросилась с совершенно исключительной энер­гией на естественные науки, что соответствовало ее мощному бур­жуазному развитию со времени 1848 года; и по мере того как стали входить в моду эти науки, в которых спекулятивное направление никогда не играло сколько-нибудь значительной роли, снова ра­спространилась также и старая метафизическая манера мышления, вплоть до самой крайней вольфовской пошлости. Гегель был за-

150

быт развился новый естественнонаучный материализм, который теоретически почта ничем не отличается от материализма XVIII века и имеет перед последним большей частью только то преиму­щество, что располагает более богатым, естественнонаучным, в особенности химическим и физиологическим материалом. Крайне плоское воспроизведение этого ограниченного филистерского спо­соба мышления докантовского периода мы находим у Бюхнера и Фогта; и даже Молешотт, который клянется Фейербахом, каждую минуту забавнейшим образом запутывается в самых простых ка­тегориях. Неповоротливый тяжеловоз обыденного буржуазного рассудка, конечно, останавливается в замешательстве перед рвом, отделяющим сущность от явления, причину от следствия. Но ког^ да собираются на охоту с гончими по чрезвычайно пересеченной местности абстрактного мышления, тогда как раз нельзя садиться на тяжеловоза.

Таким образом, тут надо было решать другой вопрос, который не имеет отношения к политической экономии как таковой. Какой метод научного исследования следует избрать? С одной стороны, имелась гегелевская диалектика в совершенно абстрактном, «спе­кулятивном» виде, в каком ее оставил после себя Гегель; с другой стороны, имелся обычный, ныне снова ставший модным, по преи­муществу вольфовски-метафизический метод, следуя которому буржуазные экономисты и писали свои бессвязные толстые кни­ги. Этот последний настолько был теоретически разгромлен Кан­том и в особенности Гегелем, что только косность и отсутствие дру­гого простого метода могли сделать возможным его дальнейшее практическое существование. С другой стороны, гегелевский ме­тод в данной его форме был абсолютно непригоден. Ои был по су-щевтву идеалистическим, а тут требовалось развитие такого миро­воззрения, которое было бы более материалистическим, чем все прежние. Он исходил из чистого мышления, а здесь надо было ис­ходить из самых упрямых фактов. Метод, который, по собствен­ному призванию Гегеля, «от ничего через ничто пришел к ничему», был в этом виде здесь совершенно неуместен. Тем не менее из все­го наличного логического материала он был единственным, ко­торый можно было по крайней мере использовать. Этот метод не подвергался критике, он не был опровергнут, никто из противни­ков великого диалектика не смог пробить брешь в гордом здании этого метода; он был забыт потому, что гегелевская школа не зна­ла, что с ним делать. Поэтому надо было прежде всего подверг­нуть. гегелевский метод основательной критике.

Гегелевский способ мышления отличался от способа мышления ве&х других философов огромным историческим чутьем, которое лежало в его основе. Хотя форма была крайне абстрактна и идеа-листачнад все же развитие его мыслей всегда шло параллельно

151

развитию всемирной истории, и последнее, собственно, должно было служить только подтверждением первого. Если при этом ис­тинное отношение было перевернуто и поставлено на голову, то все же реальное содержание повсюду проникало в философию, тем более, что Гегель в отличие от своих учеников не делал доб­родетели из невежества, а был одним из образованнейших людей всех времен. Он первый пытался показать развитие, внутреннюю связь истории, и каким бы странным ни казалось нам теперь мно­гое в его философии истории, все же грандиозность основных его взглядов даже и в настоящее время еще поразительна, особенно если сравнить с ним его предшественников или тех, кто после него отваживался пускаться в общие размышления об истории. В «Фено­менологии», в «Эстетике», в «Истории философии» — повсюду красной нитью проходит это великолепное понимание истории, и повсюду материал рассматривается исторически, в определенной, хотя и абстрактно извращенной, связи с историей.

