Вавилонское столпотворение на поле смыслов понятия “научный факт”

Философы науки, принадлежащие или тяготеющие к логическому позитивизму, аналитической философии и вообще к различным направлениям позитивистской традиции, занимаются по сути исследованием не живой действительной науки, а исследованием языка науки и логических структур. Для них научный факт — это не более чем предикат в суждении. Например, рассматриваются проблемы верификации или фальсификации научной теории по схеме: Если из теории Т следует высказывание, или предсказание, эмпирического факта С и С, например, ложно, то теория Т фальсифицирована.

Легко создать логическую схему якобы научного знания (теории, закона, программы) и присвоить некоему логическому символу в этой схеме предикат истинности или ложности, если принять декларацию Витгенштейна: “Мир — это факты в логическом пространстве” [“Логико-философский трактат”, 1.13]. Но чрезвычайно сложно хоть сколько-нибудь адекватно познаваемому объекту интерпретировать реальный эмпирический факт. Теория теплоносящего флюида “теплорода” в физике прекрасно подтверждалась фактами теплопроводности и теплопередачи, теория флогистона в химии — уменьшением массы горючих материалов в процессе горения, а древние греки разумно объясняли землетрясения порывами ветра, проникающего в земную толщу. Имеет место и обратное. Процитирую к этому Маха: “История науки учит нас, что экспериментам с отрицательным результатом никогда не следует приписывать окончательно решающего значения: Гуку с его весами не удалось доказать влияния удаления от Земли на вес тела, но это достигается более чувствительными современными весами; Гершелю не удалось наблюдать гальванического или магнитного вращения плоскости поляризации, но это удалось Фарадею; Беннет потерпел неудачу при попытке доказать давление света на освещаемую лучами плоскость, Круксу удалось это доказать при помощи его радиометра” [Мах, 1909, с.219]. Замечу, кстати, что Мах намного раньше Лакатоса показал несостоятельность “решающих экспериментов”.

В целом нужно сказать, что словосочетание “научный факт” и, тем более, просто “факт” наиболее расплывчатое и поэтому вряд ли следует считать его научным термином. Общий смысл этого понятия — “эмпирическая истина”, но, как видно, наш опыт, в том числе и научный, осложнен и несовершенством чувств, и неточностью приборов, и теоретическим догматизмом, и субъективно-психологическими предпочтениями, и мировоззренческой позицией, и духом культуры современности и т.п., и т.д. Поэтому: 1) все рассуждения о фактах у позитивистов и иже с ними — пустые, в смысле значительной отдаленности от реальной науки, логические изыски; 2) когда кто-то высказывается, что факты подтверждают вот это, такое высказывание следует понимать не более как, что для данного конкретного человека некий конгломерат опыта и предрассудков убедителен.

“Философия науки” и философия науки: достижения и нереализованные возможности

Вскажем несколько итоговых замечаний о философии науки. Философия науки ХХ в. либо “пряталась” и от философии, и от науки за проблемами формальной логики и семиотики, как это делали Рассел, Карнап, Витгенштейн и последователи, либо описывала науку на уровне схематизированной мифологии, как сделал Кун, либо отвергала любой научно-философский дискурс (Фейерабенд с постмодернистами и постструктуралистами), либо замыкалась на схоластическом анализе структуры научных теорий (Поппер и Лакатос). В любом случае во всех работах названных направлений нет той высокой философской академичности, традицию которой давным-давно определил Платон.

