6. Путь к крушению капиталистического хозяйства.

Являясь неизбежным результатом гигантского развития производительных сил, новейший капитализм сам налагает путы на это развитие. В самом деле, какова самая могущественная пружина, движущая промышленность вперед? Мы видели, что этой пружиной является необузданная конкуренция, царящая повсюду, где капитализм не вступил еще в свою новейшую стадию. В этой конкуренции побеждает тот, кто дешевле доставляет на рынок товары, а уменьшение издержек производства достигается прежде всего развитием техники и увеличением количества производимых товаров. Но если это так, то конкуренция является могущественным стимулом расширения производства и, следовательно, роста производительных сил. Стоит только уничтожить конкуренцию, поставить промышленность в монопольное положение, чтобы развитие затормозилось, чтобы прогрессу технических усовершенствований был положен предел. Живой иллюстрацией этого положения может служить история нашей уральской промышленности в первой половине XIX века. Еще в 30-х годах Урал доставлял 12% всего мирового производства чугуна, в конце 50-х годов этот % упал до 4. Выплавка чугуна почти в продолжение всей первой половины XIX столетия держалась на мертвой точке, она стояла на одном уровне или, в лучшем случае, шла вперед черепашьим шагом. Другая страна, Англия, за тот же период увеличила производство чугуна в 30 раз; она стала вывозить этот продукт за границу в огромных количествах, в то время как Россия сократила свой заграничный отпуск чугуна в 4 раза. Это произошло потому, что наша уральская промышленность была изолирована от всего остального мира запрещением ввоза в Россию чугуна и железа. Это запрещение спасло Урал от конкуренции мирового рынка, создав ему монопольное положение. Внутри страны тоже не было конкуренции, так как число заводов было сравнительно незначительно. Наши промышленники получали сказочные барыши (от 45—90%), и вполне естественно, что им не за чем было заботиться об усовершенствовании техники. Между тем англичане, движимые конкуренцией, использовали у себя все новейшие изобретения и за четверть века удешевили производство чугуна на 60%.

Конкуренция является локомотивом капиталистического развития. Если он прекращает свое действие, это развитие останавливается, и капитализм переходит в застойную форму. Так было с уральской промышленностью, так происходит в настоящее время со всем мировым капитализмом, ступившим на путь финансового капитализма с его картелями, синдикатами и трестами. Конечно, все это происходит лишь отчасти, в тенденции, потому что, хотя конкуренция уничтожается внутри капиталистических стран, она остается, мы видели, вполне реальным фактом на мировом рынке. Но так как подавляющая масса товаров идет на внутренний рынок, захваченный несколькими капиталистическими гигантами, то приостановка в развитии производительных сил должна становиться все более и более ощутимой. Величайшие изобретения все чаще и чаще остаются достоянием конторы купившего их банка или синдиката, в процесс производства вносится рутина, застой.

Но этот упадочный процесс идет и из другого источника, из коренного изменения в общественном сознании класса капиталистов. Было время, когда капиталист был синонимом действенного, предприимчивого человека. Он сам стоял во главе предприятия, прилагал все усилия, чтобы поднять его на максимальную высоту. Капиталист был не посторонним зрителем хозяйственной жизни, а стоял в центре процесса производства. С развитием акционерной формы предприятий, составляющей основную предпосылку финансового капитализма, роль капиталиста меняется. Выступая в качестве владельца акций, он отрывается от процесса производства и не принимает уже участия в хозяйственной жизни. Вся сфера его деятельности сводится к потреблению, к заботе о более полном удовлетворении своих изысканных потребностей. Капиталист перестает быть активным фактором хозяйственной жизни. Он превращается в человека, который занимается стрижкой купонов и получением дивидендов. Одним словом, капиталист вырождается в общественного паразита, как это некогда имело место с античным рабовладельцем и крепостником-феодалом. Капитализм в его новейшей стадии обнаруживает признаки глубочайшей деградации,—деградации, в которой кроется его неизбежное крушение.

Все это таится в самом капитализме. Все это, так сказать, пассивные факторы, приближающие его к смерти. Но есть фактор неизмеримо более активный. Это крайнее, небывалое при господстве капитализма обострение классовых противоречий.

