6. Раздел 5. Критика учений русских анархистов

Мы уже столкнулись с тем, что придумывать нормы поведения и придерживаться их – не одно и то же. Попытаемся выявить и другие слабые стороны учений русских анархистов.

Следует признать, что анархизм – проект теоретический и во многом утопический. А, как говорил сам Бакунин, «кто опирается на абстракцию, тот и умрёт в ней»[10, с. 234]. Возможная анархическая революция требует соучастия каждого отдельно взятого гражданина. Кропоткин говорит о всеобщем стремлении к взаимопомощи. Однако в теории игр существует такая фундаментальная проблема, как «дилемма заключённого», которая предполагает, что стороны не всегда будут сотрудничать друг с другом, даже если это в их интересах. К примеру, кажется невозможным разоружение всех стран, т.к. даже если они договорятся о всеобщем разоружении, может остаться одна страна, сохранившая оружие, и тем самым она завоюет остальные.[29, с. 621-623] Точно так же кажется сомнительным ожидание Бакунина, что все народы один за другим избавятся от ига государства и братски объединятся, игнорируя национальные интересы и взаимные обиды.

Кропоткин говорит о сострадании как стимуле не быть безразличным к несправедливостям окружающего мира. Однако социальной психологии известен т.н. эффект постороннего («синдром Дженовезе»), согласно которому свидетели чрезвычайной ситуации неохотно будут пытаться помочь, особенно если безучастных свидетелей будет много («это не моё дело, пусть другие вмешиваются»). Т.о., человек, видящий страдание, не обязательно будет стремиться его искоренить, предпочтя остаться в стороне. В то же время, оказавшись единственным свидетелем, человек будет действовать более решительно[29, с. 585-595].

Человеческие пороки, вероятно – главная трудность для воплощения идеалов анархии. Российский правовед И.А.Покровский писал об этом так: «Нечего говорить об анархизме: каковы бы ни были его теоретические основания, его социально-психологические последствия не подлежат сомнению. Если есть учение, которое поистине предполагает святых людей, так это именно анархизм; без этого он неизбежно вырождается в звериное bellum omnium contra omnes⁷»[30]. Помимо проблем безучастности, недоверия можно назвать и другие, например, рвение к власти. История знает примеры революций, которые, под какими бы лозунгами о свободе, равенстве и братстве не происходили, вылились в бессмысленные кровопролития и установление диктатур – например, Русская, Великая Французская, или же революция в Мексике. Это, впрочем, соответствует идее Бакунина о «доктринерных революционерах», чья настоящая цель – не Социальная Революция, а захват власти[10, с. 239-240, 301-302]. Вышеупомянутый Джордж Оруэлл наглядно описал явление предательства идеалов революции в своей сатирической сказке «Скотный двор». Хотя её обычно называют аллегорией к революции и последующим событиям в России, но «Предложенная в книгах Оруэлла интерпретация перерождения революции в диктатуру универсальна: любой тоталитарный режим узнает в этих книгах свои родовые свойства»[31, с. 14]. Об опасностях самого анархизма Оруэлл писал так: «Течения, подобные пацифизму и анархизму, на первый взгляд предполагающие полный отказ от власти, в значительной степени способствуют формированию привычки навязывать другим свои взгляды. Ведь если вы сторонник течения, лишенного, как вам кажется, обычной грязи, свойственной политике, течения, от которого вы не ждете для себя никаких материальных выгод, то разве это не означает, что в своих убеждениях вы, безусловно, правы? И чем больше вы осознаете свою правоту, тем очевиднее, что остальных следует заставить думать точно так же»[27]. Тем не менее, Толстой надеется убедить в истинности своего учения представителей всех остальных конфессий, хотя он же утверждает, что каждое религиозное учение доказывает остальным свою истинность.

В своём opus magnum, романе-антиутопии «1984», Оруэлл предлагает такое видение истории и общества. Общество можно разделить на низший, средний и высший классы. Задача низшего (когда она вообще есть) – создать общество равных, задача среднего – захватить власть, задача высшего – сохранить власть. Средние, разыгрывая роль борцов за справедливость, используют низших, чтобы поменяться местами с высшими (как творческое меньшинство в учении Арнольда Тойнби). Только низшим никогда не удаётся достичь своих целей. Несложно понять убеждение автора: революции приводят лишь к смене правителей, но не к существенным качественным преобразованиям; народ остаётся не у дел, даже если деятели революции представляли его интересы. Анархисты же, видимо, ожидают, что народ должен будет восстать сам, а не пойти за лидерами. Однако возникает целый ряд психологических аспектов, которые тому препятствуют. Например, немецкий психолог Эрих Фромм пытался обосновать, почему в XX веке, в эпоху развития СМИ, науки и образования, люди позволили прийти к власти нацистам. Он создал такое понятие, как «Бегство от свободы», подразумевая, что т.н. свобода и индивидуализм ведут к чувству одиночества и бессилия, а потому индивиду нужна некая опека, которой может быть и государственная[32].