Это составившее эпоху понимание истории было прямой теоре­тической предпосылкой нового материалистического воззрения, и уже благодаря этому была дана исходная точка также для логи­ческого метода. Если эта забытая диалектика, даже с точки зре­ния «чистого мышления», привела к таким результатам, если она к тому же, как бы играючи, покончила со всей прежней логикой и метафизикой, то, значит, в ней во всяком случае было что-то большее, чем просто софистика и схоластические изощрения. Но критика этого метода была нелегкой задачей; вся официальная философия боялась и теперь еще боится взяться за нее.

Маркс был и остается единственным человеком, который мог взять на себя труд высвободить из гегелевской логики то ядро, ко­торое заключает в себе действительные открытия Гегеля в этой области, и восстановить диалектический метод, освобожденный от его идеалистических оболочек, в том простом виде, в котором он и становится единственно правильной формой развития мысли. Выработку метода, который лежит в основе марксовой критики политической экономии, мы считаем результатом, который по своему значению едва ли уступает основному материалистиче­скому воззрению.

Энгельс ф. Карл Маркс. «К критике

политической экономии».— Маркс К., Энгельс Ф.

Соч., т. 13, с. 494—497

Мой диалектический метод по своей основе не только отличен от гегелевского, но является его прямой противоположностью. Для Гегеля процесс мышления, который он превращает даже под именем идеи в самостоятельный субъект, есть демиург действитель-ногОд которое составляет лишь его внешнее проявление. У меня

152

же наоборот, идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней.

Маркс К. Капитал, т. I. Послесловие

ко второму изданию.- Маркс Я., Энгельс Ф.

Соч., т. 23, с. 21

Мой метод исследования не тот, что у Гегеля, ибо я — ма­териалист, а Гегель - идеалист. Гегелевская диалектика явля­ется основной формой всякой диалектики, но лишь после освобож­дения ее от ее мистической формы, а это-то как раз и отличает от нее мой метод.

Маркс К. Письмо Л. Кугелъману, 6 марта 1868 г.-

Маркс К., Энгельс Ф.

Соч., т. 32, с. 448

...Чтобы яснее изложить свой метод, Маркс приводит описание его в указанной заметке. Для Маркса одно важно — говорится там:

именно — найти закон тех явлений, которые он исследует, и притом особенно важен для него закон изменения, развития этих явлений, перехода их из одной формы в другую, из одного порядка общест­венных отношений в другой. Поэтому Маркс заботится об одном:

показать точным научным исследованием необходимость данных порядков общественных отношений, констатируя со всей возможной полнотой те факты, которые служат для него исходными и опорными пунктами. Для этой цели совершенно достаточно, если он, дока­зывая необходимость настоящего строя, доказывает вместе с тем и необходимость другого строя, который неизбежно должен вы­расти из предыдущего,— все равно, верят ли люди в это или не верят, сознают ли они это или не сознают. Маркс рассматривает общественное движение как естественноисторический процесс, подчиняющийся законам, не только не зависящим от воли, соз­нания и намерений людей, а, напротив, определяющим их волю, сознание и намерения. (К сведению для гг. субъективистов, выде­ляющих социальную эволюцию из естественноисторической имен­но потому, что человек ставит себе сознательные «цели», руковод­ствуется определенными идеалами.) Если сознательный элемент играет столь подчиненную роль в истории культуры, то понятно само собой, что критика, имеющая своим предметом самое эту культуру, менее всего другого может опираться на какую-либо форму или какой-либо результат сознания. Другими словами, ис­ходным пунктом для нее может служить никак не идея, но только внешнее, объективное явление. Критика должна состоять в том, чтобы сравнить и сопоставить данный факт не с идеей, а с другим фактом; для нее важно только, чтобы оба факта были по возмож­ности точно исследованы и чтобы они представляли из себя, один по отношению к другому, различные моменты развития, причем особенно необходимо, чтобы с такой же точностью был исследо-