Финансовый капитализм доводит до крайних границ эксплоатацию пролетариата. Устанавливая картельные цены на товары, цены далеко превосходящие их трудовую стоимость, он уменьшает реальную заработную плату рабочих. Доля рабочих в общественном продукте убывает еще скорее, чем при господстве свободной конкуренции (см. гл. об основных тенденциях развития капитализма), пролетаризация мелких товаропроизводителей идет бешеным темпом вперед. Распределение создаваемых благ превращается в вопрос о реальном соотношении сил двух классов капиталистического общества. Но этого мало. Империализм означает мировой милитаризм и мировые войны. Реки крови и невиданные разрушения способствуют прояснению классового сознания пролетариата, направляют его в сторону действенной борьбы за социализм. Объективная неизбежность этого переворота становится все более очевидной; вопрос остается только относительно времени его наступления; т.-е. дело сводится к вопросу об исторической подготовке пролетариата.

Так «в мощном столкновении враждебных интересов, диктатура магнатов капитала превращается, наконец, в диктатуру пролетариата» (Гильфердинг). «Бьет последний час капиталистической частной собственности. Экспроприаторы экспроприируются» (Маркс).

Идеологии промышленного и финансового капитализма.

В первую, мануфактурную эпоху капитализма продолжалось высвобождение личности из-под опеки различных авторитетов, уцелевших от феодальной системы. Уничтожается крепостное право там, где это еще не было сделано; быстро уменьшается общественная сила и влияние церкви; окончательно теряют свое значение цехи; изменяются, соответственно общему ходу вещей, и политические формы: формы абсолютной монархии частью смягчаются принимая более культурный оттенок («просвещенный деспотизм»), частью даже переходят в конституционные и парламентарные формы (обыкновенно путем народных революций). Все это вело к одному: устранялись препятствия к развитию индивидуального хозяйства и отдельной личности. Быстрее, чем прежде, могли вырабатываться новые общественные формы жизни.

Возрастающее накопление богатств в руках тех классов, которым принадлежит организаторская деятельность (производственная и особенно распределительная), само по себе давало очень многим представителям этих классов полную возможность посвящать свои силы умственному труду. В то же время, общее развитие техники производства и техники сношений и возрастающая сложность организаторской деятельности в производстве порождали усиленный спрос на умственный труд: капиталу нужны инженеры, ученые техники, научно-образованные моряки, бухгалтеры, экономисты и т. д.; государству нужны образованные чиновники, офицеры и т. п. В силу таких обстоятельств возникла и быстро росла буржуазная интеллигенция. Ее труд оплачивался хорошо, соответственно ее высоким потребностям и привилегированному положению. Отдаваясь исключительно умственному труду, она имеет возможность высоко развить производительность труда в своей области. Таким образом, верхние слои общества, от землевладельцев до буржуазной интеллигенции включительно, почти не встречают материальных препятствий для своего развития.

В то же время количество познавательного материала, который возникает из производственной жизни общества, чрезвычайно возрастало. Расширялась в пространстве сфера производственной деятельности культурных на родов, захватывая все новые и новые области земного шара; энергичнее эксплоатировались естественные богатства каждой данной области; то и другое непосредственно влечет за собою прогресс наук технических. За ним в своем развитии следуют неразрывно связанные с ними, представляющие из себя их обобщение, науки естественные. XVI, XVII и XVIII века ознаменованы быстрым прогрессом математики, теоретической механики, физики, химии, а потом и более сложных наук—биологических. Развивающееся мореплавание оказало значительное влияние на прогресс всех вообще естественных наук, облегчая для европейцев дело изучения природы различных стран; но особенно сильный толчек получила астрономия—наука, имеющая громадное применение в морском деле. Прогресс астрономии был тесно связан с изобретением и улучшением оптических инструментов, которое, в свою очередь, значительно ускорило развитие всех наук о живой природе, и т. д.

Вообще, различными путями прогресс технический порождал необходимость и создавал возможность прогресса познавательного, который реально неотделим от первого, представляет его непосредственное продолжение.

Прогресс познания в эпоху мануфактурного капитализма имеет громадное значение для дальнейшего развития самого капитализма. Только на известной стадии развития науки возможен переход от мануфактурного капитализма к машинному.