В различной литературе описан ещё один сдерживающий момент, который упустили из внимания Кропоткин и Бакунин и недооценил Толстой. Мы уже рассмотрели антиутопию Оруэлла, предсказания которой воплотились довольно ограниченно. Однако была и другая антиутопия, «О дивный новый мир», написанная Олдосом Хаксли. По мнению одного из виднейших теоретиков массовых коммуникаций Нила Постмана, Хаксли был более прав, нежели Оруэлл. Основная мысль Постмана и Хаксли такова: «все рационалисты и борцы за гражданские права не учли практически неистребимой тяги человека к развлечениям»[34]. Если Оруэлл боялся восхождения тоталитарных диктатур в странах, некогда бывших оплотами либерализма, то Хаксли был уверен: пряник эффективнее кнута способствует подчинению масс, а потому для поддержания их в неведении нужны разного рода развлечения. Причём индустрия развлечений развивается очень высокими темпами. Во времена Толстого их список был очень ограничен, поэтому он упоминает прежде всего пьянство и разврат. За более чем сто лет количество разнообразных развлечений существенно возросло: массовая культура, телевидение, популярный спорт, ночные клубы и др. Толстой считал, что гораздо проще жить крестьянской жизнью, отрекшись от мирских благ. Однако захочет ли современный горожанин, не обладая никакими навыками земледелия, ради жизни по-толстовски восставать против Системы, которая развлекает его всеми возможными способами? Похоже, что опасения окружающих Толстого людей, что жить по его учению сложно, не лишены оснований.

Можно обратить внимание на нападки анархистов на науку; Кропоткин критикует навязывание ею стереотипов и излишнее теоретизирование, Толстой же ещё сильнее сближается с анархо-примитивистами, предлагая отбросить науку с медициной, либо свести их роль до минимума. Наука, по его мнению, должна не познавать природу происходящего, а учить людей, как нужно жить. Такой подход вреден по ряду причин. В условиях анархии наука рискует держаться на энтузиазме исследователей, и развиваться будут только практические отрасли, но не фундаментальные знания. Однако наука и медицина помогают человеку бороться с различными препятствиями на его пути, в т.ч. теми, которые ставят человечество под угрозу исчезновения (как бы Толстой спокойно не относился к вымиранию человечества, но самосохранение заложено в человеческую природу). К примеру, появление вакцин спасло человечество от ряда инфекционных заболеваний; в целом средняя продолжительность жизни существенно возросла за тысячелетия. Всё тот же Хаксли опасался перенаселения и пагубных его последствий, в частности, голода. Перенаселение может оказаться угрозой и для учения Толстого, если принять его идею о большой дружной семье как одном из условий счастья (не берём во внимание его же идеи из «Крейцеровой сонаты»). Вспомним темпы, которыми население возросло за XX век, и эти темпы только увеличиваются. И, как считал один из персонажей Джонатана Свифта, «всякий, кто вместо одного колоса или одного стебля травы сумет вырастить на том же поле два, окажет человечеству и своей родине бóльшую услугу, чем все политики, взятые вместе»[35, с. 290]. Такую услугу человечеству может оказать только наука.

Говоря об эсхатологии Толстого, следует признать и эсхатологию Кропоткина с Бакуниным, потому как, рисуя безоблачное будущее после социальной революции, они не говорят о тех угрозах, которые может нести в отдалённом будущем (как и в ближней перспективе) установление анархии.

Критика революций с консервативных позиций (например, Жозеф де Местр, Эдмунд Бёрк), как правило, заключается в том, что революции нарушают естественное развитие истории; разрабатывая свои теории, революционеры не могут учесть все «за» и «против» и все случайности, способные повлиять на ход событий. Прогресс должен быть постепенным, революции же вместо прогресса вызывают хаос и отбрасывают общество назад в развитии.

Кропоткин не напрасно критикует экономистов: ведь он надеется на изобилие благ, последующее за установлением анархо-коммунизма. Однако экономистам известно, что число ресурсов ограничено, и доступ к ним на разных территориях ограничен, поэтому даже в XXI веке не удаётся удовлетворить минимальные потребности всего населения планеты. Если же сохранить капиталистические отношения, но ликвидировать государство, как предлагают анархо-капиталисты (правда, к исследуемым теоретикам это не относится), то возникает ещё одно противоречие. Обрушиваясь с критикой на государство, анархисты игнорируют те полезные функции, которые оно может выполнять. Например, попытка президента США Герберта Гувера оставаться верным идеалам Адама Смита о «невидимой руке рынка» и невмешательстве государства в экономику углубила назревший экономический кризис, известный теперь как «Великая депрессия». Выйти же из кризиса удалось только с приходом к власти президента Франклина Рузвельта, разработавшего соответствующий план, названный «Новым курсом Рузвельта». Другая важная задача государства – защищать своё население от внутренней угрозы в виде преступности, которой чревата та же анархия.

К сожалению для уважаемых теоретиков, прогресс создал и другие трудности для осуществления анархической революции. Если Бакунина пугала военная машина пруссаков, то за почти 150 лет военный потенциал государств многократно вырос, появилось то оружие, о котором мыслители XIX века могли даже не догадываться. Государственная машина превосходно защищает себя и своих лидеров. Улучшились и методы поиска преступников. Если анархистам и другим революционерам XIX-начала XX века в России удавалось убивать чиновников и даже царя Александра II, то террористы современности и просто недоброжелатели политических лидеров – по крайней мере, в России и странах Европы – совершают свои покушения крайне редко.

Помешают народу восстать и либеральная пропаганда об ужасах революции и последовавшей за ней сталинской диктатуре. Покорность же населению прививалась не только церковью, но и пропагандой советской. Как мы видим, пропаганда – надёжное оружие против народных волнений и потрясений. К тому же, достаточно отвлечь население такими проблемами, как статус русского языка, и оно забывает о проблемах экономических и политических.