153

ван весь ряд известных состояний, последовательность их и связь между различными ступенями развития. Маркс отрицает именно ту идею, что законы экономической жизни одинаковы и для про­шедшего и для настоящего. Напротив, каждый исторический пе­риод имеет свои собственные законы. Экономическая жизнь пред­ставляет из себя явление, аналогичное с историей развития в дру­гих областях биологии. Прежние экономисты не понимали при­роды экономических законов, когда сравнивали их с законами фи­зики и химии. Более глубокий анализ показывает, что социальные организмы так же глубоко разнятся друг от друга, как и организ­мы животных и растений. Ставя своей задачей с этой точки зре­ния исследовать капиталистическую экономическую организа­цию, Маркс этим самым строго научно формулирует ту цель, ко­торую должно преследовать всякое точное исследование экономи­ческой жизни. Научное значение такого исследования состоит в выяснении тех особых (исторических) законов, которые регули­руют возникновение, существование, развитие и смерть данного общественного организма и замену его другим, высшим организмом.

Вот — описание диалектического метода, которое Маркс вы­удил из бездны журнальных и газетных заметок о «Капитале» и перевел на немецкий язык потому, что эта характеристика ме­тода, как он сам говорит, совершенно точна... И Маркс вслед за этим описанием прямо говорит, что его метод — «прямо противо­положен» методу Гегеля. По Гегелю, развитие идеи, по диалекти­ческим законам триады, определяет собой развитие действитель­ности. Только в этом случае, разумеется, и можно толковать о значении триад, о непререкаемости диалектического процесса. По-моему — наоборот — говорит Маркс: «идеальное есть только отражение материального». И все дело сводится таким образом к «позитивному пониманию настоящего и его необходимого раз­вития»: для триад не остается и другого места, как роль крышки и шелухи («я кокетничал гегелевским языком» — говорит Маркс в этом же послесловии), которой способны интересоваться одни филистеры.

Ленин В. И. Что такое «друзья народа»

и как они воюют против социал-демократов?—

Полн. собр. соч., т. 1, с. 166—168

б) ДИАЛЕКТИКА — ФОРМА МЫШЛЕНИЯ, СООТВЕТСТВУЮЩАЯ СОВРЕМЕННОМУ УРОВНЮ РАЗВИТИЯ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ

К диалектическому пониманию природы можно прийти, будучи вынужденным к этому накопляющимися фактами естествознания;

но его можно легче достигнуть, если к диалектическому характеру этих фактов подойти с пониманием законов диалектического мыш­ления. Во всяком случае естествознание подвинулось настолько,

154

что оно не может уже избежать диалектического обобщения. Но оно облегчит себе этот процесс, если не будет забывать, что резуль­таты в которых обобщаются данные его опыта, суть понятия и что искусство оперировать понятиями не есть нечто врожденное и но дается вместе с обыденным, повседневным сознанием, а требует действительного мышления, которое тоже имеет за собой долгую эмпирическую историю, столь же длительную, как и история эм­пирического исследования природы. Когда естествознание нау­чится усваивать результаты, достигнутые развитием философии в течение двух с половиной тысячелетий, оно именно благодаря этому избавится, с одной стороны, от всякой особой, вне его и над ним стоящей натурфилософии, с другой - от своего собственного, унаследованного от английского эмпиризма, ограниченного мето­да мышления.

Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Маркс К., Энгельс Ф.

Соч., т. 20, с. 14

Дело в том, что всякому, кто занимается теоретическими вопро­сами, результаты современного естествознания навязываются с такой же принудительностью, с какой современные естествоис­пытатели — желают ли они этого или нет — вынуждены прихо­дить к общетеоретическим выводам. И здесь происходит известная компенсация. Если теоретики являются полузнайками в области естествознания, то современные естествоиспытатели фактически в такой же мере являются полузнайками в области теории, в об­ласти того, что до сих пор называлось философией.

Эмпирическое естествознание накопило такую необъятную мас­су положительного материала, что в каждой отдельной области исследования стала прямо-таки неустранимой необходимость упо­рядочить этот материал систематически и сообразно его внутрен­ней связи. Точно так же становится неустранимой задача приве­дения в правильную связь между собой отдельных областей зна­ния. Но, занявшись этим, естествознание вступает в теоретическую область, а здесь эмпирические методы оказываются бессильными, здесь может оказать помощь только теоретическое мышление. Но теоретическое мышление является прирожденным свойством толь­ко в виде способности. Эта способность должна быть развита, усо­вершенствована, а для этого не существует до сих пор никакого иного средства, кроме изучения всей предшествующей философии.