Когда это произошло, то прогресс научных знаний ускорился еще более, не только благодаря стремительному росту и усложнению самого производства, но и благодаря тому, что научное исследование преобразовывало свои формы и методы под влиянием машинного производства. Лаборатории, обсерватории, всякие научные институты стали принимать характер крупных предприятий, с массою ученых и неученых работников, при сложном разделении труда между ними, с применением сильных и тонких машин. В наше время открытия, изобретения обычно уже являются настоящими продуктами крупного производства, концентрированных научно-трудовых сил и усовершенствованных средств познания. Новейшие капиталистические объединения—синдикаты, тресты—большей частью имеют у себя целые фабрики изобретений.

Естественно, что натуральный фетишизм теряет всякую почву; от него остаются лишь жалкие обломки, главным образом, в отсталых и затем в вырождающихся слоях общества.

Индивидуализм и товарный фетишизм завершают свое развитие в среде буржуазных классов; а к концу эпохи самое развитие идеологии этих классов обнаруживает значительный поворот.

В борьбе против авторитетов прошлого, феодально-крепостнических пережитков, эти классы твердо выдвигали идеал индивидуальной свободы, в первую очередь экономической, затем политической и идейной. Но эта свобода, которая и достигалась в разной мере буржуазными революциями, была лишь формальной; а на деле она являлась свободой развития для буржуазии, но в то же время свободой эксплоатации ею пролетариата. Пролетариат начал борьбу за материальную свободу развития для себя; и буржуазии пришлось уже бороться за свое господство, за свою власть; на первый план для нее стали выступать авторитарные стороны общественного строя, которые сохранились в виде капиталистического государства с его бюрократией и армией, в виде подчинения рабочего на фабрике, хотя бы в рамках договора, и т. под. Тогда буржуазные классы становятся равнодушны к идеалу свободы и направляют усилия к поддержанию авторитета, в виде «порядка», охраняемого милитаризмом.

Этот поворот совпадает с растущим вырождением класса капиталистов. Как мы знаем, в позднейших стадиях капитализма он все более слагает свою прежнюю реально-организаторскую деятельность на плечи наемной интеллигенции, все более переходит к рентьерско-акционерному существованию, т.-е. социально-паразитическим формам жизни.

Что касается рабочего класса, то за период мануфактур самостоятельного идеологического развития у него почти не было; он и в класс еще не начинал тогда складываться. Низкая заработная плата громадного большинства рабочих, соответствующая неразвитым потребностям, почти не оставляла возможности развития; однообразная, бессодержательная, механическая работа притупляла способности. Но всего важнее было то разобщение, которое создавалось между рабочими крайней специализацией ручного труда, его разнородностью, несходством психического содержания работ. Рабочие той эпохи не были способны организоваться для борьбы за общие интересы, ибо интересы их были разрознены. Этому способствовали и значительные различия заработной платы между более квалифицированными рабочими-специалистами. Объединения в те времена возникали еще изредка между мелкими производителями домашне-капиталистической промышленности, но у пролетариев мануфактур союзов не было.

Машинное производство создало новые отношения и тенденции. Замена детального работника машиною переносила на машину большую и худшую долю специализации. Машина придала исполнительскому, «физическому» труду характер труда организаторского—контроля, наблюдения, инициативного вмешательства, все это по отношению к машине, которая выполняет механическую сторону работы, как прежде выполнял ее работник-человек. От рабочего теперь стала практически требоваться известная интеллигентность, и тем более высокая, чем совершеннее, сложнее, тоньше машина, которою он управляет; вместе с тем развитое внимание и воля. Все это порождает гораздо больше общего между работниками, хотя бы и при разных машинах. В то же время и переход от одной работы к другой делается все легче—время обучения для работника, уже имевшего дело с какой-нибудь машиной, во много раз меньше, чем прежде для изучения новой ручной специальности; и такие переходы становятся все чаще, все обычнее, под давлением безработицы, а также благодаря введению новых машин. И различия заработной платы обнаруживают, как было указано, тенденцию к сглаживанию. Все эти условия сближают, сплачивают рабочих, массами объединяемых самым процессом производства, облегчают рост сознания общих интересов. Товарищеское сотрудничество мастерской расширяется в боевое товарищество рабочих организаций. То и другое вместе вырабатывает в пролетариях дух коллектива, а затем ведет к оформлению идеологии трудового коллективизма.