Выскажу свое мнение, которое мне представляется интересным, относительно особенностей философии, присущих ей в различных регионах и специфических периодах. В марксистско-ленинской философии бывшего СССР и восточноевропейских социалистических стран диалектический материализм считался вершиной философской мысли. Это было связано с тем, что философия в гегелевском смысле считалась наукой, а поэтому также считалось, что для философии, как и для любых позитивных наук, справедлив принцип соответствия. Такие интерпретации философии вместе с убеждением в верности диалектического материализма обусловили то, что философы-марксисты неплохо знали предшественников и основоположников диалектического материализма (французских материалистов, диалектика Гегеля, материалиста Фейербаха и, конечно, Маркса, Энгельса и Ленина), но весьма неважно знали историю философии. Зачем ее знать хорошо, если все лучшее в философии вобрал диалектический материализм! Известны характеристики философии идеалистов, данные Лениным, как “поповщины”. Думаю, существует прямая аналогия и с аналитической философией. Для позитивистов, неопозитивистов, философов-аналитиков метафизика умерла, и вся осмысленная, т.е. научная, философия может строиться только на эмпирическом материале и его логическом анализе. Как и в случае с диалектическим материализмом, нетрудно заметить, что западные философы этих направлений неплохо знают и часто цитируют только своих непосредственных предшественников и патриархов. Самые цитируемые философы у западных философов (которые по большей части являются философами науки в силу “развенчания” метафизики) — это патриархи эмпиризма и скептицизма, словом, борцы с метафизикой средствами эмпирии и формальной логики: Локк, Юм, Кант, а далее Мах, Рассел, Карнап, Витгенштейн, Куайн и т.п. Причем (это мое впечатление), западные философы не понимают Платона во всей его глубине. Для них он, хотя и исторически великий, но архаический философ-литератор со всеми слабостями апологета метафизики. Конечно, считать так ошибочно.

Приведу только один аргумент. В процессе контекстуального анализа и экспликации философских смыслов только одного диалога Платона “Федон” в течение многих месяцев мне удалось только малую долю идей Платона изложить на десятках страниц. Напротив, труды западных философов науки я осваивал за считанные дни и в форме резюме сводил их основные положения до нескольких страниц, причем, думаю, страдали при таком сокращении только примеры и фрагменты с критикой своих коллег.

Наконец, выскажу еще одно интересное, на мой взгляд, замечание. Показательна и поучительна научная биография философствующих ученых. Все ученые “сухари”, начинавшие с “сухой теории”, в заключительной фазе своего творчества обращались к “вечно зеленому древу жизни”: Кант считал лучшей своей работой последнюю — “Антропологию с прагматической точки зрения”, поздние Гуссерль и Витгенштейн также обратились к жизни после “Логических исследований” и “Логико-философского трактата”. Показательно, что обратного движения у философствующих ученых от жизни к сухой логике не наблюдается.

Одна из главных “методологических ловушек” — в любую формализованную схему, предлагаемую для описания (представления, понимания, объяснения, познания и т.д.) любого класса объектов, вмещается все. Отсюда амбиции теоретиков, не знающих этого обстоятельства.

Скажем, например, что все, что есть в природе, — это окружности. Тогда мы везде будем находить либо более или менее правильные окружности (например, спил дерева), либо более или менее неправильные окружности (например, озера), либо фигуры, которые можно аппроксимировать окружностями (например, квадрат с определенной долей условности можно считать несовершенной окружностью в теории и подтвердить это на практике — телега с квадратными колесами худо-бедно будет двигаться). То же самое легко увидеть во всех схемах философов науки.

Что же получается? Если “философия науки” (которую в данном контексте не следует путать с еще не достигнутым идеалом философии науки без кавычек) не есть наука по критерию принципа соответствия, то все же “философия науки” может быть отнесена, как и философия, к науке по критерию системного характера ее представления в текстах (см. раздел по анализу характерных черт научного знания). Но эта ниша лучшим образом занята уже собственно традиционной философией. Системы традиционной философии более богаты, более изощренны и более, в этом основном смысле, ценны для науки и человеческой культуры в целом как искусство построения сверхсложных понятийных систем (ценность в гносеолого-мето- дологическом, или, по западной терминологии, в эпистемологическом, плане) и как возможные миры (ценность в онтологическом плане).

Если правильно расставлять акценты, то в сотворении метафизических философских систем наиболее ценная и оригинальная часть именно творчество, принципы построения систем, а не сам результат, т.е. онтология. Другими словами, классическая философия в первую очередь научает высокой и тонкой мысли, а также дает интеллектуальное ощущение прекрасного и возвышенного.

Онтология в философии науки — это учение о бытии науки как специфического объекта, но она, как видно из работ по философии науки, остается вещью в себе для “философии науки”. Вердикт в таком случае, если выражаться рельефно, получается следующий: “Философия науки” неказиста по форме и неадекватна науке по содержанию. Скорее — это системотворчество более низкого уровня, чем традиционная философия, которая настолько нелюбима философствующими логиками, что они отнесли ее всего лишь к экспонатам музея научно-философской мысли. Но зачем заниматься созданием ущербного искусства системотворчества, если есть традиционное лучшее — традиционная философия с полноценной метафизикой?