Теоретическое мышление каждой эпохи, а значит и нашей эпо­хи, это — исторический продукт, принимающий в различные времена очень различные формы и вместе с тем очень различное содержание. Следовательно, наука о мышлении, как и всякая дру-ная наука, есть историческая наука, наука об историческом раз­витии человеческого мышления. А это имеет важное значение так-

155

же и для практического применения мышления к эмпирическим областям. Ибо, во-первых, теория законов мышления отнюдь не есть какая-то раз навсегда установленная «вечная истина», как это связывает со словом «логика» филистерская мысль. Сама фор­мальная логика остается, начиная с Аристотеля и до наших дней, ареной ожесточенных споров. Что же касается диалектики, то до сих пор она была исследована более или менее точным образом лишь двумя мыслителями: Аристотелем и Гегелем. Но именно диа­лектика является для современного естествознания наиболее важ­ной формой мышления, ибо только она представляет аналог и тем самым метод объяснения для происходящих в природе процессов развития, для всеобщих связей природы, для переходов от одной области исследования к другой.

А, во-вторых, знакомство с ходом исторического развития человеческого мышления, с выступавшими в различные времена воззрениями на всеобщие связи внешнего мира необходимо для теоретического естествознания и потому, что оно дает масштаб для оценки выдвигаемых им самим теорий. Но здесь недостаток знакомства с историей философии выступает довольно-таки часто и резко. Положения, установленные в философии уже сотни лет тому назад, положения, с которыми в философии давно уже покон­чили, часто выступают у теоретизирующих естествоиспытателей в качестве самоновейших истин, становясь на время даже пред­метом моды. Когда механическая теория теплоты привела новые доказательства в подтверждение положения о сохранении энергии и снова выдвинула его на передний план, то это несомненно было огромным ее успехом; но могло ли бы это положение фигурировать в качестве чего-то столь абсолютно нового, если бы господа физи­ки вспомнили, что оно было выдвинуто уже Декартом? С тех пор как физика и химия стали опять оперировать почти исключитель­но молекулами и атомами, древнегреческая атомистическая фило­софия с необходимостью снова выступила на передний план. Но как поверхностно трактуется она даже лучшими из естествоиспы­тателей! Так, например, Кекуле рассказывает («Цели и достижения химии»), будто она имеет своим родоначальником Демокрита (вмес­то Левкиппа), и утверждает, будто Дальтон первый пришел к мысли о существовании качественно различных элементарных атомов и первый приписал им различные, специфические для раз­личных элементов веса; между тем у Диогена Лаэрция (кн. X, §§ 43—44 и 61) можно прочесть, что уже Эпикур приписывал ато­мам не только различия по величине и форме, но также и разли­чия по весу, т. е. что Эпикур по-своему уже знал атомный вес и атомный объем.

1848 год, который в Германии в общем ничего не довел до кон­ца, произвел там полный переворот только в области философии.