Этот коллективизм—новый культурный принцип, выступающий на смену авторитету и индивидуализму, равно им обоим враждебный. С первым его сближает стремление к организованности, но резко разъединяет сознательный, добровольный характер связи между людьми, отрицание неравенства и слепого подчинения—элементов, всего более чуждых товарищескому сотрудничеству. С индивидуализмом родственную черту представляет тенденция к равенству, идеал свободного развития; но резкое различие в том, что отвергается противоположение человека человеку, автономия личного «я», как вполне особого центра интересов и стремлений: таким центром принимается трудовой коллектив; а личность рассматривается, как живое звено его неразрывной связи.

Коллективизм означает коренное преобразование мысли и воли трудящихся. Принципиально отвергая авторитарность, он отнимает всякую почву у религиозных чувств и идей; ставя на первом плане живую практику трудового коллектива, делая ее мерилом всех истин и всех оценок, он так же глубоко подрывает основы всякой метафизики. В частности, для политической экономии, как и для других общественных наук, эта точка зрения послужила исходным пунктом величайшего переворота: разоблачила товарный фетишизм, найдя под оболочкой ценности кристаллизованный коллективный труд, силу сотрудничества, скрытую от прежнего сознания борьбою рынка; создало учение исторического материализма о социально-производственном процессе, как основе всего развития общества, теорию борьбы классов, как группировок, обусловленных отношением людей к производству. Такова пролетарская идеология—научный социализм. Ее практическая сторона выражается в борьбе за социалистический идеал.

Развитие этой идеологии происходит постепенно и с колебаниями, но в общем непрерывно ускоряется.

Социалистическое общество.

Эпоха капитализма еще не завершилась, но неустойчивость ее отношений уже выяснилась вполне. Выяснились и коренные противоречия этого строя, которые все глубже его подрывают,—и силы развития, которые создают основы для иного строя. Наметилось в главных чертах направление, по которому идет и это разрушение, и это развитие. Таким образом, уже теперь можно сделать выводы о том, каков будет новый строй, в чем его основные различия от нынешнего.

Может показаться, что наука не имеет права говорить о том, что еще не наступило, и чему не было точного примера в прошлом. Такая мысль очень ошибочна. Наука существует именно для того, чтобы предвидеть. Чему не было еще точного примера, того она не может, разумеется, предвидеть вполне точно. Но если в общем известно то, что есть, и известно, в какую сторону оно изменяется, то наука должна сделать вывод о том, что из этого получится. Она должна сделать этот вывод для того, чтобы люди в своих действиях могли с ним сообразоваться, чтобы они не тратили бесплодно свои силы, действуя вопреки будущему, задерживая развитие новых форм,—чтобы они могли сознательно работать для ускорения и облегчения этого развития.

Выводы общественной науки о будущем строе не могут быть вполне точными, благодаря тому, что громадная сложность общественных явлений не позволяет в наше время охватывать их во всей полноте, со всеми частностями, но только— в общих чертах. Поэтому и картина нового строя может быть дана только в еще более общих чертах. Но они-то и являются наиболее важными чертами, особенно для человека наших дней.

История древнего мира показывает, что человеческие общества могут иногда итти назад, приходить в упадок, разлагаться; история первобытного человечества, а также некоторых замкнутых восточных обществ говорит о возможности долгого застоя. Поэтому с строго научной точки зрения самый переход к этим новым формам приходится принимать условно: новый, высший строй явится в том случае, если общество будет итти вперед в своем развитии, как шло вперед до сих пор. Но для застоя или деградации нужны достаточные причины; в жизни современного общества их указать нельзя. Стать застойным оно не может при массе внутренних противоречий, при порождаемом ими стремительном ходе жизни. Вызвать коренную деградацию эти противоречия могли бы только в том случае, если бы налицо не имелось достаточных сил и элементов для развития; но они имеются, и до сих пор те же общественные противоречия развивали их и умножали. Производительные силы человечества растут, и только временно ослабляются даже такими социальными катастрофами, как мировая война; растет и организуется громадный класс общества, стремящийся осуществить новые формы. Поэтому нет никаких серьезных данных, чтобы ожидать обратного движения, деградации общества; неизмеримо больше оснований думать, что оно продолжит свой путь и создаст новый строй, разрешающий и уничтожающий противоречия капитализма.