Говорят, что время создания философских систем прошло. Может быть это и так, но только в силу слабости современной философии и/или философов, но не в силу актуальности философского системотворчества. В наше время, время мозаичности научного знания и человеческой культуры в целом, как никогда необходимо приведение человеческого миропонимания и принципов человеческой жизни в систему. Это относится и к философии науки, которая еще должна состояться и как философия, и как наука. Пока же она больше “философия науки”, т.е. наименование попыток сформировать преемственное направление будущей философии науки.

* * *

На сегодняшний день “философия науки” почти пуста в онтологическом смысле (в смысле знания того, что же такое наука); философия науки является предметом забавы естественников, тяготеющих к философствованию и философов по профессии, плохо знающих на практике, что такое реальная научная деятельность. Если бы “философия науки” к настоящему времени состоялась, то ее бы штудировали не только философы (что сейчас имеет место), но и математики, физики, химики (что не имеет места и отнюдь не потому, что ученые не знают о “золотой” для них области знания).

Кроме того, эмпирический материал состоявшейся философии науки чрезвычайно ущербен — это несколько известных эпизодов в развитии физики (эпизоды, связанные со следующими именами: Коперник, Галилей, Ньютон, Планк и Эйнштейн, Бор, Гейзенберг) и единичные эпизоды в развитии биологии, химии, геологии и смежных наук (эпизоды, связанные с именами Лавуазье, Дальтона, Дарвина). То есть громадное, я бы сказал “предметно-временное”, поле естествознания в его историческом развороте осмыслено только для отдельных фрагментов науки и отдельных исторических эпизодов. Насколько велико это нераспаханное философами науки поле, показано в моей книге “Познание природы в интеллектуальных коллизиях научных знаний” и ряде содержательных разделов этого издания.

На основании сказанного можно утверждать, что философия науки строится на недостаточном материале реальностей науки, а наиболее важная с прагматической точки зрения ее часть — методология науки — разработана в значительно меньшей степени, чем другие разделы философии науки.

* * *

Мня могут спросить: Что же представляют мои работы по философии науки? Ту же самую “философию науки”, которую я только что охарактеризовал выше? Отвечу так.

1. Мои работы не акцентированы только на доминирующей и любимой проблеме философов науки — проблеме, связанной с научной теорией: ее зарождением, становлением, структурой, проблемой выбора между альтернативными теориями и т.п. замечу, что философы науки выбирают в качестве главного объекта теорию, потому что многие из них не вполне владеют фактурой науки ни в смысле знания предмета, ни в смысле познавательной практики. Теорию же легко схематизировать на уровне знаний школьного учебника. Заметьте, что материал для примеров философы науки выбирают именно такой: геоцентризм Птолемея, гелиоцентризм Коперника, механика Ньютона, теория электромагнетизма Максвелла, теория относительности Эйнштейна, соотношение неопределенностей Гейзенберга, эволюционные теории Ламарка и Дарвина, генетика Менделя, проблемы клонирования человека, — причем и этот материал снимается на поверхностном уровне вторичных, третичных и четвертичных источников.

2. Основные объекты моего философско-методологического и исторического анализа науки — это наука в целом (прежде всего естественные науки и философия), научное знание в целом и научная дисциплина в ее истории — ее зарождение и развитие во взаимодействии с другими областями знания, другими научными дисциплинами, с ее предметом и системой знаний, системой методов и познавательными целями.

3. Есть основания полагать, что созданные мной тексты по философии науки содержат что-то новое и вместе с тем верное, конструктивное и полезное, уже на том основании, что в своей научной жизни я работал экспериментатором и теоретиком в разных областях естествознания как такового: радиоэлектронике, радиоспектроскопии, химии высокомолекулярных соединений, физической химии, вакуумной технике, биохимии, биофизике и биотехнологии. Конкретная научная работа во всех этих направлениях представлена в моих научных публикациях в центральных академических российских и международных журналах и государственных свидетельствах на изобретения в областях физической химии и вакуумной технике.

Думаю, такой опыт не пропал даром. надеюсь, осознанно и неосознанно он повлиял в положительном смысле и на результаты философской рефлексии науки, представленные в этой работе.