156

Устремившись в область практики и положив начало, с одной сто­роны, крупной промышленности и спекуляции, а с другой сторо­ны, тому мощному подъему, который естествознание с тех пор пере­живает в Германии и первыми странствующими проповедниками которого явились карикатурные персонажи Фогт, Бюхнер и т. д.,— нация решительно отвернулась от затерявшейся в песках берлин­ского старогегельянства классической немецкой философии. Бер­линское старогегельянство вполне это заслужило. Но нация, же­лающая стоять на высоте науки, не может обойтись без теоретиче­ского мышления. Вместе с гегельянством выбросили за борт и диалектику — как раз в тот самый момент, когда диалектический характер процессов природы стал непреодолимо навязываться мысли и когда, следовательно, только диалектика могла помочь естествознанию выбраться из теоретических трудностей. В резуль­тате этого снова оказались беспомощными жертвами старой мета­физики. Среди публики получили с тех пор широкое распростра­нение, с одной стороны, приноровленные к духовному уровню филистера плоские размышления Шопенгауэра, впоследствии даже Гартмана, а с другой — вульгарный, в стиле странствующих проповедников, материализм разных Фогтов и Бюхнеров. В уни­верситетах конкурировали между собой различнейшие сорта эк­лектизма, у которых общим было только то, что они были состря­паны из одних лишь отбросов старых философских систем и были все одинаково метафизичны. Из остатков классической философии сохранилось только известного рода неокантианство, последним словом которого была вечно непознаваемая вещь в себе, т. е. та часть кантовского учения, которая меньше всего заслуживала сохранения. Конечным результатом были господствующие теперь разброд и путаница в области теоретического мышления.

Нельзя теперь взять в руки почти ни одной теоретической кни­ги по естествознанию, не получив из чтения ее такого впечатления, что сами естествоиспытатели чувствуют, как сильно над ними гос­подствует этот разброд и эта путаница, и что имеющая ныне хож­дение, с позволения сказать, философия не дает абсолютно ника­кого выхода. И здесь действительно нет никакого другого выхода, никакой другой возможности добиться ясности, кроме возврата в той или иной форме от метафизического мышления к диалекти­ческому.

Этот возврат может совершиться различным образом. Он может проложить себе путь стихийно, просто благодаря напору самих естественнонаучных открытий, не умещающихся больше в старом метафизическом прокрустовом ложе. Но это — длительный и труд­ный процесс, при котором приходится преодолевать бесконечное множество излишних трений. Процесс этот в значительной сте­пени уже происходит^ в особенности в биологии. Он может быть

157

сильно сокращен, если представители теоретического естество­знания захотят поближе познакомиться с диалектической филосо­фией в ее исторически данных формах.

Энгельс Ф. Диалектика природы.—

Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 366—З69

Два философских направления: метафизическое с неподвиж­ными категориями, диалектическое (Аристотель и особенно Гегель) — с текучими; доказательства, что эти неподвижные про­тивоположности основания и следствия, причины и действия, тож­дества и различия, видимости и сущности не выдерживают крити­ки, что анализ обнаруживает один полюс уже как наличествую­щий in nuce¹ в другом, что в определенной точке один полюс прев­ращается в другой и что вся логика развертывается только лишь из этих движущихся вперед противоположностей. Это у самого Гегеля мистично, ибо категории выступают у него как что-то предсуществующее, а диалектика реального мира — как их про­стой отблеск. В действительности наоборот: диалектика головы — только отражение форм движения реального мира, как природы, так и истории. До конца прошлого столетия и даже до 1830 г. естествоиспытатели более или менее обходились при помощи ста­рой метафизики, ибо действительная наука не выходила еще за пределы механики, земной и космической. Однако известное за­мешательство вызвала уже высшая математика, которая рассмат­ривает вечную истину низшей математики как преодоленную точ­ку зрения, часто утверждает нечто противоположное ей и выстав­ляет положения, кажущиеся представителю низшей матема­тики просто бессмыслицей. Здесь затвердевшие категории распла­вились, математика вступила в такую область, где даже столь простые отношения, как отношения абстрактного количества, дурная бесконечность, приняли совершенно диалектический вид и заставили математиков стихийно и против их воли стать диалек­тиками, Нет ничего комичнее, чем жалкие уловки, увертки и вынуж­денные приемы, к которым прибегают математики, чтобы разре­шить это противоречие, примирить между собой высшую и низ­шую математику, уяснить себе, что то, что у них получилось в виде неоспоримого результата, не представляет собой чистой бессмыс­лицы,— и вообще рационально объяснить исходный пункт, метод и результаты математики бесконечного.

Но теперь все это обстоит иначе. Химия, абстрактная дели­мость физического, дурная бесконечность — атомистика. Физио­логия — клетка (процесс органического развития как отдельного индивида, так и видов путем дифференциации является убедитель-

----------------

¹ - в зародыше. Ред.