1. Отношения общества к природе.

Развитие машинной техники еще в периоде капитализма приобретает характер такой последовательности и непрерывности, что становится вполне возможным определить тенденции, а стало быть и дальнейшие результаты этого развития.

По отношению к первой части машины—источнику энергии—такая тенденция уже была нами указана: переход от пара к электричеству, самой гибкой, самой пластичной из сил природы, которая может легко получаться из всех других и превращаться во все другие, точно делиться на части и передаваться на огромные расстояния. К необходимости перехода на электричество ведет и неизбежное истощение главных источников паровой силы—каменного угля и нефти; переход же этот даст возможность использовать и энергию всех водопадов, всякой текущей воды, даже, напр., морских приливов, и непостоянную энергию ветра, которую можно собирать и накоплять при помощи аккумуляторов, и т. д. Намечается также новый неизмеримо богатый, бесконечно превосходящий все прежние источник электрических сил—внутри-атомная энергия, заключающаяся во всяком веществе. Ее существование научно доказано, даже использование началось, хотя в очень малых размерах, там, где она освобождается сама собою: свойства радия и других, подобных ему, распадающихся элементов. Но способов вообще планомерно освобождать эту энергию еще не найдено; новая, высшая научная техника, вероятно, найдет их, и объединенное человечество овладеет неисчерпаемыми запасами стихийной силы.

По отношению к передаточному механизму мы также отметили уже тенденцию к автоматическому типу машины. За ним намечается тип еще более высокий, не только автоматически действующий, но и автоматически-регулирующийся. Его начало лежит в возрастающем применении механических регуляторов при нынешних машинах—с одной стороны, в немногих уже созданных военной техникой механизмах этого тупа, как самодвижущиеся подводные торпеды и воздушные мины,—с другой. При капитализме подобные машины едва ли могут найти применение в мирном производстве: они невыгодны с точки зрения прибыли, так как очень сложны и неизбежно дороги; количество рабочей силы, которое они сберегают по сравнению с машинами прежнего типа, невелико, потому что и автоматический механизм требует ее очень мало; а зато работники при них нужны более высокой интеллигентности, плата которых также должна быть выше, и сопротивление капиталу значительнее. В военном деле вопроса о прибыли нет, поэтому там нет и таких препятствий; при социализме вопрос о прибыли отпадает и для производства. Там выступят на первый план технические преимущества саморегулирующихся механизмов: они способны довести быстроту и особенно точность работы до несравненно более высокого уровня, чем при регулировании только при помощи человеческих органов, действующих более медленно и менее точно, подверженных утомлению и ошибкам.

При этом количество машин и сумма развиваемой ими механической энергии возрастает в такой колоссальной степени, что физическая энергия людей становится почти несоизмеримо малою по сравнению с этой громадной величиной. Силы природа выполняют для человека исполинскую работу,—послушные мертвые рабы, мощь которых растет до бесконечности.

Особенное значение для развития новых общественных форм имеет техника сообщений между людьми. Ее стремительный прогресс, наблюдаемый в конце эпохи капитализма, явно направлен к тому, чтобы устранить все препятствия, которые ставят объединению и сплочению людей природа и пространство. Усовершенствование беспроволочного телеграфа и телефона создает возможность для людей непосредственно сноситься на каких угодно расстояниях и при каких угодно естественных преградах. Возрастающая скорость всех способов передвижения физически сближает людей вместе с продуктами их труда в такой мере, как не могли и мечтать прошлые поколения. А в особенности, создание свободно управляемых воздухоплавательных аппаратов дает человеческим отношениям реальную независимость от географических условий земной поверхности, от ее строения и ее очертаний.

Действительная власть общества над природою, беспредельно развивающаяся на основе научно-организованной техники—такова первая характеристика коллективистического строя.