158

вейшим подтверждением рациональной диалектики) и, наконец, тождество сил природы и их взаимное превращение, положившее конец всякой неподвижности категорий. Несмотря на это, естест­воиспытатели в своей массе всё еще крепко придерживаются ста­рых метафизических категорий и оказываются беспомощными, когда требуется рационально объяснить и привести между собой в связь эти новейшие факты, которые, так сказать, удостоверяют диалектику в природе. А здесь волей-неволей приходится мыс­лить: атом и молекулу и т. д. нельзя наблюдать в микроскоп, а только посредством мышления... Освобожденная от мистицизма диалектика становится абсолютной необходимостью для естество­знания, покинувшего ту область, где достаточны были неподвиж­ные категории, представляющие собой как бы низшую математику логики, ее применение в условиях домашнего обихода. Философия мстит за себя задним числом естествознанию за то, что последнее покинуло ее. А ведь естествоиспытатели могли бы убедиться уже на примере естественнонаучных успехов философии, что во всей этой философии имелось нечто такое, что превосходило их даже в их собственной области (Лейбниц — основатель математики бесконечного, по сравнению с которым индуктивный осел Нью­тон является испортившим дело плагиатором¹; Кант — теория про­исхождения мира до Лапласа; Окен — первый, принявший в Гер­мании теорию развития; Гегель, у которого [...] синтез наук о природе и их рациональная группировка представляют собой большее дело, чем все материалистические глупости, вместе взятые).

Энгельс Ф. Диалектика природы.—

Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 516—520

Одним словом, сегодняшний «физический» идеализм точно так же, как вчерашний «физиологический» идеализм, означает только то, что одна школа естествоиспытателей в одной отрасли естество­знания скатилась к реакционной философии, не сумев прямо и сразу подняться от метафизического материализма к диалектиче­скому материализму... Этот шаг делает и сделает современная фи­зика, но она идет к единственно верному методу и единственно верной философии естествознания не прямо, а зигзагами, не со­знательно, а стихийно, не видя ясно своей «конечной цели», а приб­лижаясь к ней ощупью, шатаясь, иногда даже задом. Современная

------------------

¹ В настоящее время считается несомненным, что Ньютон пришел к от­крытию дифференциального и интегрального исчисления независимо от Лейб­ница и равее его, но Лейбниц, пряшедший к этому открытию тоже самостоя­тельным путем, придал ему более совершенную форму. Уже через два года пос­ле написания данного отрывка Энгельс высказал более правильный взгляд на этот вопрос. Ред.

159

физика лежит в родах. Она рожает диалектический материализм. Роды болезненные. Кроме живого и жизнеспособного существа, они дают неизбежно некоторые мертвые продукты, кое-какие от­бросы, подлежащие отправке в помещение для нечистот. К числу этих отбросов относится весь физический идеализм, вся эмпирио-критическая философия вместе с эмпириосимволизмом, эмпирио­монизмом и пр. и т. п.

Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм,—

Полн. собр. соч., т. I8, с. 331—332

Новая физика свихнулась в идеализм, главным образом, имен­но потому, что физики не знали диалектики. Они боролись с мета­физическим (в энгельсовском, а не в позитивистском, т. е. юмист-ском, смысле этого слова) материализмом, с его односторонней «механичностью»,— и при этом выплескивали из ванны вместе с водой и ребенка. Отрицая неизменность известных до тех пор элементов и свойств материи, они скатывались к отрицанию ма­терии, то есть объективной реальности физического мира. Отрицая абсолютный характер важнейших и основных законов, они ска­тывались к отрицанию всякой объективной закономерности в при­роде, к объявлению закона природы простой условностью, «огра­ничением ожидания», «логической необходимостью» и т. п. На­стаивая на приблизительном, относительном характере наших знаний, они скатывались к отрицанию независимого от познания объекта, приблизительно верно, относительно правильно отражае­мого этим познанием. И т. д., и т. д. без конца.

Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм.—

Полн. собр. соч., т. I8, с, 276—277